Недолгий век зеленого листа - Друцэ Ион Пантелеевич - Страница 27

Русанда покраснела, пристально посмотрела на него.

— Вот и ты надо мной смеешься. Только напрасно. И я встала чуть свет… Тебе не сказала мама?

— Она мне тараторила два часа подряд и все не могла остановиться. Когда ты уезжаешь? Завтра?

— Я и так опаздываю на два дня…

Его удивило, что она решила такое важное дело в своей жизни, совершенно не посоветовавшись с ним. Ну хорошо, она советовалась с родителями. Но он, значил ли он хоть что-нибудь в ее жизни?

— Ты придешь вечером?

— Ну, приду.

Русанда хотела сказать еще что-то, но улочка была узенькая, и уже собралось несколько подвод, которые ждали, когда они кончат ворковать.

Бадя Васыле, который тоже стоял в очереди, счел нужным посоветовать, когда Русанда проходила мимо:

— Эти вещи делают вечером, Русанда. Удобнее.

— Но ведь он только что вернулся со сборов.

— И ты не могла подождать до вечера?

Русанда, улыбаясь, покачала головой: нет, не могла.

— Ах ты, черт возьми! — Бадя Васыле отчаянно поскреб затылок, видимо сожалея, что ему не двадцать лет.

Вечером вся семья бади Михалаке собралась у печки, пришли и несколько соседок узнать, не забыла ли Русанда взять с собой туфельки, потому что в городе люди каждый день ходят обутыми. Когда пришел Георге, все сразу замолчали. Русанда встала и шепнула ему: «Пойдем посидим где-нибудь». А потом спросила громко, чтобы все слышали:

— Ты видел, какие яблоки выросли на той расщепленной яблоне?

Сели в глубине сада прямо на тропинке, и Русанда сразу сняла с него шляпу, но почему-то не решилась провести рукой по его волосам…

— Мне показалось утром, что ты чужой какой-то вернулся…

— Меняемся потихонечку, — сказал он вполголоса и подумал о том, что Хыртопы — это не самое удачное место для посадки гороха.

— Знаешь, Георге… — прошептала она вдруг и умолкла.

— Ну?

— Если я еще не во всем твоя, то это только от тебя зависит…

Сухо глотнула и умолкла, потрясенная своим же откровением. Георге скупо улыбнулся, поднял руку, чтобы прикоснуться к ней, успокоить, но тут на дорожке возникла тетушка Катинка.

— Ты, дочка, не очень-то увлекайся. Знаешь, сколько еще у тебя дел!

Разумеется, это было сказано для Георге. И если Русанда вскочила обиженная, то только для того, чтоб ответить за Георге:

— Ну а что вам до того, что у меня много дел? Не успею, что ли? Встану завтра пораньше и сделаю все одна, без вас!

Но коротки августовские ночи и упрямы матери, когда хотят настоять на своем.

— Знаешь что, приезжай в Сороки как-нибудь в воскресенье. Приедешь?

— Трудно сказать, сейчас время работы…

Но Русанда уже решила за него:

— Приедешь обязательно.

Тетушка Катинка все выискивала себе работу во дворе, но, видя, что Георге не торопится, облокотилась на калитку и ждала, когда он уйдет. И когда они наконец расстались, она еще постояла немного у калитки, пока не убедилась, что он в самом деле ушел, — знала она, на что способны эти чертовы парни.

На следующий день Георге нагрузил телегу, забрался наверх и, растянувшись на снопах, задремал. Когда лошади спускались с горы, он неожиданно проснулся от толчка, оглянулся растерянно и вдруг увидел, что навстречу идут девушка и высокий, сутулый человек, сгорбившийся под тяжестью большого чемодана. Уезжала Русанда. Остановил лошадей шагах в десяти и стал ждать.

— Много еще осталось? — спросила Русанда, а два карих глаза, смотревшие откуда-то снизу, ласково упрашивали: «Приезжай…»

— Не очень. Скоро кончу. — И карие глаза замигали довольные.

Бадя Михалаке стоял с чемоданом на плече, терпеливо ожидая, когда Русанда закончит расспросы, и, видя, что она кончила, но все еще стоит на месте, поставил чемодан на землю.

— Тяжелый, словно камнями набили… Рожь везешь?

— Рожь.

— Хорошее дело.

Русанда вдруг почувствовала теплое дыхание на локте, повернулась и увидела Ваську, который стоял и не мигая глядел на нее.

