Тропа длиною в жизнь - Микулов Олег - Страница 7

• Предыдущая
• 7/116
• Следующая

(Ни вопросов колдуна, ни своих ответов Аймик не помнил. Кажется, забыл тогда же, сразу. А вот жуть, исходящую от этой неподвижной рогатой фигуры, запомнил раз и навсегда. На всю жизнь запомнил.)

Вдруг все решилось. Отец откинул полог (а за ним уже белым-бело, и пар, и ясным, чистым холодом повеяло) и сразу к ним. Волчонок почувствовал, как вздрогнула мать, и сам в комок сжался, а он только и сказал:

– Собирай сына! К твоим пойдет, жить там будет, язык ваш узнает. Срок придет – возьмем назад; будет свой толмач. Так старики решили.

Он, глупый, от радости себя не помнил; все торопился и лишь диву давался: почему мать такая грустная и так. медленно собирает его вещи?

А отец даже не присел на хозяйское место. Стоял во входе и ждал.

(ВСПОМНИЛ. Вспомнил-таки! И как только мог забыть это! Мать, уже прощаясь, прижала его к своему заплаканному лицу, а он, спешащий к отцу, мыслями уже в дороге, неловко бормотал: «Ну че ты, мама? Я же к твоим, я же скоро вернусь…»

И тут она, обняв своего сына в последний раз, горячо зашептала ему в самое ухо: – Нагу! Помни: ты – Нагу!)

Он не помнил, как долго длился их путь к материнскому стойбищу. Память сохранила только белые-белые дали с редкими черными пятнами перелесков да низкое серое небо… Или случайно запомнился какой-то один из дней, или так было всю долгую дорогу? Теперь уже не узнать. И ночлегов не запомнил, и спутников… Один-то был его отец; это точно. А второй? Быть может, брат, Оймирон? Быть может, и забылся-то он потому, что как бы с отцом слился?.. Зато первые впечатления от стойбища, где жила его мать и где ему теперь предстояло жить, сохранились.

Небольшие островерхие хижины, покрытые шкурами, запорошенные снегом, ютились на склоне мыса, полукругом прижимаясь к низкорослому ельнику. Впереди за деревьями угадывались такие же жилища. Дымили два-три наружных костра, – очевидно, общие очаги; дымки вились и из отверстий в вершинах кровель. Если обернуться, те же заснеженные пространства, то же низкое, серое небо. Все как и везде, но поселок – иной. Хижины казались жалкими, убогими по сравнению с добротными полуземлянками родного стойбища. Вот эта, перед входом в которую его оставили, должно быть, принадлежит их вождю, – а на вид ничуть не лучше остальных. Да и общие очаги какие-то маленькие, неказистые… Прав отец: они, дети Тигрольва, самые умелые, самые могучие…

Отец сейчас там, внутри, говорит с вождем детей Волка и стариками. Колдуна почему-то не было среди тех, кто их встретил. Должно быть, ждал в жилище… Его, Волчонка, как бы и не заметили вовсе; взрослых мужчин поприветствовали, пригласили… Отец ему бросил только: «Жди здесь!» Вот он и стоит, одинокий, краснеет под любопытными взглядами… Ребятня совсем уж близко подобралась. Девчонки вместе с мальчишками – чудно…

Он старался смотреть только прямо, на опущенный полог, за которым, должно быть, решалась его судьба. И все равно – краем глаза, помимо своей воли, – замечал этих. Волчат. Чужаков. (Да,его тоже зовут Волчонком, но онвырастет и станет сыном Тигрольва. Лучшим из лучших. А эти так и останутся…)

Полог откинулся, и во входе появился чужой. Малица почти такая же, как у них, детей Тигрольва, только узоры другие и амулетов много. Разных. Незнакомых. Капюшон откинут, можно хорошо рассмотреть лицо. Еще не стар; помоложе отца. Бородка мягкая, рыжеватая, а волосы почему-то в косички заплетены, не в одну и не в две – много. Чужой подошел поближе, улыбнулся (а улыбка у него хорошая), — и Волчонок увидел его глаза: светлые, не злые, но какие-то пронзительные. И еще почувствовал: те, кто собрались вокруг него, отступили подальше, но не разошлись.

– Ну что, будущий толмач, – заговорил чужак на языке детей Тигрольва, – жить будешь у меня – так решил вождь. Твои сородичи остаются здесь; попрощаетесь завтра, перед тем как они встанут на обратную тропу. А сейчас пойдешь со мной. Я – Армер, колдун детей Волка.

