Метатель ножей - Миллхаузер Стивен - Страница 26

• Предыдущая
• 26/42
• Следующая

Бесчисленные фабрики выпускали точные детали географии и истории, беспрестанно их умножая.

В каком-нибудь отделе, наполовину скрытом за полками товаров, несомненно, разрабатывались планы копирования и продажи еще больших объектов недвижимости: средиземноморского побережья с его знаменитыми пляжами и курортами, Черного моря, древней Персии. Если бродить тут достаточно долго, найдутся отделы столь дерзостные, что один мысленный образ их пагубен, точно удар молота. Такие видения и предчувствия, копошившиеся внутри, гнали нас в самые удаленные края универмага, заставляли искать незнакомые углы, лихорадочно поднимаясь и спускаясь по зигзагам эскалаторов, проходя знакомые отделы так быстро, что они уже казались незнакомыми.

В одном из таких горячечных странствий мы спустились ниже последнего подземного уровня на новый, еще не достроенный. В плотной темноте, тут и там освещенной зеленоватыми лампами, во все стороны тянулись тоннели с тяжелыми столбами. Рабочие в шлемах с фонариками поднимали блестящие руки и вгрызались кирками в каменные стены. Даже в этом недоделанном обиталище едва вообразимых отделов люди в аккуратных костюмах металлическими рулетками измеряли расстояния, помечали землю мелом. У каменной стены возле прохода была прислонена одинокая дверь, и мужчина в галстуке пригласил нас внутрь.

В свете красноватого зарева отдел был почти черен. Тут и там странно строго двигались мужчины и женщины, точно изображая таинственный танец. Женщины нестерпимой красоты медленно оборачивались к нам с грустными улыбками; казалось, мы вступили в темный печальный сон. Лишь постепенно мы осознали, что фигуры эти – тоже экспонаты. Искусство подвижной голографии, объяснял продавец, стоит на грани следующего прорыва: эти изображения в определенных, тщательно рассчитанных условиях способны вызвать у зрителя ощущение прикосновения и создать впечатление самой жизни. Женщина с дьявольскими глазами медленно скользила к нам; когда она приблизилась, кончиками пальцев мы ощутили слабое покалывание или щекотку. Женщина продолжала рассеянно улыбаться, когда мы отдернули руки.

Мы больше не сопротивляемся, больше не пытаемся сопротивляться новому торговому центру.

Эти опасные спуски, эти сомнительные странствия не дают нам покоя и во сне. Новые отделы открываются чуть ли не каждый день, продажи упорно бьют все рекорды, из складских помещений доносится непрерывный гул прибывающих товаров. Поговаривают о четырех новых верхних этажах, о более глубоких катакомбах, о приобретении соседнего торгового здания, которое присоединится к старому тремя застекленными переходами; подобные слухи, как бы мало ни соответствовали действительности, кажутся нам в высшей степени достоверными. Так мы признаем могущество нового универмага, полноту его триумфа. Ибо отделы множатся, универмаг растет, ежедневно изобретает себя, и одновременно ширится в нашем сознании, пока не размазывает все остальное по черепу изнутри. В самом деле, не всегда приятно покидать новый торговый центр, и мы, раздраженно глядя на часы, изобретаем предлоги, чтобы задержаться среди извилистых проходов и внезапно открывающихся ниш, чтобы ненадолго отложить расставание. Но в конце концов мы должны миновать раздвижные стеклянные двери и выходим наружу, сбитые с толку солнечным светом; перед нами в вечерней тени высятся темно-розовые сумеречные здания. В черных зеркальных окнах напротив мы видим четкое бело-зеленое отражение автобуса, а сквозь него – ряд полуопущенных жалюзи. Над нашими головами – блистающая синяя полоса неба шириной с улицу. Мы торопливо шагаем по тротуару с нелепым чувством, будто вошли в очередной отдел, оформленный искусными, почти живыми копиями улиц с умело положенными тенями и отражениями – будто направляемся в самый дальний угол этого отдела – будто приговорены вечно спешить в вечернем свете по этим искусственным залам в поисках выхода.

