Недолгий век зеленого листа - Друцэ Ион Пантелеевич - Страница 25

— Пержару Скридон есть?

— Е-есть!

— Что за черт…

— Иди, иди…

Скридон вернулся через десять минут, застегивая на ходу воротник. В стороне заметил друга:

— Едем, Георге?

— Едем.

Потом он отправился известить Домнику. Шел торопливо, на ходу вытряхивая из карманов землю. Внезапно вспомнил, что истратил шестьдесят рублей на газету.

«Убью почтальона!»

Домника вымыла посуду, прикрутила фитиль в лампе и собралась уже ложиться спать. Внезапно во дворе залаял щенок и вдруг как-то сразу умолк. Шаги, очень знакомые шаги. Скридон? Но ведь они условились встретиться только в воскресенье.

Она была уже в одной нижней юбке и, услышав, что шаги замерли у порога, а в дверь никто не стучится, набросила на плечи платок, вышла в сени и, откинув задвижку, посмотрела в щель.

— Это ты?

— Я.

— Да ведь… А почему так поздно?

— Я ненадолго. Пришел попрощаться.

Домника открыла тихонько дверь, встала на пороге, прислонившись к дверному косяку. Спросила чужим голосом:

— Попрощаться?

— Расстаемся. Еду в Мелеуцы изучать военное дело.

— Надолго?

— На две недели.

— Аж на две?

На минуту задумалась. Потом зябко повела плечами, натягивая платок; тихонечко прикрыла за собой дверь, чтобы не слышали дома.

Скридон катал ногой по земле кукурузный початок.

— Слышишь, Домника, ты меня не забудешь?

— А ты?

— У меня есть твоя фотография.

— Я тоже не забуду.

— Смотри… Ты ведь знаешь, какой у меня характер. Если рассержусь кончено. До самой смерти…

Щенок взобрался на порог и уселся рядышком. Домника нагнулась и положила ему уши одно на другое.

— А ты там не найдешь себе другую?

— Не для того собирают.

Помолчали.

— Ну будь здорова.

— Счастливого пути, Скридон.

Но стояли так же, друг против друга. Домника сошла с порога на землю и подошла к нему так близко, что ветер, играя кистями платка, закутал и Скридона в них. Стояла притихшая, опустив глаза. Он едет — пусть он и прощается. Скридону оставалось только раскрыть объятия. Но никак не мог добраться до губ.

«Нужно было сказать, что уезжаю на месяц».

Теперь Скридон не торопился — какой вообще смысл торопиться?

С трудом, но все же нашел губы. Потом, склонив голову набок, стал любоваться своим сокровищем. Чудная девчонка. И хороша — сил никаких! Только зачем она закуталась в платок и все прячет губы?

— Если я тебе напишу оттуда, из Мелеуц, ты мне ответишь?

— Только чтобы ты никому не показывал мое письмо.

— Не покажу.

Он попытался еще раз пробиться к ее губам, но на этот раз ему не повезло.

— А вообще, может быть, напишу даже два письма…

Девушка говорит «хорошо», но этим и ограничивается.

Скридон все добавлял по одному письму, пока не дошел до пяти, но, видя, что ему так и не удастся сегодня еще раз поцеловать ее, решил остаться в убытке.

«Где, черт возьми, достану я бумаги для пяти писем?» Решил пуститься на хитрость — сам стал закутывать ее в платок, но услышал, что в хате кто-то кашляет — кашляет человек, который в жизни не простуживался.

Значит, пора. Попрощались.

Не торопясь он шел домой и чувствовал себя хозяином деревни, и до смерти хотелось похлопать кого-нибудь по плечу. И то сказать, с первого же захода найти такой клад, такое сокровище! Но, с другой стороны, недаром же его зовут Скридоном!

Внезапно остановился. На миг ощутил нежное личико девушки у своего лица. Сорвал шляпу с головы, дунул в нее и запустил ею в землю так, что вздрогнули во сне все окрестные шавки.

Потом до самого дома шляпы не надевал.

— Простите… Здесь живет Михалаке Чоботару?

Русанда, сидевшая на маленькой скамеечке у печки, поднялась, держа в руке наполовину очищенную картофелину. У ворот стоял стройный парень, хорошо одетый, с книгой под мышкой, — тот самый, которого она уже видела у секретаря сельсовета в кабинете. Он по-прежнему был хорош собой, и девушка подняла было руку, чтобы поправить косынку, потом раздумала. Мало ей того, что она уже нравится одному?

