Глория - Михальчук Вадим - Страница 26

• Предыдущая
• 26/80
• Следующая

Первый день я стою на ногах пять минут. После этого левая нога горит огнем. Я падаю обратно на кровать. Боль сильная, кажется, что в голове, как раз за глазами, протягивают раскаленную проволоку. Ногу дергает, как гнилой зуб. Боль выметает из головы остатки мыслей. Хочется только одного — чтобы боль ушла. Ради этого я готов на все. Я специально выбрал момент, чтобы в комнате никого не было и теперь лежу на кровати один. Костыли стоят рядом, их отполированное дерево доводит меня до бешенства.

За окнами — весенний пасмурный день. Я сделал все тридцать два шага на костылях, но успел добраться до окна. Никогда не думал, что буду так рад увидеть то, что видел тысячу раз — тропинку, убегающую за холм, обрыв и серую грудь океана. Солнце — за тучами, но я знаю, что оно есть. Боль постепенно отпускает и меня пришибает холодный пот.

Скрипит дверь и входит Марта — я слышу это по звуку шагов. Я закрываю глаза. Я не хочу показывать, что мне больно. Я считаю до десяти, потом медленно открываю глаза.

Марта стоит у окна.

— Вот и весна.

Он некоторое время стоит неподвижно и смотрит в окно. Затем оборачивается ко мне:

— Как ты?

— Нормально, — отвечаю.

— Есть хочешь?

— Неплохо бы.

— Спустишься вниз?

Она улыбается, глядя на меня. Я прищуриваю левый глаз и смотрю на костыли. По-прежнему уродливый вид. Закрываю правый. Картина не изменилась. «Господи», проскакивает в голове, «как же я буду дальше?» Ответ всплывает голосом Арчера: «Будешь». И я соглашаюсь: «Конечно, буду».

Я улыбаюсь Марте в ответ:

— Вряд ли.

— Тогда я принесу, — говорит она и, не дожидаясь ответа, выходит из комнаты.

Улыбка сползает с моего лица, как резиновая. Я беру костыли и ставлю перед собой.

Встать — это как прыгнуть в пропасть...

Каждый день я хожу все больше. Хожу до тех пор, пока раскаленный прут не вонзается мне в ногу. Я отсчитываю положенное число шагов и каждый день прибавляю еще десяток. Я могу уже спускаться вниз по лестнице, более того — я могу взобраться наверх без посторонней помощи...

Прошел месяц. В тот день, когда я отбросил за ненадобностью правый костыль, в мою комнату вошел Арчер. В его руках была массивная, тяжелая на вид, трость. Ее рукоять была покрыта потускневшей от времени причудливой гравировкой. Он поставил трость рядом с кроватью.

— Это мне? — спросил я.

Арчер молча кивнул и сел рядом со мной.

— Когда почувствуешь, что костыли тебе больше не нужны, возьмешь трость.

Я потянулся к ней. Рукоять казалась прохладной на ощупь.

— Завтра будешь учиться работать с ней, — сказал Арчер, глядя на то, как я прикидываю ее вес.

Я удивленно посмотрел на него.

— Это не только подпорка, — хмуро улыбнулся Арчер, — при случае лучше оружия тебе не найти. Трость будет с тобой постоянно, она не будет привлекать внимания. Когда понадобится, ты воспользуешься ею. Я научу тебя как.

Он встал и вышел.

Я сидел на кровати и долго держал в руках костыли. Их отполированное множеством рук дерево впитало тепло и моих рук. Они были моими ногами. Я ненавидел их, я с яростью отбрасывал их, когда боль ослепляла меня. Сотни раз я хотел сломать их, разбить о стену. Теперь мне грустно оставлять их. Эти неуклюжие деревянные подпорки (Арчер нашел отличное слово) долгое время были частью меня, казалось, даже частью моего тела, необходимой и неотъемлемой частью.

Я пробил свою скорлупу и вырос из нее. Моя старая скорлупа, казавшаяся такой уютной и теплой, стала сухой и старой. В эту скорлупу уже нельзя вернуться.

Вечером этого же дня Марта унесла костыли и я их больше никогда не видел...

Весь следующий день я привыкал к своей новой подпорке. Арчер наверняка знал мой рост — трость оказалась как раз впору. С наступлением вечера я спустился вниз. Девушки накрывали на стол, горели свечи в подсвечниках, затейливо разукрашенных стеарином. Наши вернулись из города полчаса назад. Я слышал их голоса в коридоре. Я сидел на своем месте за столом, поставив трость перед собой и опершись на нее подбородком.

Я смотрел на пламя свечи. С некоторых пор мне нравилось смотреть на огонь. Он завораживал меня. В темноте — пятно света, живое в мертвом, танцующее в неподвижном. Он не может без воздуха, но боится ветра. Он несет тепло, но может обжечь. Может умереть, если не будешь заботиться о нем, а может и убить, если позабудешь его.

