Сказки - де Лабулэ Эдуар Рене Лефевр - Страница 59

• Предыдущая
• 59/70
• Следующая

22-го июня, на рассвете, Гиацинт гулял перед своею палаткою, беседуя с бароном Бомбою. Солнце ещё не вставало, но присутствие его уже чувствовалось. Утро было тихое и светлое, такое, когда человеку весело становится жить среди улыбающейся природы. Хлеба зеленели, луга были покрыты цветами, воздух пропитан благоуханиями. Ни шороха, ни дыхания ветерка; всё спало в лагере, кроме часовых, которые беспечно прохаживались, рассеянно посматривая на небо.

Забили зорю, В одно мгновение, как рой, вылетающий из улья, армия выходит из своих палаток; складывают шатры, чистят лошадей, вытирают ружья, наскоро закусывают, пьют водку, болтают, смеются. Барабан трещит, солдаты разбирают ружья, строятся в ряды. Теперь ждут только приказания: убивать ли других, умирать ли самим? Всё готово.

Ординарцы скачут по равнине. Ежеминутно приходят известия, отправляются приказания, Сидя перед большою картою, барон Бомба втыкает и вынимает разноцветные булавки. Неприятель подходит; сила и направление различных корпусов известны; его намерения угадываются. Он приближается.

Генерал потирает руки с торжествующим видом.

— На коня, господа, — восклицает он, — бал начинается.

Раздаются три пушечные выстрела. При этом сигнале дивизионы скучиваются, полки выстраиваются в боевой порядок. Офицеры перебегают взад и вперёд; старые солдаты ругаются сквозь зубы, молодые помалкивают. Из этих новобранцев одни думают о родине и о своих домашних; другие собираются с духом и дают себе зарок не трусить. Наступает то молчание, за которым должна последовать буря.

Барабан бьёт встречу; показывается король, окружённый своим блестящим штабом. Вот он: „ура!“

Верхом на вороной лошади, держа в руке шпагу, отданную ему Тамарисою, Гиацинт отдаёт честь знамени, которое склоняется при его приближении. Каждый восхищается красотою и грациею короля; каждый принимает на свой счёт те слова, с которыми он обращается к полку: „Друзья мои, я на вас рассчитываю!“. Из всех грудей, из всех сердец вырывается новый крик: „Ура!“ Гиацинт улыбается — он счастлив.

— Нарцисс, мой друг, ты что-то невесел, — сказал старый сержант молодому солдату. — Когда проехал король, ты отчего не сделал, как другие делали? В день сражения, голубчик, надо порасшевелиться. Король — это отечество, это знамя. Надо было кричать.

— Будьте покойны, дядя Лафлёр. Сумеем умереть не хуже другого, чтобы…

— Ты сердишься, друг мой; это напрасно. Чем он виноват, этот ребёнок, что он любит войну? Его так воспитали; ничему другому его не научили. Ты думаешь, он знает, чего стоит отцу в поте лица своего вырастить себе сына до двадцати лет? Ему просто дали денег и людей без счёту и сказали: „Трать себе, как хочешь. Это твоё дело“. Вот он и тратит, и занимается своим делом.

Нарцисс опустил голову и ничего не ответил. Он думал про себя, что если бы Гиацинта воспитали иначе, он, Нарцисс, был бы теперь возле своей милой Жирофле, вместо того, чтобы идти навстречу лишениям, болезни и смерти.

Проехав по боевому фронту, Гиацинт воротился в центр. Там, с холма, он стал следить глазами за движением армии.

Направо и налево, в отдалении, виднелись вереницы солдат, лошадей, пушек, зарядных ящиков. То какая-нибудь лощина скрывала батальоны, то тысячи штыков снова сверкали при свете солнца. Глядя на эту длинную процессию, растянувшуюся по равнине, можно было думать, что громадный змей медленно ползёт, свёртывая и развёртывая свои чудовищные кольца.

Скоро затрещал ружейный огонь, и заревели пушки. Когда, по временам, умолкала пальба, тогда слышались странные звуки. Небо было затянуто дымом, и кое-где, среди этих зловещих туч, поднимались огненные языки. Пылали хлебные скирды, горели целые деревни. Слова барона Бомбы оправдывались, бал начинался.

Главные силы армии двинулись. Они шли медленно. Артиллерия ехала по шоссе. По обеим сторонам, по засеянному польз, шли кавалерия и пехота, растаптывая посевы и не оставляя позади себя ни одного колоса на корню.

Подходя к деревне Неседад, армия встретилась с неприятелем, которого уже давно завидели передовые пикеты. Он занимал на высоте очень крепкую позицию. Но впереди, на самой равнине, стояла на боевом порядке целая армия, которая бросилась на Ротозеев, как только завидела их.

