Карл Ланге - Аскильдсен Хьелль - Страница 4

• Предыдущая
• 4/5
• Следующая

На углу он обернулся. Осмундсена не было. Он помчался дальше и, только почувствовав себя в безопасности, остановился и зашел в крохотное кафе, почти пустое. Он взял пухлую горячую вафлю и обжигающий кофе и устроился подле окна.

Попытался успокоиться, да где там. Перед глазами стоял этот вышколенный Осмундсен, хитрован и подлец: вежлив, держит дистанцию и сладострастно мотает нервы. Как же он его презирал, как ненавидел!

Два часа спустя он вернулся домой и заперся. По-прежнему сам не свой, он для успокоения принял таблетку снотворного. На часах была половина четвертого. Он мерил шагами пол и ждал, чтобы таблетка подействовала. Лучше не становилось, и в пять он принял еще одну. Тут зазвонил телефон. Но он не снял трубку. Он продолжал шагать, хотя к окну не приближался, чтобы не заметили с улицы. Потом вспомнил, что Осмундсен упомянул опознание, взял висевшее на спинке стула пальто, ножницы, пошел в спальню и стал резать его на кусочки. Их он складывал в пластиковый пакет. Спокойствие отчасти вернулось. Я мог просто спрятать его где-нибудь, подумал он. Он лег на кровать и укутался пледом. Так дело не пойдет, я уже неделю не работаю, надо взять себя в руки.

Раздался звонок в дверь. Он замер, прислушался, кровь застучала в висках. Позвонили снова, ему показалось: нетерпеливо и настырно. Я имею полное право не открывать, убеждал он себя, я даже не знаю, кто там. Но надо купить замок попрочнее.

Он выждал несколько минут, потом встал и, как воришка, прокрался в прихожую, к двери. Он прижался к ней ухом, но ничего не услышал, а выглянуть не решился. Метнулся в гостиную, взял блокнот, вырвал лист и написал: «Уехал на дачу в Халлингдал, чтобы спокойно поработать. Вернусь недели через две». Потом сложил послание и надписал «Роберту». Достал из ящика с мелочевкой скотч, снова вернулся к двери, прислушался, открыл ее и прикрепил записку рядом со звонком. Молодца, Карл, похвалил он сам себя. Но тут же вспомнил, что Роберту прекрасно известно, что никакой дачи в Халлингдале у него нет, поэтому он переписал записку: «Снял дачу в Халлингдале, чтобы спокойно поработать пару недель. Позвоню», – и надписал «Сильвии», прекрасно зная, что никакая Сильвия сюда не придет. Теперь меня тут нет, подумал он.

Но после смекнул, что не запас еды, и махнул в магазин на углу.

Вернувшись домой, он опустил штору на одном из двух окон на улицу и зажег ночник у кровати. Возможно, его слабый свет был различим с улицы, но это довольно распространенная в наши дни практика: уезжая надолго, не оставлять квартиру совершенно темной. Больше меня здесь нет, опять подумал он и сел на кровати. Он чувствовал себя выжатым, он лег, накрылся одеялом и, пока сон не сковал его окончательно, успел подумать, что надо так перевесить записку, чтобы знать, прочитал ли ее Осмундсен.

Он проснулся от холода. Где он, что? Ночь, темень, времени десять минут шестого. Значит, он проспал почти двенадцать часов. Он разделся и лег в кровать по-человечески. Ему снилось, будто он посылает себе извещение, что Карл Ланге – во Франции, и наклеивает две марки: французскую и норвежскую. Тут он проснулся. И больше не уснул. Лежал и думал о вчерашнем припадке; теперь это казалось ему странным, с чего бы что-то его спровоцировало, а что, он не мог понять. Одно было ясно как Божий день: с той самой минуты, как Осмундсен назвал его подозреваемым, это абсурдное обвинение изменило, чтоб не сказать подчинило себе, всю его жизнь. До той минуты он считал себя относительно свободным и относительно самостоятельным индивидом, хотя и понимал, что общество влияет на него. Теперь у него было отчетливое чувство, что по воле другого человека, этого Осмундсена, он все время ставит себя в двусмысленные ситуации, а потом срывается как психопат.

Карл Ланге провел в изоляции два дня. Телефон звонил пять раз. Чуть чаще обычного. Конечно, это могла быть мама. Или один из детей. Или второй. Карл Ланге был уверен, что звонит Осмундсен.

