Попутное поручение - Лихоталь Тамара Васильевна - Страница 8
- Предыдущая
- 8/22
- Следующая
— …даже павлины, — журчит между тем Павел Иванович. — Но есть такие неблагодарные, — грозно повышает он голос, — которые не ценят. Готовы набезобразничать, поломать, цветы вытоптать. Вот полюбуйтесь, он стоит перед вами.
Стоит Колька Маленький посреди веранды. А тень от стриженой Колькиной головы покаянно лежит на полу. Покачнёт ветерок лампочку под потолком, где комарня крутится, и тень то скрючится, то подползёт к самым ботинкам Павла Ивановича.
— Вот и обсудите, хорошо ли это цветы топтать, красоту нашу портить.
Конечно, нехорошо портить красоту. И все знают, что нехорошо. И сам Колька Маленький знает.
Но ведь он не ломал, он не хотел ничего дурного. И то, что сказал сейчас про него Павел Иванович, несправедливо, как несправедливо многое в этом таком красивом, таком хорошем доме.
Низко опустил Колька стриженую голову с красными оттопыренными ушами, потупил глаза. Ни на кого не смотрит. Не видит Колька, как в углу молодая воспитательница Мила Александровна, волнуясь, мнёт в руках концы газовой косыночки и щёки у неё горят, как Колькины уши. И что-то хочет сказать Мила Александровна, поднимается, потом опять опускается на стул, бормочет:
— Ах, ну что же это! Нельзя так!
Ни на кого не смотрит Колька Маленький. Зато слышит он всё. Вот Лидка Самохина слово взяла:
— Недостойный это поступок! Колька ещё ниже опускает голову.
— О нас заботятся все, и Пал Иваныч, и мы должны, должны… — Что должны, Лидка забыла.
— …быть благодарными и слушаться, — подсказывает потихоньку из-за ребячьих спин, высунув свои кудряшки, Клавдия Максимовна.
— …быть благодарными и слушаться, — повторяет Лидка.
— Правильное выступление! — говорит Павел Иванович. — Я рад, что вы сами осудили недостойный поступок. И мы напишем письмо в тот детский дом, где воспитывался Кашуков, и расскажем о его поведении.
Ребята помалкивают. И только один кто-то, кажется, Ловач, кричит:
— Верно! Напишем!
И снова тихо. Слышно даже, как стукаются об лампочку бабочки и шлёпаются на пол с обожжёнными крыльями. И вдруг раздаётся ещё голос, тоже одинокий:
— Неправильно! Несправедливо!
Это Колька Большой. Но он не мастер говорить, крикнул — и в кусты. А что этот крик — пустое дело!
— Всё, — говорит Павел Иванович, — наше собрание окончено.
И все расходятся.
В спальне сегодня никого из старших. Дежурная воспитательница Мила Александровна, которая должна прийти и проверить, как легли ребята, не пришла. Она в кабинете у Павла Ивановича.
Никто не спит, даже не ложится. Жужжат, спорят. И девочки тут же. В спальню к мальчикам не входят, в дверях толпятся.
— Разве он нарочно?
— И не хулиган он!
— А Лидка-то, Лидка заюлила. Я уж её за платье дёргаю: «Чего вылезла!»
Лидка стоит, под взглядами ребят потупилась. Прячет за спину свои руки в бородавках, помалкивает. Вдруг из коридора кто-то как поднапёр.
— Ой, чего толкаетесь! — кричат девочки. — Это ты, жирный?
В дверях Ловач. Пока тут все кричат да спорят, он небось в столовой опять столы обнюхал. Сегодня почти никто и не ужинал. Компот в стаканах — пей не хочу. Теперь явился. Вошёл, расталкивая девочек:
— А ну, брысь! — и двинул плечом. Привык, что с ним боятся связываться, с таким здоровым.
Но сегодня на ребят нашло. Распалились, кричат. А Ловач, что — Ловач. Сгрудились, напирают. Вон их сколько. Ловач заюлил не хуже Лидки Самохиной. Сгорбил свои жирные плечи, вроде меньше ростом стал. Боком, боком — пробрался к своей постели и сел там в углу, смирный.
А ребята не унимаются, бушуют. Кажется, приди сюда сам Павел Иванович — не отступят.
— Не виноват Колька Маленький!
— Да и не за цветы «го вовсе ругали. Думает, мы не понимаем за что! Мы прекрасно понимаем!
— «Понимаем»! А сами языки на сучки повесили, — укоряет Колька Большой.
— Попробуй скажи! — говорит один из мальчишек.
