Вольный стрелок - Миленина Ольга - Страница 4

• Предыдущая
• 4/105
• Следующая

Так что я своего рода солдат удачи. Или — неудачи. Потому что удача моя — это неудача для всех остальных. И для тех, про кого я написала, и для тех, кто их окружает. И для читателей отчасти тоже, потому что они убеждаются в очередной раз, что жизнь полна дерьма, а кругом не правда и несправедливость, продажность и беззаконие.

Но я тут ни при чем. Мое дело — воевать. Вот я и воюю…

— Теть Галь, мне два двойных…

Теть Галь, бесформенная невысокая тетка без возраста, фамилии и отчества, в этом здании, кажется, с самого момента его постройки. По крайней мере когда я сюда пришла в 87-м, она тут уже была — и толкущийся в буфете народ фамильярно звал ее теть Галь.

Правда, судя по татуировке, периодически вылезающей из-под рукава условно белого халата, какой-то период своей жизни теть Галь провела вне буфета, а именно в местах не столь отдаленных. Я так думаю, тоже в общепите работала и за Профессиональные прегрешения и попала. Тогда, при коммунизме, выгодней торговли да общественного питания занятия не было — ну и риск соответственно имелся приличный.

Через пару-тройку лет после начала журналистской карьеры, когда я натуральным стервятником стала, мелькала у меня мысль ее разговорить и сделать интересный материал — может, напоить даже, чтобы сведения нужные вытянуть, она, судя по лицу, не прочь поддать. Но забыла почему-то, а когда снова вспомнила, тема утратила актуальность. Когда бандит стал героем книг и фильмов, когда страну разворовывают почти открыто, кому интересны откровения некогда попавшейся на обвесе или мелких хищениях колбасы буфетчицы?

Теть Галь доведенными до автоматизма движениями заряжала кофеварку. Я не подозрительная, но порой вкус у кофе даже двойной крепости бывает слабоват — и мне казалось не раз, что она использует одну закладку дважды, выгадывая какие-то копейки. Но в любом случае ничего не увидишь — ловкость рук и никакого мошенничества.

Да и даже увидишь — что, сенсационную статью писать?Хотя, может, какая-нибудь «желтая» газетенка и напечатает — и то если тему соответствующим образом повернуть, заголовок дать насчет давления на прессу и ограничения свободы слова. Но я не настолько жадна, чтобы лишать гонорара специалистов по высосанным из пальца сенсациям, — да и дерьмовый вкус у кофе, приготовленного теть Галь, явление не столь частое. Может, совестно ей обманывать тех, кого сто лет знает.

— А ты чего, Юль, без пирожных-то сегодня — эклеры вон свежие, только привезли. И безе тоже…

Перед глазами встали весы, но я отмахнулась от них мысленно, грозя им страшными карами, а потом, запугав, предложила компромисс:

— Ну тогда еще и эклер — но один…

Пирожное и вправду оказалось свежим — а кофе крепким. Я, правда, совсем не есть и не пить сюда пришла, а по делу — но с делом своим не торопилась.

Получая удовольствие, а заодно расслабляя собеседника — специально приглашенного в буфет Женьку Алещенко из отдела экономики. Так таинственно приглашенного — потому что я его позвала не в наш редакционный бар, но в этот общий буфет, в котором пьют кофе и перекусывают обитатели всех расположенных на пяти этажах редакций. И потому что содержание нашего разговора пока оставалось для него неизвестным.

Эклер покрыт был крепкой шоколадной коркой — а крем внутри нежирный, прохладный. И я наслаждалась им спокойно, видя, что и Женька не торопится никуда — и, кажется, ждет, когда я аккуратно предложу ему заказуху. То есть интересующую кого-то из моих знакомых статью на экономическую тему, которую эти самые знакомые готовы проплатить.

— Жень, тут шеф вопросом одним интересовался, — начала наконец, глядя в симпатичное Женькино лицо — он приятный такой, хотя для меня слишком высокий и худой. — Насчет банкира, который умер. Улитин, кажется…

Я заметила это как бы между прочим, но Женька нервно передернулся. Я знала его давно уже — с самого его прихода в газету, то есть лет пять примерно — и потому и увидела, что он почему-то занервничал. Но списала все на его нежелание заниматься навязанной начальством темой, в то время как наверняка есть куча своих — тем более что свои темы по большей части проплачены.

