Дом обреченных - Вуд Барбара - Страница 29

В таком упрямом настроении я проделала путь к комнате бабушки Абигайль. Смесь злости, раздражения и грусти привела меня в неуравновешенное состояние, совершенно не подходящее для схватки с ней. Скорее для того, чтобы потянуть время, я провела руками по корсажу, слегка взбила свою юбку и легонько постучала в дверь.

— Войдите, — решительно ответила бабушка.

Все выглядело таким же, как и прошлым днем. Ее комната была большей частью затемнена и освещена только слабым пламенем масляной лампы или мерцающей свечой, которые создавали впечатление того, будто переступаешь порог святилища. Она снова сидела в своем любимом кресле с прямой спинкой, ее маленькие ступни покоились на скамеечке, руки лежали на подлокотниках кресла. Снова на ее лицо падали косые тени, так что, хотя никто не мог видеть ее, она могла наблюдать за лицом своего посетителя. Однако на этот раз я не собиралась поддаваться на уловки бабушки, поскольку узнала ее лучше и имела представление о том, что она собиралась делать. Так, вместо того, чтобы стоять прямо перед ней, когда свет масляной лампы падал на мое лицо, я отступила к камину, и она могла видеть только мой силуэт. Это заставило ее повернуть голову направо, движение, которое, я была уверена, она не собиралась делать.

— Почему ты встала там? Я не могу тебя видеть.

— Мне холодно, бабушка.

— Подойди ближе, дитя, мои глаза не так хорошо видят, как твои.

— Я предпочту остаться у огня, бабушка, если вы не возражаете. Здесь такой ужасный холод.

Последовала едва уловимая пауза.

— Тогда тебе не стоило выходить в такую погоду. Здесь было солнце, пока ты не появилась на пороге, но с тех пор у нас нет ничего, кроме ветров из ада. Сатана идет за тобой по пятам, дитя. Будь осторожна.

— Прогулка по холоду полезна для здоровья, бабушка.

— А визиты в рощу?

Значит, ей известно. Это должно меня удивить? Ведь Тео этого не знал. Но кто ей сообщил? Кто еще, кроме Колина знал, что я там? Хотя нас мог кто-нибудь увидеть, пожалуй…

— И ты ничего не вспомнила, — продолжала она беспощадно, почти самодовольно.

Боже, неужели Колин рассказал ей?

— Вы ошибаетесь, бабушка, кое-что я все-таки вспомнила.

Бабушка вдруг совершенно изменилась. Она не сделала ни движения, не издала ни звука, но все же вся атмосфера комнаты мгновенно стала другой. Я ощутила враждебность, тени потемнели, ветер за окнами завыл сильнее.

— Что же ты могла вспомнить? Явно ничего значительного.

— Не знаю, бабушка, посмотрим. Это было лишь небольшое воспоминание, скорее, всего лишь вспышка, но возникло оно только в роще и, я надеюсь, приведет меня к дальнейшим открытиям.

Говоря, я непроизвольно бросила взгляд на ее руки. Они были жесткими и узловатыми, как ростки бамбука, и с большими коричневыми пятнами на бледной коже. Потом я представила, какими они могли быть двадцать лет назад — крепкими и костистыми, и, возможно, унизанными кольцами.

— Ты расскажешь мне, что это было, Лейла?

Мой взгляд скользнул к невидимому лицу, над закрытой горловиной платья, с черным кружевом на границе с сумраком. Это была новая тактика, и она застала меня врасплох. Вместо того чтобы приказывать, она спрашивала. И вместо того, чтобы надменно пользоваться такими словами как «дитя», чтобы подчеркнуть мою зависимость, она назвала меня по имени. Все это вызвало подозрение и заставило гадать, что она задумала.

— Я могу понять твое нежелание, моя дорогая, и хотела бы успокоить тебя. Мы не должны быть врагами, ты и я, мы же одна плоть и кровь. Я мать твоего отца. Мы должны быть друзьями.

— Я пыталась прошлым вечером.

— Ты очень неразумное дитя, Лейла, лишь немногое можно извинить молодостью. У тебя хватает понятия лишь для твоих собственных личных обстоятельств, но ты никогда не утруждаешь себя тем, чтобы попытаться понять обстоятельства других людей. Ты явилась сюда, полная ожиданий, полная наивных надежд, и была сильно разочарована тем, что здесь получила. Вместо слез радости и готовой семьи, полной любви, ты нашла только дом чужаков, которых вывело из равновесия твое внезапное появление. Потом, как испорченный ребенок, каким ты и являешься, ты начала дуться по поводу этой ситуации и воображать все виды идиотских и мелодраматических фантазий о нас, которые являются совершенно неверными. Ты оказала нам плохую услугу, Лейла, своими обвинениями. Мы чувствуем, ты относишься к нам очень несправедливо.

