Веселая поганка - Милевская Людмила Ивановна - Страница 27

• Предыдущая
• 27/71
• Следующая

— Но багажник не открывается снаружи, — горюя, сообщил американец — эта святая простота и детская доверчивость.

— С чего вы взяли?

— Маруся так сказала, хозяйка машины.

Это он мне рассказывает, кто у машины хозяйка!

— Но он и изнутри не открывается, — возмутилась я. — Нет под рукой никакого подходящего предмета, чтобы придавить язычок замка. И вообще, не морочьте мне голову, возьмите ключ и откройте. Маруся сказала ему! Как вы можете всем подряд верить? Опыт — критерий истины!

Видимо я была убедительна. Американец внял мне. Я услышала ковыряние ключа, и вскоре (о чудо!) крышка багажника откинулась. Я зашевелилась, пытаясь осторожно себя распрямить.

— Вы?! — отшатнувшись, изумился американец.

— А кого вы ожидали увидеть? — в свою очередь изумилась я.

— Вы же полезли в подвал за картошкой, — напомнил он.

О, святая наивность!

— Не век же мне в подвале сидеть, — деловито объяснила я, собственными руками пытаясь вытащить из багажника свои же ноги — по-другому не получалось.

— Как вы там не задохнулись? — поразился американец.

Сочувствие появилось на его красивом лице. Это было приятно.

— Задохнулась? — закричала я. — Да меня же продуло! Это решето какое-то, а не багажник, черт его побери! Теперь шею повернуть не сумею от этих дьявольских сквозняков. Помогите мне лучше выйти и распрямиться, — приказала я. — Ноги уже не слушаются меня, да и руки тоже.

Намученный «Жигулем» американец обрадовался мне несказанно, как ребенка взял на руки, бережно достал из багажника, осторожно поставил на дорогу и сообщил:

— Безрассудно было ехать на этой машине одному. Я плохо с ней справляюсь.

— Сами виноваты — не послушались меня, — укорила я, садясь за руль и внутренне возмущаясь: «Агент говенный. И чему только учат их там, в ЦРУ? Даже с русской тачкой справиться не может.»

Американец мой, увидев, что водительские тяготы я взяла на себя, подпрыгнул от радости, и в один момент занял пассажирское сидение, при этом он добросовестно поднял ноги вверх, собираясь, следуя указанию Маруси, держать их навесу. Умиленная такой дисциплиной, я воскликнула:

— Да нет, не до такой же степени это опасно. И долго не выдержите вы так. Опустить ноги можно, только не на пол, лучше упритесь в стенку под бардачком.

— В стенку под чем? — опешил американец.

— В вашем мире это называется отделением для перчаток, — пояснила я.

Он сразу понял и последовал моему совету, после чего, демонстрируя предельную уверенность, я выполнила весь необходимый ритуал: ласково повернула ключ в замке зажигания, резко выжала педаль сцепления и принялась нежными легкими движениями, призванными унять перекошенный диск сцепления, отпускать педаль. Правая рука в это время совершала немыслимые манипуляции с подсосом. Мотор послушно взревел и я, бодро хватив кулаком по рулю, показала левый поворот.

«Жигуль» довольно плавно тронулся с места, я же победно взглянула на американца. Глаза его отразили сложнейшую игру противоречивых чувств: недоверие, помноженное на изумление и любопытство, замешанное на восхищении, изрядно сдобренном уважением.

Почуяв знакомую и верную руку, старая кляча с громкий ревом понеслась по дороге. Слегка повиливая из стороны в сторону, она бодро принялась, говоря языком поэта, «наматывать мили на кардан», подвесной подшипник которого, доживая последние дни, бодро потрескивал..

Я решила брать бразды правления наших взаимоотношений в свои руки и приказала:

— Выкладывайте, что собираетесь предпринимать. Надо скоординировать наши действия.

— Собираюсь проникнуть в подвал и послушать, что будут говорить те люди, которые сбросили меня с моста, — послушно отчитался американец.

— Они что же, в подвале собираются?

— Нет, они в помещении наверху, а в подвале все слышно.

Я подозрительно вгляделась в него и с большим сомнением спросила:

— А вы откуда про тот подвал знаете?

