Сексус - Миллер Генри Валентайн - Страница 77
- Предыдущая
- 77/127
- Следующая
– Гляди-ка, совсем другой стал, – сказала она. – Не нравится мне, как ты себя ведешь и как разговариваешь. – И она так решительно убрала свою грудь, будто кучу сырого белья в бельевую корзину кинула. – Не забывай, что я замужняя женщина. Представляешь, что Майкл сделает, если застукает тебя?
– И ты изменилась, – сказал я, поднимаясь на ноги и принюхиваясь, не потянет ли с кухни кормежкой. Я не мог сейчас думать ни о чем, кроме еды. Сам не знаю, почему вбил себе в голову, что она меня хорошо накормит – могла бы она хоть это для меня сделать, дура набитая.
Ради этого стоило поухаживать за ней. И вот я заставил себя мять половинки ее толстого зада, изображая пылкую страсть. Однако не слишком пылкую, чтобы вместо хорошего ленча не засадить на скорую руку. Могу, конечно, отделать ее по-быстрому, но только пусть сначала накормит как следует, думал я, попусту кружа вокруг Джулии.
– Черт с тобой, накормлю тебя как следует. – Словно книжный червь читает подвернувшуюся страницу, так и она прочла мои мысли.
– Отлично! – чуть ли не во весь голос крикнул я. – Чего у тебя там наготовлено?
– Пойдем, сам увидишь. – Она провела меня на кухню и распахнула передо мной холодильник.
И я увидел. Ветчину, картофельный салат, сардины, холодную свеклу, рисовый пудинг, яблочный джем, сосиски, пикули, маринованный сельдерей, плавленые сырки и какое-то особое блюдо, похожее на блевотину под майонезом, – единственное, от которого я бы отказался.
– Давай тащи все, – скомандовал я. – А пиво найдется?
– Ага, я и горчицу приготовила, – передразнила она меня.
– А хлеб?
Она взглянула на меня с омерзением. Я проворно вытащил всю снедь из холодильника и поволок на стол.
– Хорошо бы еще и кофе, – сказал я.
– Думаю, тебе и взбитые сливки не помешают, а? Знаешь, я тебя отравить готова. Если ты сидишь без денег, мог бы попросить, и я бы дала тебе сколько нужно. И не надо было притаскивать сюда всю эту дребедень и пытаться всучить ее мне. Был бы чуть повежливей, я бы тебя и на ленч пригласила. И билеты бы в кино взяла. Мы бы хорошо провели время. Я бы даже купила у тебя эти дурацкие книжки. Майкл – добрый малый. Он купил бы книги, даже если мы и не собирались их читать. Если б он думал, что тебе надо помочь… А ты приходишь ко мне и обращаешься со мной так, словно я потаскуха какая-то. Что я сделала такого, чтобы ты со мной… Не смейся, я серьезно говорю! Чем я заслужила? Ты вообще думаешь, что делаешь?
Она шваркнула тарелку прямо перед моим носом, круто повернулась и ушла в кухню. Я остался наедине со всей этой горой съестного.
– Ладно, ладно, что ты так волнуешься? – сказал я, работая вилкой. – Знаешь, я ведь не имел в виду ничего интимного (слово «интимное» не лезло тут ни в какие ворота, но я знал, что оно ей нравится).
– Интимный, неинтимный, но я тебе не компания! – отрезала она. – Лопай скорее и убирайся. Дам тебе кофе – и все. Видеть тебя не могу. Противно.
Я отложил нож и вилку и двинулся на кухню. Все равно еда холодная, так что можно потратить несколько минут на уговоры Джулии.
– Прости меня, пожалуйста. – Я попытался ее обнять, но она с раздражением оттолкнула меня. – Понимаешь, Джулия, – мой голос стал голосом самого страдания, – не ладится у нас с Мод. Утром сегодня опять поцапались. Я, наверное, не в себе слегка.
– И потому надо так со мной обращаться?
