Месть Анахиты - Ильясов Явдат Хасанович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/57
• Следующая

— Что же мне, — пожал плечами присмиревший Красс, — ездить по всей Палестине и Сирии, из одного паршивого городка в другой, и самому выколачивать палкой из каждого по сто драхм?

— Зачем ездить? — изумился негоциант его тупоумию. — Зачем? Кто велит тебе ездить? Ох уж эти римляне! Здесь, в твоих руках, почтенные старцы всех городов. Схвати их, раздень донага и привяжи к столбу, в грязи, на ледяном ветру. А прислужников отпусти по домам с наказом, чтобы сограждане как можно быстрее доставили выкуп. Живо наскребут сколько нужно. Я так и делаю, когда взимаю долги. Летом заставляю стоять на солнцепеке без воды, с непокрытой головой. Грубо? Зато хорошо действует. Безотказно, можно сказать…

Красс долго молчал, вобрав голову в плечи. Как много упущено! Ах, сколько возможностей! У него пересохли губы, он произнес с печалью:

— Ты человек… необыкновенный.

— Я твой верный слуга.

— Вернусь из похода — получишь римское гражданство и должность претора.

— Премного благодарен! Да наградит тебя Яхве всякими благами.

— Яхве? — усмехнулся Красс. Он уже оправился от потрясения. — Надеюсь…

…Через шесть недель он выгружал сокровища храма Яхве, состоящее из различных пожертвований: благодарственных, умилостивительных и так далее.

Иудейская вера строга, она требует жертв на каждом шагу. Прикоснулся, даже случайно, к чему-либо — неси в храм очистительную жертву. Так что здесь накопилось много добра. Красс выгреб все — не только деньги, немало денег, но и роскошные украшения, утварь — массивную, золотую.

И взметнулся к небу плач на Сионе…

Когда стемнело, Натан постучался к хозяину, в его пустую вонючую келью. Сегодня Натан более тих и спокоен, чем всегда. Но в больших его черных глазах появилось выражение, которое Едиот раньше в них не замечал: строгость. Это выражение насторожило Едиота.

— Я больше не служу у тебя, дядя, — тихо сказал Натан.

— Это почему же? — разинул рот Едиот.

— Потому что ты негодяй и предатель. Не смей кричать! Я вооружен. — Он распахнул просторную одежду и показал большой кривой кинжал, засунутый за кушак.

Едиот так и застыл с разинутым ртом. Натан встал перед ним как судья.

— Ты служишь Крассу. По какому праву этот грубый, недалекий человек хозяйничает в наших краях, как у себя в Риме?

— По праву силы, — хрипло ответил торгаш.

— На всякую силу найдется другая, покрепче и пострашнее. Я ухожу за Евфрат. Не как чей-то раб… — сквозь зубы сказал Натан, и торгаш отшатнулся: неужто… — а как человек свободный.

— Эти мне грамотеи! Все-то они помнят, все-то они знают. Выучил на голову свою! — взревел Едиот. — Будь проклят час, когда я отправил тебя в Эдессу, в богомерзкую ту академию! Ради сестры…

— Не на свою — на мою голову ты выучил меня, — все так же тихо, даже тише, чем обычно, сказал Натан, и у дяди седые курчавые волосы на заледеневшей жирной груди раскрутились от страха и встали щетиной. — Чтобы взять за нее подороже. Разве я не слышал, как торговался ты с Крассом? Быстро спелись. Потому что вы одной породы. Ты — иудейский Красс, он же — римский Едиот. И сестру свою, мою бедную мать, ты за деньги продал богачу. И несчастную Рахиль…

— Я внес за них искупительную жертву в храм Яхве! — Едиот ударил в грудь кулаком, и густые волосы на ней вновь свернулись в крупные кольца.

— Э! Где тот храм и где теперь та жертва…

Едиот вскочил и загородился креслом:

— Я сейчас вызову слуг, велю тебя избить, связать и выдать Крассу!

— Зови!

Едиот трижды хлопнул владоши. Ввалился Елизар, большой как медведь, за ним еще четверо.

— Бейте его, вяжите! — показал Едиот рукой на племянника.

— Не будем бить, — прогудел Елизар, — не будем вязать. Ибо все мы думаем как он. И уходим вместе с ним. Вот тебя мы свяжем и рот кляпом заткнем, чтобы не вопил…

Заметалось пламя светильника, заметались тени на стенах. Слуги живо скрутили хозяина, заперли дверь на женскую половину — угомонить расшумевшихся домочадцев.