— Эге! — сказал барон Бомба. — Хитрецы хотят побить нас нашим же орудием. Эти проказники крадут у нас нашу же ротозейскую тактику. Да ведь этого мало, затейники. Надо было бы уж заодно взять и наших солдат.

Барон не ошибся. После двух кровопролитных атак, мужественно отражённых Ротозеями, отступили, и в их рядах обнаружил некоторый беспорядок.

Из деревни Неседад спустилась тогда блестящая кавалерия. Во главе отряда ехал шагом молодой человек большого роста, в белой тунике и в серебряной каске. Все подзорные трубки штаба устремились на этого человека. Один адъютант сказал:

— Я его узнаю. Я ему представлялся две недели тому назад. Это — великий герцог во главе своих кирасиров.

— Великий герцог! — воскликнул Гиацинт. — Пусть никто до него не дотрагивается. Он мой.

Он хотел пустить свою лошадь вскачь, но барон, улыбаясь, остановил его.

— Государь, — сказал он, — времл геройских единоборств прошло. С тех пор, как выдуман порох, такие дуэли решаются пушками. Кроме того, прежде чем вы доедете до великого герцога, он уже будет сбит с лошади. Нами стрелки уже целят в него. Парадировать на лошадке в виду неприятеля — это, конечно, очень красиво; но это не война, это безумие.

Гиацинт чувствовал странное волнение. Великого герцога он ненавидел. Он с удовольствием убил бы его своею рукою в единоборстве. Но видеть этого молодого человека, как он, храбрый и доверчивый, ехал прямо на врагов, и думать, что пуля, пущенная откуда-нибудь из-за куста, того и гляди свалит его, как беззащитную птицу, — это возмущало великодушного юношу. Это было скорее похоже на убийство, чем на дуэль.

Все смотрели молча. Пока великий герцог приближался, стрелки ползли вперёд по траве и прятались по канавам; вдруг в ту минуту, когда молодой начальник, повернув голову, отдал своим кирасирам приказание броситься в атаку, раздался залп, как будто из земли; целые ряды кавалеристов повалились, и, среди всей суматохи раненых, умирающих опрокинутых и изуродованных лошадей, перепуганный рыжий жеребец без седока бросился прямо к неприятельским рядам. Великий герцог был убит. Обида, нанесённая Гиацинту, была заглажена.

— Теперь, государь, — сказал барон, хладнокровный по-прежнему, — начало сделано; надо продолжать. Видите маленькую церковь там на горе. Когда мы там будем, партия будет выиграна.

Добраться туда было нелегко. Три часа подряд дрались напропалую, а подвинулись всего на несколько шагов. Укрепившись в деревне, неприятель защищался с ожесточением; из каждого дома была сделана крепость, которую надо было брать приступом. Потери были огромны; целые полки исчезли; солдаты утомились, и к довершению несчастья с правого крыла стали получаться дурные известия: там неприятель одолевал. Ежеминутно прилетали во весь опор офицеры, требовавшие подкрепления; барон смеялся им в глаза и ругался как сапожник.

— Подкрепления, — кричал он, — где я им возьму подкреплений? Пускай околевают там, чёрт их разрази! Век они, что ль, жить собрались, собаки проклятые!

Вокруг короля лица были печальны; Гиацинт один был полон веры в счастливую звезду. Весёлость барона приводила его в восторг. Поэтому он немного удивился, когда генерал, отведя его в сторону, сказал ему потихоньку:

— Государь, теперь пришло время подраться по-солдатски. Коли мы через час не будем там на горе, нам останется только воротиться домой, чтоб нас осмеяли Ротозеи.

— Уж лучше умереть! — закричал король.

И, пришпорив лошадь, он бросился в самое опасное место.

По дороге собрали всех попавшихся рассеянных солдат, гренадеров, егерей, стрелков, спешенных драгунов и уланов; с этим священным батальоном сделали последнее могучее усилие. Два раза Гиацинт водил этих храбрецов на приступ, к церкви; два раза его отбивали. Вокруг него пули летали, люди падали, как подкошенные колосья; его раненая лошадь рухнула под ним и чуть его не придавила; ничто не пугало короля. Напротив того, порох и кровь его опьяняли. Он вскочил на ошалевшую лошадь и, с обнажённой головой, с развевающимися по ветру волосами, со шпагою в руке, при криках: „Да здравствует король!“ ещё раз привёл в порядок свои войска и наконец победителем въехал в церковь, давя копытами лошади мёртвых и умирающих.

• Предыдущая
• 59/70
• Следующая