Пруссаки окружают [33]; выхода нет; и потому я рывками поднимаюсь в воздух, одной рукой вцепившись в край качающейся плетеной корзины высотой мне по пояс, другой стискивая стропы, что тянутся от корзины к обручу наверху, а под собой вижу запрокинутые лица, протянутые руки, машущие шляпы и кепи, в ветреном синем октябрьском воздухе слышу крики «Vive la France! [34]» и «Vive la Re.». Валлар, мой пилот, стоит подле меня в своей туго перепоясанной шинели, publique! [35]спокойный, точно глядит из окна мясной лавки. Задача проста: перелететь линию расположения прусских войск, приземлиться в неоккупированной Франции, организовать в провинциях сопротивление. Потом в Туре присоединюсь к Гамбетте [36]. Опасностей масса; пункт назначения сомнителен, как ветер; но сейчас я под утренним солнцем поднимаюсь над крышами Парижа, и меня завораживает это величественное зрелище – сияние позолоченного купола Дома Инвалидов, неровные башни Сен-Сюльписа, ряды бронзовых пушек на больших колесах в садах Тюильри, стада овец на городских площадях, солдаты, что купаются в Сене возле взорванного моста, и гляди-ка! семафорный пункт на вершине Триумфальной арки, река изогнулась зеленым полумесяцем, люди на крышах смотрят в сторону фортов и холмов. И на каждой улице – дрожание света и цвета, Национальная гвардия в алых кепи, синих гимнастерках и красных брюках, дамские зонтики – желтые, фиолетовые и зеленые, блеск длинных штыков на ружьях. Вот красный тюрбан зуава, а вот внезапная медная вспышка – шлем офицера-кавалериста с конским хвостом – а юговосточный ветер несет нас к северо-западным бастионам.

***

Париж окружают толстые стены с амбразурами. Тридцатифутовые стены, и в них девяносто четыре выступающих бастиона. Стены прорезаны ружейными бойницами и оснащены тяжелыми пушками. Наверху Национальная гвардия, солдаты регулярной армии и толпы из провинций день и ночь стоят на страже. Париж, город света, город двадцати тысяч кафе, превратился в средневековую крепость. За стеной – ров шириной в десять футов. За рвом по окружности стоят шестнадцать фортов, и в каждом – от пятидесяти до семидесяти тяжелых орудий. По холмам за линией фортов пролегает линия осады армии Мольтке [37]. Был ли в истории город, защищенный лучше? Париж неприступен. Мы никогда не сдадимся.

***

Внизу я вижу солдат, с вершины стены глядящих вверх. Они машут кепи, приветственно воздевают приклады. Прямо за бастионами на западе, на холме Мортемар в Булонском лесу видны рыжие вспышки огня, косой дым, точно из дымохода. Дым ложится на воздух, словно снежная шапка на стену. Я различаю красное на фуражках артиллеристов. Экипажи и ландо жмутся к орудию, женщины в длинных платьях стоят и смотрят – выстрелы тяжелых орудий превратились в одно из парижских увеселений. 

***

У меня над головой надулся громадный желтый шар из пропитанного лаком хлопка, наполненный каменноугольным газом. Диаметр пятьдесят футов – великолепная мишень для прусских игольчатых ружей. Единственной пули хватит, чтобы обратить небеса в шар смертоносного пламени. Но сейчас, пока мы плывем меж северными и западными фортами, опаснее всего непредсказуемые движения самого шара. Валлар может заставить его подняться выше, сбросив мешки с песком, может заставить спуститься, открыв клапан и выпустив газ, но даже Валлар не в состоянии контролировать внезапную смену ветра, рывки и крен корзины, температуру воздуха, которая заставляет газ расширяться и сжиматься. Валлар изучает морской компас, свисающий с крюка на стропе, и висящий рядом барометр. Мы оба прекрасно осознаем, что шар неуправляем. Изобретатели предлагали паруса, пропеллеры, стаи птиц прямиком из сказок.

• Предыдущая
• 26/42
• Следующая