(Колдун? Быть того не может. Он же даже не в кол-дунском наряде. И говорит как обыкновенный охотник.)

Они миновали внешний ряд жилищ и по тропке углубились в ельник. Армер шел широким, легким шагом, словно не по тропе, а над ней. Посвистывал, умело подражая птичьим голосам, но, видимо, делал это машинально, думая о чем-то своем. А семенивший за ним будущий толмач никак не мог прийти в себя от изумления и недоверия… Их-то колдун совсем не такой – настоящий. Страшный!.. Нет, прав отец, во всем прав.

Вот и колдунское жилище. (Ха-ха! И оно ничем от остальных не отличается.) Армер остановился у входа и позвал:

– Ата!

Полог откинулся, и появилась девочка. Белобрысая, узколицая, с удивительно большими серовато-голубыми глазами. Она неуверенно улыбалась, переводя взгляд с Армера на незнакомца и вновь на Армера – с немым вопросом. Волчонок почему-то замечал каждое ее движение. Вот дрогнули припухлые губы; они, наверное, такие мягкие, теплые… А взгляд! Ему показалось: не просто посмотрела – ладонью провела по его лицу…

– Ата, дочь Серой Совы, – сказал Армер. – Тоже со мной живет. Теперь будем втроем; три тотема под одним кровом. Хороший знак.

(Говорит, а глаза смеются. Ну что это за колдун?) — Да, – хозяин словно спохватился, – наши имена ты уже знаешь, а мы твое – нет. Может быть, назовешь его? Или так и звать тебя: «Волчонок»? У нас это не принято.

Он колебался недолго. Все его существо, прочно усвоившее обычаи детей Тигрольва, протестовало против того, чтобы вот так, запросто назвать свое имя, да еще чужакам! Но показать этой девочке, что он боится?..

– У меня еще нет настоящего имени, – заговорил он, едва разлепляя губы, с какой-то странной хрипотцой, – а мое материнское имя — Нагу.

Первые слова, произнесенные на чужой земле. Ему показалось – в глазах Армера что-то дрогнуло, словно какая-то тень скользнула по его лицу. Это длилось лишь миг; в другой раз он бы и не заметил, но сейчас, когда душа напряжена, невольно замечаешь и мелочи.

– Ну что ж, Нагу, входи. Ата покажет тебе твое место и поможет приготовить лежанку.

С трудом подбирая слова, он произнес гостевой ответ – на «волчьем языке», так, как научила его мать:

– Нагу, сын Сильного, охотника детей Тигрольва, благодарит Армера, великого колдуна детей Волка, за добрые слова и надежный кров!

Он, как положено, откинул капюшон малицы, шагнул внутрь, за откинутый полог, и…

Дрогнули амулеты, висящие над входом, – а ведь он их и волосом не задел, – дрогнули, и застучапи-зашепе-стели-заговорипи: – Так-так-так-так-так…

Затрепетало пламя в очаге, дым стал причудливо клубиться, и его запах, смешанный с запахом трав, развешанных и над очагом, и по покатым стенам, вдруг показался до одури знакомым, даже родным… Сладко сжалось сердце… На миг все будто качнулось – и вокруг, и в нем самом, – и окружающее словно подменилось иным, странно узнаваемым… Он и колдун… Тот, Старый… Сейчас он снова станет возражать, и придется его упрашивать…

Сильные руки бережно придержали его за плечи. – Осторожно, Нагу! Что, голова закружилась? Еще бы – с мороза, да после дороги, а тут у меня что-то травы сегодня дают о себе знать… Ничего, сейчас все пройдет!

(Уже потом Аймик понял: Волчонок из стойбища детей Тигрольва и Нагу, вошедший в жилище колдуна детей Волка, – они разные. Детство кончилось там, в прощальных объятиях матери. Забытая дорога через печальные снега вела не только в чужое стойбище. Это был и его собственный путь из детства в отрочество. Под кров Армера вступил не малыш – подросток. Мужающий подросток.)

…Они устроили его лежанку, как положено, на женской половине (ведь он еще не мужчина!); рядом с лежанкой Аты. В изголовье колдун велел положить связку каких-то трав, зашитую в кусок тонкой замши:

• Предыдущая
• 7/116
• Следующая