— Васька! Господи, как он вырос! Неужели узнал?

— Видно, узнал…

Угощать его было нечем, и она стала расчесывать ему гривку.

— Где это ты лазил?

Жеребенок стоял молча, ожидая, когда она кончит. И когда гривка уже была в полном порядке, все еще стоял на месте, не веря, что тем дело и кончится.

Бадя Михалаке взвалил на плечи чемодан. Русанда подняла руку, робко помахала прощаясь. А Георге снял шляпу и, высоко подняв ее над головой, сказал чужим каким-то голосом:

— Счастливого пути…

И содрогнулся, потому что судьба, когда мы прощаемся с кем-нибудь на долгое, на очень долгое время, обжигает вдруг острой болью того, что нам долго светило и что так уж никогда и не сбудется.

Скридон сквозь сон услышал, как мать точит нож о край глиняной миски, и проснулся. Проснулся, но лежал с закрытыми глазами: по движениям матери старался угадать, в каком она сегодня настроении. Если в хорошем, можно еще малость поспать, а если нет, дело плохо.

Выходя из кухни, тетушка Мафта пнула кошку:

— А, чтоб тебя, путается в ногах…

Но пнула не очень сильно — не слышно было, чтобы кошка стукнулась о стену, — и Скридон уже собрался повернуться на другой бок, как вдруг…

— У других дети как дети — родителей слушаются, уважают, почитают. А мой — спросите-ка его, сколько раз ему нужно твердить, пока он сядет написать письмо родному отцу, который его вырастил, и если бы не он, пропали бы мы совсем. Надо умолять его два дня, пока он напишет. Ох, если бы дал мне господь знать хоть немного грамоту, стала бы просить я этого идола!..

Скридон приоткрыл один глаз и со скверным предчувствием ожидал продолжения. Ему не пришлось долго ждать.

— Вы подумайте — написать пять писем за неделю! Пять писем! Если разбить о его голову все горшки и миски — не напишет. А тут взял и написал. И кому, вы спросите, посылает он эти письма? Домнике! Мыслимое ли дело испортить столько бумаги, когда я бегаю по селу полдня, пока добуду листочек, чтобы написать отцу! Разве ты не можешь просто сказать ей, что хочешь сказать? И чего ты ее так балуешь? Ведь все равно, если ей суждено быть твоей женой, на другой же день после свадьбы заткнет тобой печную трубу…

Скридон подумал — хорошо бы, если б дверь очутилась рядом с постелью и он мог бы выскочить прямо во двор. Но дверь была далеко, Скридон наскоро умылся, оделся и вышел запрягать лошадей.

— Ты есть будешь?

Он молча разматывал вожжи.

— Слышишь, Скридон, ты будешь есть?

— Хватит с меня… уже наелся. Пошел ты, серый!

Да, какой-то шпион ходит по его следам и все записывает. Не успевает он дойти от Домники до дому, а его мать уже знает, о чем они говорили, слово в слово. Пять писем! Ни больше ни меньше. Кто мог знать, что пятое он не успел послать из Мелеуц и сам передал ей вчера вечером? Знали только он и Домника. Неужели сама Домника ей сказала? Ну не сошла же она с ума…

Мало-помалу успокоился, но твердо решил: не будет он Скридоном, если не поймает шпиона. Пусть только попадется тот ему в руки. Смешает с землей.

На мосту увидел Веруню, которая, облокотившись о перила, любовалась своим отражением в крохотной лужице — все, что осталось от огромного пруда. В годы засухи пруды усыхали.

— Ты едешь на Реут, Скридон?

— Еду.

— Подвезешь?

Скридон остановил лошадей:

— Ну садись!

Пока он искал для нее местечко поудобнее, Веруня уселась рядом с ним.

— Подвинься немного.

Парень удивленно посмотрел на нее.

— Что, боишься, не хватит места? Хва-атит. Я не такая толстая, как кажется… Ты как поживаешь?

Скридон подвинулся и, почувствовав рядом мягкое, горячее бедро, подумал:

«Вот влип! Теперь пойдут разговоры… «И сидели они рядышком, кума, сидели, как голуби!» Домника выцарапает глаза».

— Сколько тебе лет, Скридон?

— Стар уже, Веруня. Очень стар…

— А чего ты не заглянешь ко мне?

— Да к тебе все начальство ходит! Не угодишь кому-нибудь — и крышка. Загонят на край света.