Не опоздай к приливу - Мошковский Анатолий Иванович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/24
• Следующая

— А твой батя возвращается с промысла, — так же безучастно и сонно проговорил радист.

— Связался с сейнером?

— Да. Дня через четыре придет.

«Лучше б не приходил, — подумал Юрка, — лучше б задержался… Или издали чувствует, что здесь случилось?..»

На улице Юрка встретил группу лыжников-старшеклассников и тут же узнал, что с сегодняшнего дня все ученики с восьмого по десятый класс отправляются на розыски. Школа связалась с заставой, радиограммы об исчезновении ребят полетели во все прибрежные рыбацкие становища и военные точки полуострова. Даже в Мурманске знают уже об исчезновении трех ребят из Якорного…

Юрка заскочил домой, и первое, что увидел, — красные глаза матери. Дедушка Аристарх, в исподниках и оленьих тапках, стоял сгорбясь у окна, почесывал заросшую седым волосом грудь, грозился своими же руками отдубасить Валерия и вспоминал, каким послушным зуйком был он на отцовской шняке…

Мать даже не спросила у Юрки, где он ночевал, и Юрка стал утешать ее: десятки людей ищут и, конечно, найдут.

Он вышел из дому и побежал на лыжах вдогонку за школьниками. У одного из саамских домов с оленьими рогами на крыше он увидел две упряжки.

Запряженные в нарты рыжие быки стояли возле стены, смотрели в землю и о чем-то думали. Снег облепил их гривы, налип на рога, на спины и бока, и быки стояли косматые, насупленные, молчаливые и чего-то ждали.

«Вот на чем надо искать пропавших… Всю тундру можно обшарить!» — вдруг понял Юрка.

И направил лыжи к дому.

И вдруг остановился. Лыжи точно прилипли к снегу: в этом доме жил Гришка Антонов, тот самый Гришка, которого три дня назад он побил.

Юрка упер палки в грудь и задвигал лыжами: вначале одну, потом другую. Дверь в этот дом была закрыта для него.

Передовой бык мотнул головой, и колокольцы на упряжи зазвякали.

Косо падал снег; издали, из-за высоких кряжей сопок, доносился усталый шум — шумело Баренцево море.

Последние лыжники уже скрылись в сопках, а Юрка стоял у бревенчатого домишки и жевал варежку.

Он подставил бы сейчас обе щеки, и подбородок, и даже нос — на, бей, лупи изо всех сил кулаком, чтобы пошла юшка, чтоб вспухли и отвердели синяки, чтоб ссадины стягивали кожу!.. Так тебе и надо, Папуас!

Олени смотрели в землю, изредка дергая ушами, мохнатые, белые, неопрятные, и временами издавали какие-то странные звуки, точно зубами скрипели.

Юрка толкнул дверь.

В передней пахло дублеными шкурами, развешанными у потолка, полосками выделанной кожи.

Юрка постоял немного. Потом толкнул вторую дверь.

Худая горбатая бабка в железных очках сучила в сухих пальцах оленью жилку. Гришка, босой и разлохмаченный, валялся на кровати, на синих и красных подушках, и читал книжку. Кривоногий карапуз копошился на полу и хватал бабку за оленьи тапки.

— Здравствуйте, — сказал Юрка.

— Двери закрывай, выстудишь! — крикнула бабка, взяла в рот кончик жилки и стала торкать его в ушко иголки.

Кончик все время проходил мимо. Бабка кривила морщинистые губы и что-то ворчала по-саамски.

— Давайте я, — сказал Юрка. Но пальцы у него дрожали, как у пьяницы, и он уже пожалел, что напросился.

Он заставил себя успокоиться, и упругий кончик оленьей жилки нырнул в ушко иголки.

— Из тундры кто приехал? — спросил Юрка.

— Папка. — Двигая пальцами ног, Гришка продолжал читать книжку, и Юрка увидел, что это была «Бэла» Лермонтова.

— Где он?

— В правлении… А тебе зачем?

— Оленей бы… Брат потерялся и еще двое с ним.

— А-а, слыхал, — протянул Гришка, — сбегай, может, даст.

Карапуз в высоко задравшейся рубашонке смотрел на Юрку огромными — вот-вот выскочат! — глазищами. Юрка щелкнул его по теплому упругому пузу, и малыш заулыбался. Бабка выказывала куда меньше дружелюбия.

