Здравствуй, сосед! - Лихоталь Тамара Васильевна - Страница 10

• Предыдущая
• 10/39
• Следующая

Большой новгородский торг размещается на другом берегу Волхова. Потому и зовут ту сторону Торговой. Чтобы попасть туда, надо пройти по длинному мосту, перекинутому через Волхов. Начинается он прямо от главных ворот детинца.

До чего же интересно смотреть на реку с моста! Мальчишки застыли посреди моста, уткнувшись носами в перила. Спорят, кто плывёт, откуда и куда. Вот в синей дали показался парус. Вишена первый его разглядел и отгадал, кто плывёт, тоже первый. Это рыбачий насад с Ильменя. Наловили рыбаки рыбы и везут на торг. Насад, или, как говорят по-другому, набойная ладья, называется так потому, что насажены, набиты, высокие борта. Это чтобы не захлёстывало через край, когда разгуляется волна. На Ильмене ого-го какие волны бывают! Ждан рассказывал, случается, так завертит, закрутит ладью, унесёт от берегов. Днём и то иной раз неведомо куда, в какую сторону плыть. А ночью и вовсе не найдёшь пути. Поэтому в непогоду в церкви на Перуновом холме зажигают огни. И горят они всю ночь, указывая путь корабельщикам.

Вишена поглядел в другую сторону и увидел большую ладью с высоким, круто поднятым носом. На нём возвышалась вырезанная из дерева дева с птичьими крыльями. Ладья шла не с юга, не от Ильменя, как рыбачий насад, а с севера, с Варяжского моря.

— Варяг! — закричал Вишена.

— Нет, это вовсе и не варяг! — заспорил Василёк. — Это немец!

— Нет, варяг!

— Нет, немец! Давай об заклад биться. На твой чехольчик! — предлагает Василёк. — А Борис — видок. Он разнимет.

— Так, — соглашается Борис, — разниму. — И кричит: — Только, чур, мне давать, а с меня не брать!

Теперь жульничать никто не станет. Потому что есть видок. Он подтвердит, кто на что спорил. Василёк торопит Вишену:

— Ну давай на твой чехольчик. Ага, не хочешь! Испугался? Может, ты, Борис, побьёшься? На писало!

Борис раздумывает. А Вишена вглядывается в подплывающий корабль. Вот он уже проходит под мостом. Хорошо видны гребцы на вёслах — по пять человек с каждого борта, крытый домик на корме — для хозяина-купца или для кормчего. Видны сложенные на палубе тюки, парусные снасти, вёдра и прочая утварь.

Лавируя между встречными ладьями и лодками, корабль идёт полным ходом. Значит, не в первый раз пришёл он сюда, и путь ему хорошо знаком, и причал известен. На новгородских пристанях причалов много. Особенно на Торговой стороне. Интересно, куда пристанет этот? Он уже вышел из-под моста, миновал самый ближний Ивановский причал. Ну, это понятно. Там пристают только корабли «Ивановской сотни». Кто такая «Ивановская сотня», известно каждому новгородскому мальчишке. Ещё бы не знать о ней! У неё в городе и свои лавки, и свой причал, и своя церковь. «Ивановская сотня» — это сто самых богатых новгородских купцов-вощаников, торгующих воском для свечей. Добывают этот воск, а с воском, конечно, и мёд, в ближних и дальних лесах множество бортников-древолазов. Добычу привозят в Новгород, а отсюда уже на своих судах отправляются купцы на север и на юг. Чуть ли не по всему свету ходят корабли «Ивановской сотни».

Мальчишки замолчали, не сводя глаз с корабля. Вдруг Василёк запрыгал и закричал:

— Немец! Немец! А что я говорил!

И правда, корабль был немецкий. У иноземных купцов тоже есть в Новгороде свои причалы. Варяжский корабль пошёл бы к Гаральдову, а этот, сбавив ход, стал сворачивать к Немецкому.

Ребята двинулись дальше. Едва сошли с моста, как сразу же оказались на торгу. Ну и теснота тут! На Софийской стороне тоже людно, особенно в детинце. Но там не спеша идут в Софию богомольцы или так просто гуляют люди, любуясь храмом и хоромами епископа. А тут крики, шум, зазывные голоса торговцев.