— Стукнуть? — Елизар занес над головой Едиота огромный кулак. Он просительно взглянул в тихие очи Натана.

— Не надо, — вздохнул Натан. — Все-таки дядя.

…Темной холодной ночью, захватив крепчайшую веревку и обходя стороною римские посты, они крадучись вышли к городской стене. Никто не заметил, как они спустились. Их было шестеро, молодых, полных решимости и гнева.

Они долго смотрели, прозревая сквозь тьму грядущее, с каменистой дороги на смутную громаду Иерусалима, ставшего для них чужим и опасным. Прощай, Иерусалим, «Город мира», в котором никогда не было мира! Еще никто не знал, когда взметнется над этими стенами пламя восстания. Но все знали, что оно взметнется. Оно уже взметнулось — в их сердцах.

— Что же делать с такими, как Едиот? — с горечью спрашивал Елизар. — Жаль, не позволил ты стукнуть его.

— Погоди, стукнем. Так стукнем, что красная пыль пойдет. Он обречен…

С каждым днем холод отступал все далее к северу, освобождая место теплу и легионам Красса, снявшимся с зимних квартир. Красс самолично собирал налоги и забирал все ценное в городах по пути.

Возле Алеппо к нему явился некий человек с диковинным жезлом в руке:

— Мардохмаг че аз Селохия шахр!

Красс на слух уловил: язык не здешний. Другой язык. И сам прибывший не так губаст, как местные жители, — лицо у него суше и строже, в нем есть даже что-то римское. У Красса екнуло сердце.

— Что говорит? — обратился Красс к Едиоту: с тех пор как сбежали Эксатр и Натан, старый еврей неотлучно находился при Крассе.

— Люди из Селевкии, — перевел Едиот. — Послы парфянские…

Рослые, в длинных одеждах из тонкой шерсти, высоких барашковых шапках, с высокими жезлами в руках, послы степенно остановились у походной кожаной палатки Красса. Удивительные бороды у них — огромные и барашково-курчавые, будто такие же шапки подвешены к подбородкам заломленными верхами вниз.

Еще более удивительно: эти мужественные люди набелены и нарумянены, как женщины. В ответ на недоуменный взгляд Красса Едиот пожал плечами:

— Для представительности. Чтобы произвести благоприятное впечатление. Послы как-никак. Их дело — говорить.

Военный трибун Петроний не сводил с послов изумленных глаз. Вот, значит, каковы они, хваленые эти парфяне! И римскому войску придется сражаться с такими женоподобными людьми? Не стоит вынимать мечей, достаточно бичей…

— Чего они хотят? — угрюмо спросил «император».

— Их бы следовало, по местным обычаям, сперва накормить и напоить и уж затем расспрашивать, — осторожно заметил Кассий.

— К дьяволу! — вспылил «император». — Я здесь диктую обычаи. — И вновь обратился к Едиоту: — Зачем они пришли?

Едиот что-то сказал. Выступил старший посол, самый красивый и важный.

— Вагиз мое имя.

Он улыбнулся Крассу и преподнес ему легкую кипу драгоценных смушек — черных, белых, золотистых, голубых.

«Все ахнут, когда я появлюсь на Форуме в таких диковинных мехах», — подумал Красс.

И голос у посла — теплый и мягкий, как нежный барашковый мех.

— Мой «фрамагар» — повелитель Хуруд Второй Аршакид желает знать: почему у самых границ его великой державы скопилось так много римских легионов? И почему Марк Лициний Красс на восточной стороне Евфрата захватил города, принадлежащие Хуруду?

В синем весеннем небе медленно плыли белые облака, оно то хмурилось, то светлело. И лица людей на земле то хмурились, то светлели. Но голос Вагиза и смысл его слов оставались одинаково ясными:

— Не означает ли это войну? Если да, то в чем ее причина? И по чьей воле она затевается: по решению римского народа или Красс поднимает оружие на парфян ради собственной выгоды?

«Народ? — усмехнулся Красс. — Что за глупое слово! В Риме тоже на каждом шагу слышишь: "народ, народ"… — Со злобой он вспомнил Атея. — Народ — это навоз для полей Истории! Их высший пахарь — я».

• Предыдущая
• 32/57
• Следующая