— Олени, олени, — заворчала она тягучим голосом и почесала ногтем седоватую голову, — всем нужны олени, ходют тут, просют. А когда хворост привезти? Всем нужны олешки…

Юрка побежал в контору правления.

Егор Егорыч, председатель, из военных, два года назад демобилизовавшийся на одной из баз, все еще носил офицерскую форму.

— Семен! — крикнул он саами средних лет в малице и тобоках, выслушав Юрку. — Хватит стены прокуривать, и так не продохнешь… Бери-ка упряжку — и в тундру, ребята пропадают… Не найдешь — не возвращайся…

— Ясно, товарищ начальник, — шутливо стукнув тобок о тобок, сказал Семен, — я ж на каждом собрании говорю: без оленей колхоз не колхоз…

— Собирайся.

— Есть собираться, — прокартавил пастух, и они с Юркой вышли на крыльцо.

В лицо дул ветер, мел снег, и Юрка ничего не мог разобрать, кроме смутных силуэтов не то снежных облаков, не то сопок.

Справа, метрах в сорока от Гришкиных нарт, ехал его отец; слева — Семен. Иногда они перекликались. Сбоку неслись лайки, то по брюхо проваливаясь в рыхлый снег, то гулко стуча лапами по плотному насту.

Перевалив гряду сопок, отец остановил нарты и что-то по-саамски крикнул Гришке. Разгоряченный быстрой ездой, с красными, как клюква, щеками, Гришка покрутил в руках хорей, скосил на Юрку черный глаз и крикнул отцу тоже по-саамски.

Отец взмахнул хореем и пропал в облаке снежной пыли.

— О чем это вы? — спросил Юрка, знавший не больше двух десятков саамских слов.

— Отец сказал, что ехать вместе — худое дело, надо порознь; спрашивал, согласен ли я ехать один… Он двинул туда, к морю, — там дорога трудней, а я — в тундру…

Гришка подобрал полы малицы, поудобней пристроил на полозе ноги и гортанно крикнул.

Три быка, раскидывая задние ноги, скакали вперед, обстреливая Юрку комьями снега из-под копыт. Юрка жмурился, резким движением туловища сбрасывал с себя комья и крепче сжимал спинку нарт.

Снег слепил глаза, ветер мешал дышать. Бешеная тряска на кочках и взгорках, боязнь вылететь из нарт отвлекали внимание.

А Гришка видел все: и быков, и дорогу, и то, что творилось по сторонам. Иногда он соскакивал с нарт, огромными прыжками подбегал к нагромождениям камней и тыкал в снег хореем.

— Ты чего шаманишь там?

— Пещера тут, может, в ней они…

— Дальше поедем… Пусто здесь.

Гришка прыгал в нарты, вскрикивал, и они неслись дальше.

Скоро ветер начал утихать. Снег сыпал реже.

Отчетливей стали видны сопки. На крутых склонах, где не мог удержаться снег, темнел камень в трещинах и выбоинах. Кое-где из-под снега жестко топорщились веточки полярной ивы и березки. На скалах ржавели пятна лишайников.

К вечеру нарты вынеслись на гладкую круглую равнину, со всех сторон окаймленную грядами сопок.

Вокруг ни души. Необитаемая снежная земля. Ребята вставали на нарты и во все горло кричали.

«Ери-и-и-и!» — возвращало им эхо.

Вез устали, до хрипа, звал Юрка брата, кричал во все стороны, но только эхо отвечало ему.

День мерк. Юрка намотался в тряске езды, руки и ноги ныли, нестерпимо хотелось есть. Не успел он заикнуться об этом, как Гришка вытащил из задка мешочек — он-то, оказывается, и мешал Юрке удобно сидеть! — извлек оттуда стеклянную банку и вытряхнул кусок мяса.

Вынул из ножен охотничий нож, отхватил Юрке большую половину и подал нож:

— Кушай.

Треск мотора заставил их вскинуть голову. За дальней сопкой мелькнуло что-то красное, бросило на снега тень, и рокот стал удаляться к морю.

— Военные, — сказал Юрка.

Сразу стало не так одиноко.

— Чаю хочешь? Согреемся.

— Так ты и чайник захватил?

— В тундру без чайника не ездят. Как и без топора.

Олени не отставали от ребят; по грудь войдя в снег, они копытами докопались до ягеля и с превеликим аппетитом жевали. Начало смеркаться. Снег погас, посерел.

• Предыдущая
• 7/24
• Следующая