Он много спал: принимал таблетки и чувствовал усталость. Пока он бодрствовал и особенно когда начинало клонить в сон, он вел долгие беседы с Осмундсеном. Поначалу говорил в основном он сам: он обвинял Осмундсена в посягательствах на его личность и достоинство. Постепенно Осмундсен тоже разговорился и стал позволять себе замечания, от которых Карл Ланге впадал в ярость. Однажды он заявил, что Ланге – кусок дерьма, вонючий клоп, паразитирующий на общественной терпимости. И что он, Осмундсен, будет счастлив раздавить такую мразь.

На третьи сутки, в воскресенье, он позвонил Осмундсену по домашнему номеру, думая, что тот дома. Осмундсен взял трубку:

– Да?

– Это Карл Ланге.

Короткая пауза и снова:

– Да?

– Я уезжал на пару дней.

– И что?

– Я хотел узнать, нет ли новостей. Может быть, вы меня искали.

– Искал?

– Не заводите меня!

– Спокойно, Ланге, спокойно. Вы думаете, это я вам звонил, пока вы уезжали?

– Что вы имеете в виду?

– Только давайте не будем строить из себя полнейших кретинов. Где, говорите, вы были – в Халлингдале?

– Я не говорил...

– Хорошо, Ланге. Закон позволяет врать все время вплоть до суда, и даже там обвиняемый имеет такую возможность. Не могли бы вы позвонить мне завтра, сейчас я опаздываю.

Карл Ланге молча шваркнул трубку на рычаг, сказать ему было нечего. Его унизили, высмеяли, выставили дураком. Сволочь, подумал он, и выматерился про себя.

Он принял две таблетки. Потом подумал: что я с собой делаю? А он со мной что вытворяет?

С полчаса, пока не начало действовать снотворное, он метался по квартире как бешеный. Потом обессилел и присел. Осмундсен знал, что я дома. Он все время знал это. И он всерьез считает меня насильником, даже после всех наших долгих бесед.

Он снова вскочил, вспомнил, что записка так и висит на двери, пошел сорвал ее, не проверив, разворачивал ли кто ее. «Где, говорите, вы были? В Халлингдале?»

Он выпил еще таблетку, он хотел заснуть, отключиться, хотя было только начало дня. Потом лег в кровать и стал придумывать, что он завтра скажет Осмундсену, но мысли расплывались и ускользали. Усталость накрыла его с головой, она накатывала тяжелыми волнами, и в них мелькало лицо Осмундсена, спокойное и серьезное.

Просыпался Карл Ланге мучительно. Сквозь дрему он видел сон: он стоит на леднике, у ног узкая расщелина, такая глубокая, что кажется бездонной. Секунда – и он бросится вниз, наконец-то он нашел место, где его тело вовек не найдут. Но вдруг его охватывает ужас: а куда он задевал записку, ту, где говорится, что в его смерти виноват сосед, что он давно угрожал убить его? Никому не придет в голову подумать на соседа, но убийца – он, написал Карл Ланге, а теперь вот боялся, что записку не прочтут, а без этого все теряет смысл: и то, что он похоронит себя в этой расщелине, и то, что тела его никогда не найдут. Но самым кошмарным, из-за чего он и проснулся, были его тщетные усилия вспомнить, куда он дел записку?

Было уже очень позднее утро. Ночной кошмар мучил его так, как если б это был не сон.

Не стану я ему звонить, решил он. Осмундсен ждет моего звонка, а я не позвоню.

Потом он подумал: а вдруг Осмундсен думает, что я буду рассуждать именно так?

Чуть позже он надел видавшую виды кожаную куртку, кепку и пошел в Полицейское управление. Он не чувствовал в себе никакой готовности, он не знал, ни что скажет, ни как. Но шел очень быстро.

Он назвался и объяснил, к кому пришел. Его попросили подождать. Еще бы, подумал он, это часть Осмундсеновой тактики, уж сегодня он меня помаринует. Поэтому когда через пару минут его пропустили внутрь, он почувствовал досаду. Все время он подлавливает меня, подумал Карл Ланге и чуть не повернул домой.

Осмундсен сидел за столом. Подчеркивает высоту своего положения, подумал Карл Ланге.

– Я вас ждал, – сказал Осмундсен.

– Еще бы. Вы никогда не ошибаетесь в своих ожиданиях, да?

• Предыдущая
• 4/5
• Следующая