Отдел экономики в этом плане место доходное — бизнесмен или банкир за свою рекламу или компромат на конкурента заплатит куда больше, чем, скажем, театральный режиссер за статью о новом спектакле или директор совхоза за материал о проблемах села. Есть, конечно, отделы и подоходное — те, что о шоу-бизнесе пишут и светской жизни, — но это уже другой разговор.

— Да слышал я, что он умер, — только писать здесь о чем? — Женькино удивление показалось мне немного неискренним. — Юль, да у нас живых банкиров столько, что если о каждом писать, работы на сто лет хватит. А мертвых чего трогать?

Женька с высшим экономическим образованием. Не знаю, почему при наличии такой денежной вроде бы профессии он подался в журналистику — он здесь, конечно, неплохо имел на заказухах, но, наверное, мог бы и побольше в другом месте получать. Но тем не менее сразу после института пришел в редакцию. И надо признать, профи оказался настоящим. Насколько мне было известно, у него на каждого крупного банкира и бизнесмена имелось досье и свои люди были, которые информацию подкидывают. А уж во всяких аферах он разбирался почище любого афериста. По крайней мере материалы у него четкие и понятные — даже для такой экономически темной личности, как я. И вдобавок убийственные — куча фактов, железная логика и никакой воды.

— Не в курсе я, Жень, — это Сережина блажь, — соврала легко, не сомневаясь, что через пару минут избавлюсь от выбранной вслепую и не нравящейся мне темы, а Женька ею обзаведется. — Я с Антоновой по телефону говорила утром — она мне и рассказала, что шеф заинтересовался вопросом. Представляешь — меня озадачить пыталась. Так-то вроде звучит интересно — умирает банкир, молодой, всего тридцать три. Я вот лично не слышала, чтобы банкиры своей смертью умирали, — а ты?

Так удачно пришедший мне утром в голову риторический вопрос произвел на Женьку то же впечатление, что и на Наташку, и на меня саму. Потому что он задумался всерьез и лишь через какое-то время удивленно мотнул головой.

— Ну вот мы с Антошей и прикинули, — продолжила весело, чтобы он не заподозрил подвох. — Я б взялась, но в экономике твоей по нулям. А ты спец. И ты наверняка знаешь, что там у этого Улитина было, — может, покопаешь, так выяснится, что не сам он умер, а кто помог…

Пирожное почти кончилось, на дне чашки осталась только кофейная гуща — так что можно было уходить. Оставалось только заручиться Женькиным согласием — или вырвать его из него — и тут же идти к Антоновой. И сообщать ей, что в связи с моей некомпетентностью в экономике тему пришлось отдать — а я себе возьму что-нибудь другое.

Я еще по пути изобрела хитроумную свою схему. Мне до редакции от дома пятнадцать минут пешком — и я шла и обдумывала утренний разговор с Наташкой и наконец сказала себе твердо, что этой мутью я заниматься не буду. А то, что спросонья ляпнула "а", а теперь надо говорить "б", — так это решаемо. И, не заходя на наш второй этаж, поднялась на четвертый, к знакомым девчонкам в «Ночную Москву». И от них набрала Женьке. Сказав себе, что если его нет — то, значит, мне не повезло. Но он оказался на месте — и похоже, теперь об этом жалел.

— Не, Юль, — пустое это. — Женька махнул рукой и попытался улыбнуться, но я видела, что он напряжен. — Да и нехорошо мертвых трогать…

Это неискренне. Настоящий журналист — это человек, который в доме повешенного говорит о веревке, в то время как все другие, согласно правилам хорошего тона, делать этого не должны. Но у журналиста свои правила — и все строгие тона, приличия и прочие условности ему должны быть по фигу. Если он настоящий, конечно, а не лох с улицы, который пришел в дешевую газету, чтобы заработать денег любым путем. В последние годы таких много развелось — газет-то пооткрывали кучу, надо ж кого-то набирать. Но Женька — профи. А значит, сейчас лицемерил.

• Предыдущая
• 4/105
• Следующая