– Да нет, не в этом дело. У меня с самого утра так погано на душе. Вот я и пришел к тебе, просто повидаться… Ну а потом, когда стал тебя обрабатывать… старался продать тебе книги, вдруг ты захочешь их купить…
– Я-то знаю, в чем дело. Тебе не понравилось, как я выгляжу. Я изменилась — в этом все дело. А ты не любишь разочаровываться, плохо удар держишь. Вот и решил на мне выместить, но виноват ты сам. У тебя жена красивая – вот и держись за нее. У всех случаются ссоры – вы первые, что ли? Что ж мне, бежать к чужому мужу после каждой ссоры? Майкл совсем не ангел, а где их взять, ангелов-то? Негде. А ты как балованный ребенок. Жизнь-то ведь не детская сказка!
Смеяться над этой речью было нельзя. Я стал умолять ее сесть со мной за стол и дать мне возможность выговориться. Она не очень охотно согласилась.
Очищая одну тарелку за другой, я рассказывал ей жалостную историю. Ее так тронула моя откровенность, что я стал уже подумывать о возобновлении попыток с «Шедеврами мировой литературы». Но надо было действовать осторожно, чтобы на этот раз все выглядело так, словно я делаю ей одолжение. Или же поставить ее в положение помогающей мне. А может быть, подумал я, лучше пойти на дневной сеанс?
Постепенно все приходило в норму. Она уже выглядела вполне ко мне расположенной. Кофе был великолепен. Я заканчивал вторую чашку, когда у меня схватило живот, да так, что терпеть не было мочи. Я извинился и кинулся в туалет. Вот где я испытал истинное блаженство полного очищения. И так меня убаюкал этот физиологический процесс, что, дернув цепочку, я еще немного задержался на стульчаке, погруженный в какую-то сладостную дремоту. И вдруг почувствовал, что подо мной как бы сидячая ванна. Я снова дернул цепочку, и тут вода побежала по моим ногам прямо на пол. Я вскочил, наскоро обтер задницу полотенцем, застегнулся и с ужасом посмотрел в унитаз. Что бы я ни делал, ничего не помогало. Вода все прибывала, переливалась через край, а на полу виднелись две здоровенные колбасины и куча загаженной бумаги.
В панике я крикнул Джулию. Через запертую дверь я вопрошал: «Скажи скорей, что мне делать?»
– Впусти меня, я все сделаю, – ответила она.
– Нет уж, лучше ты мне скажи. – Я чуть не плакал. – Я сам все сделаю, нельзя тебе сюда заходить.
– Так не объяснишь, – сказала Джулия, – надо, чтобы ты меня впустил.
Делать было нечего, пришлось впустить. Никогда в жизни не переживал я большего позора. На полу был полный ужас. Джулия, однако, принялась за дело так проворно, словно занималась этим каждый день. В мгновение ока вода перестала течь, оставалось только навести порядок на полу.
– Слушай, теперь ты можешь уйти, – взмолился я, – позволь мне этим заняться. Есть у тебя совок и швабра?
– Иди, иди, – сказала она. – Я сама управлюсь.
И с этими словами вытолкала меня за дверь и захлопнула ее.
В ожидании ее возвращения я сидел как на иголках. Потом неподдельный ужас охватил меня. Я же не найду в себе сил еще раз взглянуть ей в глаза. Оставался единственный выход – исчезнуть как можно скорее.
Какое-то время я еще размышлял, потом встал, сделал один шаг, прислушался, измерил глазами расстояние до двери и на цыпочках двинулся к выходу.
Дожидаться лифта я не стал – бегом вниз, прыгая через три ступеньки, словно сам дьявол догонял меня.
Первое, что я сделал, – отправился в ресторан, чтобы тщательно вымыть руки. Там в углу стоял парфюмерный автомат. Он брызнул на меня духами, и я вышел на яркий солнечный свет, так контрастирующий с мраком, в который погрузилась моя душа.