Я смотрел на огонь и в неясных бликах света видел людей, которых не было здесь.

Саймон сидит в кресле, его глаза смотрят на меня. Они не видят, но маленькие точки света дрожат, отражаясь в них.

Любо сидит на стуле, поджав под себя ноги. Он тихо бормочет себе под нос, это бормотание похоже на урчание кота. «Огонь, огонь всегда один. Он наш слуга и господин. Он нас жалеет и хранит. Он мою душу бередит. Я вижу пляску желтых змей, сплетенье солнечных огней. Я вижу жизнь и смерть в огне, вот только кто поверит мне?»

Мона стоит на сцене в белом платье. Она похожа на свечу и я боюсь, что она догорит до конца. Она поет, объятая пламенем, она горит, но не сгорает. Она протягивает руки ко мне. Я чувствую, как тепло ее сердца, в котором горел неугасимый костер, входит в меня.

Я вижу двух братьев, один — старше и выше, другой — младше. Я вижу, как внутри каждого горит огонь. В старшем горит огонек разгорающегося безумия. В младшем — огонь, бегущий в его жилах, толкает его, не дает стоять на месте. Огонь горел в каждом из них и каждый из них сгорел, сгорел по-своему.

Я грежу наяву и только голос Лиса возвращает меня обратно:

— Как ты можешь спать перед ужином? — говорит рыжий, падая на стул рядом со мной.

— Кто сказал, что я сплю? — возражаю я.

В зал спускаются остальные. Я спрашиваю у Артура:

— Что дальше, Артур?

Он улыбается уголком рта, глядя на меня.

— Все повторяется, да, малыш? Третий раз ты сидишь напротив меня и задаешь мне один и тот же вопрос.

Я ухмыляюсь в ответ:

— Похоже, что только ты три раза подряд знаешь ответ.

Они смеются и все садятся ужинать. Я не был со всеми уже долго и я соскучился по нашим общим трапезам. Ужин проходит, как раньше, как я всегда помнил: весело, с шутками, с вкусной едой, с радостью, от которой я уже отвык. Впервые за пять месяцев я выпил вина и захмелел. Остаток ужина я пьяно-благодушно смотрел на всех и мне было хорошо и легко.

Когда мы встали из-за стола, ко мне подошел Чарли.

— Ты спрашивал у Артура, чем ты будешь заниматься?

Я кивнул отяжелевшей головой:

— Можно сказать и так.

Чарли смотрит на меня и почему-то тяжело вздыхает.

— Когда ты достаточно окрепнешь и Арчер скажет, что ты готов, ты станешь моей тенью.

Наверное, я у меня глупый вид, потому что Чарли улыбается.

— Артур приставит тебя ко мне. Боится, как бы меня не заделали в одиночку, — смеется он, глядя на меня.

Отсмеявшись, он продолжает:

— Ты станешь одним из нас. С тростью или без нее, ты войдешь в команду. Все согласны с Артуром — Лис, Блэк. Арчер, тот вообще тебя любит, по-своему, конечно, — снова смеется он, глядя на то, как я расплываюсь в широкой и, наверняка, идиотской улыбке.

— Значит, я — твоя тень, — как всегда от волнения, хриплю я.

— Пока полностью не освоишься — да, — кивает в ответ Чарли, — с недавних пор мне нужна поддержка. Да, — оживляется он, — Арчер здорово придумал с тобой. Трость, хромота — кто подумает, до кого вообще дойдет, на что ты способен. Арчер доволен тобой, говорит, что ты в порядке.

— Я в порядке, — говорю, — спасибо, Чарли.

— Да за что там, — отвечает он и жмет мне руку.

Я засыпаю и сплю без снов. Никиш не появляется. Я засыпаю. Теперь уже снова все хорошо. Теперь я знаю, что будет дальше. Теперь я знаю, что мне делать. Теперь я спокоен...

Вполне уместно будет перелистнуть месяц. Интересного там было мало — разве что занятия с Арчером и упорная длительная ходьба. Иногда я забывал, что не могу бегать, но палка в левой руке надежно напоминала мне об этом. Сравнивая себя до перелома и после, я замечал, что мои движения из быстрых и порывистых стали медленными и расчетливыми. Я смотрел в зеркало и видел, что вроде бы стал шире в плечах. Может, это казалось мне из-за того, что я начал сутулиться. Я начал сутулиться, сам не замечая того. В лице тоже что-то изменилось. Я не мог сказать точно, что именно, но изменения были. Также я не мог сказать, к лучшему или к худшему были эти изменения. Я мог сделать только один вывод: я изменился. Что-то изменилось снаружи, что-то изменилось внутри. Это все, что я могу сказать о том, как я встал на ноги и заново научился ходить...

• Предыдущая
• 26/80
• Следующая