— Эх, вы! «Скажи, скажи»! — бормочет Колька Большой зло.
Он вдруг вскакивает с кровати, стаскивает свою постель и, волоча по полу одеяло, тащит всё в комнату, сваливает на кровать, где сидит, обхватив руками коленки, Колька Маленький. Отодвинув его, Колька Большой с этой кровати тоже стаскивает постель и несёт на веранду. Стелит Колькину постель рядом с Ловачом и подносит к самым глазам оторопевшего Ловача кулак:
— Вот это видал? А не видал — погляди. Тут его место! Ясно?
Не слушая Кольку Маленького, который бормочет: «Ну зачем ты! Ну чего ты!», Колька Большой подталкивает его за плечи на веранду.
— Вот здесь ложись и спи!
Вечером на веранде хорошо слышно, как волны шлёпают внизу. Колька Маленький вечерами не спит долго. Лежит, заложив под голову руки, и старается представить себе, как сейчас там, в Крестинке…
«Письмо из Крыма! — кричит дежурный. — Ребята, письмо! От Кольки!»
«Чур, мне марку», — заявляет Валерка Вакушин.
«Да подожди ты с маркой!»
«Ну, как там курортник? Поправляется?»
«А это и не от него, — недоуменно говорит Маша Тихонова, разорвав конверт. — Ой, ребята!..»
Колька Маленький проводит ладонью по сухим глазам. Он больше не плачет. Сколько дней уже нет ему писем из Крестники. Ни одного. Рассердился Сергей Петрович. А он бывает, Сергей Петрович, сердитым. И тогда только держись! И кричит, и ругает. На Зинку Канакину он даже ногами топал за то, что ленивая Зинка сестрёнку свою запустила. Это у них там, в доме, у старших ребят маленькие подшефные есть — у кого братишка, у кого сестрёнка. За ними присматривают, и учиться помогают, и так вообще. Маленькому трудно без матери. Разве воспитательнице за всеми усмотреть? Поссорится или подерётся и плакать будет. А Зинка свою сестрёнку совсем запустила. Один раз хватились, а у той девчонки в волосах чёрт знает что. Зинка и не чесала её вовсе, и вообще внимания на неё не обращала. Ох и кричал на неё Сергей Петрович! А один раз как он Алика Ланового!.. Это ещё вначале, когда Алька к ним только пришёл. У Альки и мать есть, да не могла с ним справиться, вот он и очутился в детдоме. Сначала ходил руки в карманы и щурился: я, мол, только свистну — мать прискачет и заберёт. Так вот, Алька одной девочке ругательство сказал. Сергей Петрович услыхал, стал кричать на него, а Алька стоит улыбается. Так Сергей Петрович как стукнул его! У него только одна рука, у Сергея Петровича, но крепкая рука. Алька захныкал, заревел. Все думали, он матери напишет, чтобы прискакала и забрала его. Но он не написал. Так и живёт у них в доме. И не ругается. При мальчишках, может, когда потихоньку и скажет, а при девочках — никогда.
А теперь рассердился, наверно, Сергей Петрович на Кольку: «Что же это Николай наш дом позорит!» Он горячий, Сергей Петрович. Однажды зашёл у ребят разговор про недостатки, у кого какие недостатки имеются. И Сергей Петрович тут сидел. Вишню перебирали на варенье — прошлый год у них вишни ужас сколько было; говорят, что бывает такое — вишнёвый год. Так вот, у них вишни перебирали тогда — и ребята, и воспитатели, и Сергей Петрович своей одной рукой. Он, конечно, отставал от ребят.
Заговорили про недостатки. Каждый про свои. Сенька Чухин про силу воли — она у него слабовата. Аня Брыкина говорит — трусиха. До Сергея Петровича очередь дошла, ребята хотели его пропустить, потому что какие у него недостатки, а он сказал:
«Нет, что же, у меня, ребята, тоже есть. Я вот вспыльчивый. Жалею об этом и борюсь с собой».
После полдника, когда раздают письма, Колька Маленький подходит к Клавдии Максимовне. В последние дни всё больше она дежурит. Раньше спрашивал: «А мне?» А теперь не спрашивает. Просто стоит и смотрит, как ребята берут конверты.
И Колька Большой тут же стоит. Ему неоткуда ждать писем. Отец, наверно, и не знает, где он теперь, Колька. И хоть не очень они дружно жили с отцом, а всё же теплится где-то: а вдруг придёт письмишко! А ещё он из-за Кольки Маленького сюда приходит. И каждый раз говорит ему:
— Напишут! Вот увидишь, напишут!
- Предыдущая
- 8/22
- Следующая