— Да, здесь.

И снова уселась на скамеечку, чтобы он не очень-то засматривался.

Видя, что он не входит, крикнула:

— Отец, вас зовут! Заходите, у нас собак нет.

Михалаке вышел из-за хаты, пристально глядя на парня.

— Вот как будто знакомый, а не припомню…

Он всегда с этого начинал, когда предстояло заводить новое знакомство.

— Вряд ли вы меня знаете, баде Михалаке. Я новый учитель в вашем селе.

— А! Это да, возможно… Я на днях слышал, что у нас новый учитель появился. И что вас привело в мой дом, гос… э-э… товарищ учитель?

— Мне, бадя Михалаке, нужна ваша дочь, Русанда.

— Моя дочь? Так вы только что говорили с ней. Одна у нас дочка.

Русанда оставила картошку, поднялась озабоченная. Бадя Михалаке открыл калитку, но, прежде чем закрыть ее, поинтересовался:

— А может, скажете и мне? Как-никак отец…

— Скажу и вам, баде Михалаке, сейчас скажу, — начал учитель, ища, куда бы присесть.

Русанда пододвинула ему скамеечку, на которой только что сама сидела.

— Так вот в чем дело, — продолжал он, усевшись и глядя снизу вверх то на отца, то на дочку. — Старые ваши учителя, все трое, сбежали в Румынию, как вы и сами знаете. Пока подготовим своих, кому-то надо учить детей. Вот мы и хотим сделать вашу дочку учительницей.

Русанда опустила глаза — не совсем поняла, о чем речь, но смутилась оттого, что два человека говорят о ней в ее присутствии. Бадя Михалаке, наоборот, сразу понял, в чем дело.

— Учительницей, говорите вы? — И присел на корточки перед учителем, чтобы тот не утруждал себя, глядя все время вверх. — А хватит ли ей классов?

Учитель взглянул на девушку, взглянул мельком, чтоб старик не понял, что она ему нравится.

— Да и вы, баде Михалаке, не сразу сделались хозяином. Сперва построили хату, потом забор, а теперь, вижу, у вас уже есть и молодой садик…

— Ну что там говорить! Хату, ясно, за один год не построишь — три года подряд строил. А с садиком, раз зашла о нем речь, я провозился года четыре, никак не меньше. И что теперь нужно делать Русанде? Принести документы? У нее есть документы.

— Сначала послушаем, что она сама скажет.

— Ну да, конечно, — вполголоса ответил бадя Михалаке, несколько обидевшись на учителя за то, что он так повернул дело.

Несколько минут молчали, слушая, как посапывает разомлевший от жары поросенок, растянувшись в тени курятника.

Девушка спросила:

— Кого вы еще из села выбрали?

Учитель стал искать в карманах бумажку, но потом сдвинул брови и назвал несколько фамилий по памяти.

— Только и всего?

— На первый случай.

— У нас есть еще ребята с семью классами.

— Кто? Есть еще два парня, но их скоро должны призвать в армию.

Бадя Михалаке был полностью согласен с этим:

— А верно! Пусть сперва отбудут военную службу, потом у них еще будет время…

Русанда приподнялась на цыпочки, делая вид, будто разглядывает что-то за плетнем, и заглушила вздох.

— И что же мне надо делать?

— Поехать в Сороки на несколько месяцев. На курсы.

— Может поехать, — без проволочек высказал свое мнение бадя Михалаке, а сам уже думал, где бы занять денег на дорогу.

Но Русанда не торопилась.

— Когда нужно ехать?

— Послезавтра. Завтра собраться, а послезавтра в дорогу.

— Нет, послезавтра не смогу.

— Почему? — удивились оба.

Русанда напряженно подсчитывала, когда должен вернуться Георге с военных сборов. Ему осталось еще три дня, приедет в среду. Значит, в четверг.

— Могу только в четверг.

— Хочешь опоздать на два дня?

— Иначе не могу.

— Ну что ж, — согласился учитель.

Сказал баде Михалаке, чтобы он или кто-либо из их семьи зашел завтра утром в школу и взял бумаги, которые Русанда должна предъявить, когда приедет в Сороки. Уходя, он заметил на столбе несколько растянутых кож.