Тумак Фортуны или Услуга за услугу - Михайлов Сергей - Страница 13

• Предыдущая
• 13/24
• Следующая

— Иди ты! — Григорич аж пасть от удивления раззявил.

— Какой на хрен бизнес, отвечаю, — продолжал вешать лапшу на уши Вовка. — Я потомственный пролетарий, сечешь? ни к каким бизнесам отродясь отношения не имел, потому как считаю все это дерьмо самой натуральной идеологической диверсией. Не хватало еще нам, трудягам, памперсами на углах приторговывать! А он мне снова, гад усатый, ехидненько так, с издевочкой: хау а е бизнес, Вольдемар?

— Врешь! — снова подал голос Григорич.

А тут как раз и я подкатываю.

— Это ты о ком, Вовка, треп ведешь? — спрашиваю. — О племяше своем, что ли?

— Кой черт о племяше! — почему-то взбеленился Вовка. — Я о своем коте толкую, сечешь?

Я оторопел.

— Как это — о коте? О каком это еще коте? Ты чего, Вовец, баки-то нам заколачиваешь?

— Вот и я о том же… — встрепенулся было Григорич, но Вовка так свирепо зыркнул на старика, что тот чуть было в штаны не наложил от испуга.

— Это я-то баки заколачиваю? Да ты знаешь, Василий, что кот мой год цельный у моей сеструхи жил, вот и поднатаскался во всяких там языках иностранных. Она ж у меня замужем за мафией, сечешь?

Григорич, с опаской глядя на Вовку, как-то бочком, бочком засеменил к выходу. Я же остался с этим бугаем один на один.

— Ага, теперь понял, — говорю, — ежели за мафией, тогда все ясно. Так бы сразу и сказал. Все, вопросов больше не имею. Баста.

Однако этот тип каким-то подозрительным инквизитором продолжал коситься на меня.

— Да ты, Василь Петрович, гляжу, не веришь мне? — навис он надо мною, угрожающе пуская слюну.

— Верю, Вовец, верю, — поспешил я заверить Вовку, этого громилу с куриными мозгами. — Обычное дело. Кот по-аглицки балакает — что ж тут такого? Всяко на свете случается.

— Кончай перекур! — гаркнул откуда-то Колян. — По коням, мужики, работа, она хоть и не волк, а все ж таки ждать не любит.

Окрик бригадира подействовал на Вовку все равно как острый шип, воткнутый в туго накачанный автомобильный баллон: он тут же выпустил пары, сник и присмирел. Я же, воспользовавшись моментом, сиганул на свое рабочее место и заступил на пост у станка. Хрен его знает, может быть, этот убийца за своего мафиозного кота кадык вырвет и даже не поморщится?

В обеденный перерыв вся бригада скучковалась вокруг нашего бригадира. Колян о чем-то пошушукался с Григоричем, покосился на меня с эдакой хитрецой в своих проникновенных глазах и торжественно возвестил:

— Василь Петрович, мы тут посовещались с коллегами и решили. Надобно, понимаешь ли, отметить твое возвращение в родной коллектив. Без перепою, а так, с леганцой, чисто символически, для поддержания бодрости духа и укрепления коллективистских начал. Ты как, Василь Петрович, даешь добро?

И тут у меня в мозгу возник какой-то вредоносный туман.

— Не, мужики, я пас.

Поначалу мне показалось, что у меня что-то такое с ушами случилось — такая вдруг гробовая тишина наступила. Кореша мои застыли подобно экспонатам в кабинете восковых фигур мадам Тюссо. Да и сам я чувствовал, что мир вверх тормашками кувырнулся. Слова, сорвавшиеся у меня с языка, прозвучали под высокими сводами нашего цеха как неслыханное, несусветное кощунство. Но самое ужасное было в другом: я вовсе не собирался их произносить, они вырвались у меня сами, помимо моей воли.

Те, кто стояли ко мне ближе всех, стали опасливо от меня отодвигаться, словно был я каким-нибудь зачумленным или прокаженным.

Колян внимательно, участливо, с болью в прозорливых глазах пялился на мою персону, на сократовском лбу его обозначилась глубокая мучительная складка. Колян напряженно думал.

— А ну-ка, мужики, — сказал он наконец. — оставьте нас тет-а-тет. Нам с Василь Петровичем кое-что обтолковать надобно.

Народ, угрюмо ворча, начал потихоньку рассасываться. Когда вокруг нас с Коляном не осталось никого, бригадир в упор уставился на меня и учинил мне допрос с пристрастием.

— Васька, говори как на духу: ты чего, зашился?

Я отчаянно мотнул головой.