— Я сидел в нем, после того, как меня в аэропорту схватили. Был и в подвале, и наверху. Сначала меня в подвале подержали, а потом вывели наверх и долго вопросы задавали…

— Били что ли? — взволновалась я.

— Нет, не били, — успокоил американец. — Спрашивали кто я и приехал зачем. Я им рассказал, и они меня отпустили.

— А как же вы в пижаме на мосту оказались?

— Это уже во второй раз когда они меня схватили. Это уже ночью. Я молился…

«Бог ты мой! Опять он за свое! Нет, видно он все же не агент ЦРУ. Уж слишком набожен.»

Я снова внимательно посмотрела на него и спросила:

— Что, вы и в самом деле богомольный такой? Заняться вам что ли нечем?

Прочитав в ответном взгляде лишь сочувствие, я устыдилась и сочла не лишним пояснить:

— Нет, я тоже в Бога верю и даже «Отче наш» пытаюсь вспоминать иногда.

— Вы знали наизусть «Отче наш»? — с уважением спросил американец.

— Да нет, ну что вы, столько мне не запомнить, я же не поп, но первую фразу частенько вспоминаю — такая непростая у меня жизнь.

Он с пониманием кивнул и сказал:

— Это потому, что вы всецело отдались майе и в бога не верите.

Мне стало обидно:

— Почему это я в бога не верю?

— Потому что черта слишком часто вспоминаете.

Я увидела серьезную прореху в его логике и рассмеялась:

— Как же я в Бога не верю, если черта вспоминаю? Тот кто верит в черта, самопроизвольно и в Бога верит, ведь это все из одного источника, я имею ввиду религиозную литературу.

— Часто поминать и верить — не одно и то же, — заметил американец, а я вновь рассердилась.

«Как ему удается впутывать меня в никчемные разговоры? — с раздражением подумала я. — Будто нет у нас более важного дела, чем рассуждения о Боге. Лучше бы о братве рассуждал, все больше пользы.»

— Вы мне скажите лучше, что это за народ? — спросила я. — Чем «братаны» эти занимаются и почему в городе том ошиваются? Они что, живут там?

— Этого не знаю, а занимаются только тем, что бухают, в карты играют и разговаривают. Я вас хотел просить: мы уже вот-вот приедем, уже темнеет, вы в машине остаться должны, а я пойду.

Естественно, я запротестовала:

— Как это я в машине остаться должна? В своем ли вы уме? Вы, значит, будете там подслушивать, а я в машине сидеть?

— Я вам все потом расскажу, — заверил американец.

Честное слово, мне стало смешно.

— Да неужели вы думаете, что я доверю вам такое ответственное дело? — возмутилась я. — Вы и русских-то слов половину не знаете.

— Я хорошо знаю ваш язык, — обиделся он.

— Ага, знаете. Марусю переспрашивали что такое «долбануть»?

— Переспрашивал, — согласился мой честный американец.

— А у них, у «братанов», через слово ненормативная лексика. Я сама к истине через их словеса как сквозь дебри продираюсь, спасибо тому, что ассоциативное мышление развито. Нет, ну куда это годится, брякнуть такое: расскажет он мне! И что вы мне будете рассказывать? Ха! Ха-ха-ха! Про лоха, атас и макинтош деревянный? Вы хоть что-то поняли из того, что я только что сказала?

Американец испуганно замотал головой.

— Перевожу, — победоносно воскликнула я. — Неопытный бестолковый человек или жертва — лох, сигнал тревоги — атас, гроб — макинтош деревянный.

Судя по выражению лица американца, он тщательно мотал на ус, стараясь усвоить полученную информацию.

— Не старайтесь, это лишь малая толика из того, что вам придется услышать. И зачем мне испорченный телефон? Нет уж, пойдем в подвал вместе. И чем вы лучше меня? С машиной, вон, справиться не сумели.

Он, качая головой, согласился:

— С машиной — да, не справился, но в подвал вам нельзя. Это опасно. Я вас не лучше, но у меня сильное тренированное тело.

— Вот я его с собой в подвал и возьму, чтобы оно меня защищало, — отрезала я.

Защищало? Я тоже бываю наивна порой.

Под покровом ночи мы въехали во двор высотки, на первом этаже которой была то ли столовая, то ли кафе. Витринные стекла — грязные и непрозрачные — светились тусклым светом.

• Предыдущая
• 27/71
• Следующая