Еще мгновение я оставалась у огня, чтобы переварить ее слова, затем, чувствуя, что в них была некоторая доля правды, внезапно подошла к ней и опустилась на колени у ее кресла.

— А как же я? Вы пытались увидеть это все моими глазами? Можете вы вообразить, что это значило для меня — явиться сюда, почти выпрашивать у вас любовь только для того, чтобы быть принятой холодно и с подозрением? Я выдвинула те обвинения лишь потому, что подобные же были сделаны против моего отца. Да, я приехала полная надежд и ожиданий, потому что чувствовала, что заслуживаю чего-то, возвращаясь домой. Многие годы, бабушка, пока мы с мамой одевались в лохмотья, ели жидкую кашу и боролись за жизнь в трущобах, многие годы я жила с мечтой вновь увидеть этот дом и прекрасных людей, которые должны в нем обитать. Меня должны были встретить как овечку, вернувшуюся в стадо, а не как незваного гостя. Я родилась здесь, бабушка, я связана со всем этим. Не моя вина, что двадцать лет назад я уехала отсюда. Меня увезли. Я бы никогда не уехала. И не моя вина, что я оставалась вдали отсюда, поскольку у меня не было выбора. А как только представилась первая возможность — со смертью матушки, моим первым шагом было сразу же приехать в Пембертон Херст, к моей семье. Скажите, пожалуйста, что такое я сделала, какой вред принесла?

Я была удивлена, увидев, что глаза бабушки внезапно наполнились слезами. Она смотрела прямо перед собой. Мои слова глубоко тронули ее, это было очевидно.

— Это все были происки дьявола, Лейла, то, что тебя увезли от нас, — сказала она слабым голосом. — Твой бедный отец, мой любимый сын, стал одержим демонами и совершил зверские дела. Наша семья обречена. Каждый из Пембертонов последует его примеру.

— Но это неправда, бабушка! Мой отец был невиновен. И Сатана тут ни при чем. Это не проклятие Пембертонов, не сумасшествие, на которое мы все обречены. Я не знаю, почему вы все предпочитаете так думать, но я почему-то чувствую, что это ложь. И я хочу доказать это. Если я смогу вспомнить то, что я видела в тот день…

— Нет, Лейла! — Сила ее голоса испугала меня. — Оставь это. Ты никогда не должна возвращаться туда, это неправильно. Оставь мертвых покоиться там, где они есть, и возвращайся в Лондон.

Внезапно одна из ее костлявых рук схватила мою руку довольно сильной хваткой.

— Лейла, милая Лейла. Немедленно уезжай из этого дома! Ты навлекаешь на себя серьезнейшую опасность! Уезжай отсюда и никогда не возвращайся! Я умоляю тебя!

Слезы текли по моим щекам, когда я смотрела на ее тонкие дрожащие губы. Я представила себе, какое горе она должна была испытать, когда ее сын и внук были убиты таким ужасным образом. Я представила, какие ужасные воспоминания роща должна ежедневно вызывать у нее, и как мое присутствие оживило все это.

— Пожалуйста, простите меня, — прошептала я, — но у меня нет выбора. Это мой долг перед отцом…

— Твой отец мертв!

— Тогда перед его памятью, и ради двадцати лет страданий моей матушки, из-за того, что, как она думала, это сделал он. Теперь я должна доказать, что все ошибаются, чтобы продолжать мою собственную жизнь. Я не могу сейчас оставить этот дом и выйти замуж за Эдварда, тем самым предав своих отца и мать. Вы поймете, бабушка. — Я позволила слезам капать на ее руку. — Для того чтобы снова сделать чистой память вашего сына.

— Это слишком тяжело, — простонала она, — я этого не выдержу…

Я достаточно долго оставалась рядом с ней, чтобы мои слезы утихли, потом поднялась.

— Я думаю, в известном смысле это моя вина. Не возвратись я, всех этих страданий можно было бы избежать. Дядя Генри и Тео продолжали бы управлять фабриками. Тетя Анна спокойно бы занималась домом. Марта могла бы безмятежно вышивать подушки. А Колин… ну, Колин просто оставался бы нарушителем общественного порядка, каким он и является. Простите меня. Но я уже сделала это и доведу до конца то, что начала.