— Я что, похож на придурка?

— Тогда в чем дело, сынок? Что там у тебя стряслось? — по-отечески наседал Колян.

— А я почем знаю! — истерически завопил я. — Оно как-то само получается.

Колян нахмурился.

— Ты погоди, Василь Петрович, не ерепенься. Дело-то, чую, серьезное. Здесь разобраться надо. Ты что же, завязал?

— Н… не знаю, — всхлипнул я, сникнув душой и телом. — Вроде бы не завязывал, а пить, понимаешь, не могу. Не могу, и все тут! Словно околдовал меня кто-то, порчу навел…

— И давно это с тобой?

Я обалдело уставился на бригадира… и промолчал. Откуда ж мне знать, когда это началось! Прямо напасть какая-то, бляха-муха!

Взгляд бригадира потяжелел, посуровел.

— Хреново дело твое, Василь Петрович, нутром чую, хреново. Ты хоть сам-то понимаешь, что от коллектива отрываешься, а? Осознаешь, так сказать, как засасывает тебя в бездну твой паршивенький индивидуализм? Подумай, как жить-то дальше будешь, Василий?

Я готов был разрыдаться.

— Колян, не береди рану, и без тебя тошно, — взмолился я. — Это сильнее меня, клянусь Славой КПСС! Словно обухом кто по голове хватил… — И тут меня осенило. — Постой-ка, Коляныч! А ведь и правда, это ж после моей травмы началось, после той контузии на стадионе! Что-то, видать, у меня в башке сломалось, разладилось, вот шестеренки какие-то теперь и не совпадают, вразнобой крутятся.

Взгляд бригадира стал мягче, сочувственнее.

— Дело говоришь, Василь Петрович, — кивнул он. — Видать, так оно натурально и было. Вот и выходит, что лечить тебя надобно, срочно и безотлагательно. Этим-то мы сейчас как раз и займемся. На самотек такой случай пускать мы просто не имеем права. А если нужно будет — возьмем на поруки. Друга-товарища в беде не бросим, всем коллективом биться за тебя станем.

Я как-то засомневался.

— Думаешь, стоит?

Колян сурово посмотрел на меня.

— Ты эти пораженческие настроения брось, понял? Да ты не дрейфь, Василь Петрович, вытащим мы тебя из этой трясины, поднатужимся, поднавалимся всем миром — глядишь, мозги-то и вправим. Снова человеком станешь, полноценным и полноправным членом коллектива. Не хрена тебе в отщепенцах да в идиотах ходить, как вот этот вот, — и он кивком указал на Саддама Хусейна, нависшего над прошлогодней газетой. Бедолага жадно жрал ее глазами и урчал от удовольствия, словно блудливый мартовский кот, налакавшийся валерьянки.

Я вдруг похолодел. Вот, значит, какая участь мне уготовлена! Стать дебилом-трезвенником, эдаким тихим бессловесным идиотиком, слюнявым дистрофиком с куском протухшего мяса в черепке вместо мозгов! Ну уж нет, мужики, такой расклад меня никак не устраивает. Не хватало мне еще с катушек съехать на почве трезвого образа жизни!

— Коля, друг, вытаскивай меня из этого дерьма! — заорал я благим матом. — Спасай! Готов на любое лечение! Только не допусти, чтоб друг твой и лучший работник в идиотизм и младенчество впал!

— Не допущу, Васька, последней сволочью и скотиной буду, если не помогу такому корешу, как ты. Хватит нам в цехе и одного юродивого. А теперь слушай и мотай на ус. Вот тебе адресок, — он что-то чирканул на клочке газеты, — собирай манатки и езжай, прямо сейчас. Расскажешь этому человеку все без утайки, он в своем деле профи. Усвоил?

Я с готовностью кивнул и скользнул взглядом по записке.

— Это что же, — засомневался я, бегло прочитав каракули бригадира, — ты меня в Люблино, в тринадцатую психушку спроваживаешь?

— В нее самую, Василь Петрович. Ну чего ты скосорылился, а? Сковородкин — человек свой и в душу нашего брата трудяги вхож все равно как к себе домой. Да и как врач-психиатр он не чета другим. Умнейший мужик, спец по алкашам и симулянтам, а опыт у него такой, что на десяток докторских диссертаций хватит. Скажешь, что от меня, и все будет о'кей.

— Ладно, сгоняю к твоему профи, — буркнул я. — Хотя, честно говоря, по психушкам таскаться особой охоты не имею.

— А жить вечным трезвенником охота есть? — ударил меня Колян ниже пояса.

• Предыдущая
• 13/24
• Следующая