Я шел и шел, без всякой цели, пока не оказался на берегу реки, рядом с маленьким парком, вернее, просто плевком травы с парой скамеек. Я сел на одну из них и погрузился в раздумья. Мысли мои сразу же обратились к Кольриджу. Утешение для души – возврат к вопросам чисто эстетическим. Раскрыв проспект, я снова наткнулся на тот самый отрывок, захвативший меня, – предшественник страшного финала у Джулии. А потом прошелся по всем разделам проспекта, от начала до конца. Там были воспроизведены знаки древних алфавитов с таблиц и монументов из различных частей света. Я вглядывался в таинственные письмена уйгуров, тех самых уйгуров, которые однажды выплеснулись из бурлящего котла Центральной Азии и затопили Европу 81. Я читал о городах, поднимавшихся к небу на высоту в десять тысяч футов еще тогда, когда горные хребты только начинали образовываться. Я читал о беседах Солона с Платоном 82 и о насчитывающих семьдесят столетий барельефах из Тибета, так отчетливо намекавших на существование тогда еще не открытых материков. Я наткнулся на источники Пифагоровых построений и с болью в сердце читал о гибели Александрийской библиотеки. Таблички майя живо напомнили мне холсты Пауля Клее. Письмена древних, их символы, их сочинения были поразительно похожи на то, что рисуют ребятишки в детских садах. С другой стороны, эта неразбериха, это безумие лежали в основании всех последующих интеллектуальных поисков. Я читал о Лао-цзы и Альберте Великом, о Калиостро и Корнелии Агриппе и о Ямвлихе 83, каждый – Вселенная, каждый – звено в невидимой цепи взорвавшихся миров. Я наткнулся на схему, представлявшую собой систему координат: по горизонтали располагались столетия «с первых шагов цивилизации», а по вертикали имена тех, кто своим творчеством осветил эти столетия, имена и названия их трудов. Годы средневековья выглядели как черные слепые окна небоскребов. Но то тут то там на огромной глухой стене появлялись пятна света, излучаемого разумом того или иного гиганта духа, чей голос сумел подняться над кваканьем копошащихся в вязкой тине холоднокровных обитателей болота. Когда над Европой царил мрак, свет сиял в других краях; человеческий дух был настоящим коммутатором, проявлявшим себя сигнальными вспышками среди кромешной тьмы. И замечательно, что на щите этого коммутатора вилки все еще были вставлены в ячейки, умы прошлого все еще отвечали на вызовы. Когда голос призвавшего их времени затихал, они выплывали из мрака, как покрытые снегами вершины Гималаев, и мне почему-то кажется, что не случись какая-нибудь катастрофа, эти светочи не погаснут никогда.
81
Автор скорее всего имеет в виду нашествие монголов, в чье войско входили и уйгуры.
82
Вряд ли Солон (приблиз. 640 – ок. 559 гг. до н. э.), афинский государственный деятель, автор основополагающих законов последующего общественно-политического строя Афин, по античным преданиям, один из семи греческих мудрецов, мог вести беседу с Платоном, родившимся через сто с лишним лет после смерти Солона. Вероятно, подразумевается труд Платона «Государство», в котором он предлагает отличное от Солона государственное устройство. Так сказать, «беседа через века».
83
Альберт Великий – Альберт фон Больштедт (1193 – 1280), немецкий богослов, монах-доминиканец. Пользовался славой великого знатока магии, ходили слухи, что он создал механического слугу-робота. Корнелий Агриппа – Агриппа Неттесгеймский Генрих Корнелис (1486 – 1535), немецкий гуманист, один из знаменитейших людей своего времени, воин, врач, теолог, алхимик и астролог. Убедительно выступал против средневековой схоластики и суеверий. Ямвлих (сер. III в. – ок. 330) – античный философ-неоплатоник, основатель так называемой сирийской школы философов.
- Предыдущая
- 77/127
- Следующая