На мальчишек вдруг пахнуло густым хлебным духом.

— Пироги! Горячие пироги! — Сквозь толпу протискивался разносчик с большим плетёным коробом на ремне. Под чистым рядном — ржаные пироги. С одного бока рядно чуть сдвинулось, и выглядывает запечённая корочка. Мальчишки сразу почувствовали, что здорово проголодались. Василёк жадно потянул носом.

— Купим? — и, сунув руку за пазуху, посмотрел на Вишену.

Но у Вишены за пазухой была только можжевёловая дощечка для писания. Правда, на поясе у него висел отцовский чехольчик с писалом. Вишена забыл про него. Зато Василёк помнил:

— Продай чехольчик. Резану дам.

За резану, маленький кусочек серебра, отрезанный от серебряной, похожей на толстую палочку гривны, можно было купить два больших пирога — горячих, пахучих. Но Вишена упрямо мотнул головой и отвернулся. Отошёл и разносчик. Только его громкий голос ещё доносился из толпы:

— Пироги! Горячие пироги!

Будто нарочно, шли они один за другим — разносчики со своими лотками. Не успел исчезнуть этот с пирогами, как словно из-под земли появился другой.

— Пряники! Медовые пряники!

Василёк снова сунул руку за пазуху. Но теперь он смотрел на Бориса. Борис не Вишена. Захочет есть и отдаст своё костяное писало задешево. Даже лучше, что появился этот разносчик пряников. Ещё неизвестно, захотелось ли бы Борису ржаных пирогов. А медовый пряник каждый захочет.

Но и в этот раз ничего не получилось у Василька. Не потому, конечно, что Борис решил отказаться от пряника.

— Эй, иди сюда! — окликнул он коробейника. — Покажи-ка свои пряники! Печатные?

— Печатные, печатные, — заторопился юркий, чисто одетый продавец. — Берите, отроки. Сколько вам? По одному? По паре?

Борис не спеша достал висевший на поясе под кафтанчиком расшитый стеклянными бусинами кошелёчек, вытащил — нет, не какую-то жалкую резану, которую едва разглядишь, до того мелка, — вытащил толстенький, с палец, слиток серебра:

— Давай на всю ногату! — и подставил свою шапку.

Вишена с Васильком опомниться не успели, как в круглой бархатной шапке Бориса оказалась груда пряников.

— Ешь, Вишена. И ты бери, — сказал Борис Васильку.

Мальчишки не заставили себя долго упрашивать, схватили по прянику. До чего же они сладкие, с крепким медовым духом. Так и тают во рту. Но прежде чем надкусить пряник, мальчишки не забывают поглядеть, что на нём нарисовано. Уже насчитали трёх зайцев, двух оленей, двух петухов, птицу с большим клювом да девицу с длинной косой.

Вскоре шапка Бориса опустела. Мальчишки снова протискиваются сквозь толпу. Впереди Василёк. Он знает, куда вести. Ведь у его отца на торгу тоже своя лавка.

Вдруг среди общего гомона прорезался тонкий заливистый свист. Где-то совсем рядом. То звенит едва-едва, то зальётся соловьиной трелью. Поглядели, а там… Всё кругом горит, сверкает яркими красками. Будто и в самом деле на истоптанной множеством ног земле присели сказочные жар-птицы. Это расположились со своим товаром гончары. Миски и плошки, горшки и корчажки, кувшины и чашки… Обливные! Расписные! А ещё увидели: у самого прохода сидит старик. А перед ним на разостланной тряпице стоят глиняные игрушки — птички и погремушки. Потрясёшь погремушку — загремит. А птички… Грудки — жёлтые, крылья — красные, хвосты — синие. На спине — дырочка. Не простые это птички. Поднесёшь её к губам, как этот старик, она и подаст голос.

Василёк взял птичку и засвистел. Громко — хоть уши зажимай. За ним Борис попробовал. Тоже хорошо получалось у него. Протянул руку и Вишена. Но старик строго сказал:

— Не покупаете, так и трогать незачем. Ишь нашлись свистуны! Даром свистеть каждый захочет!

Борис вытащил свой кошелёчек. Он был пустой. Пожалел Борис, что всё отдал за пряники, но делать было нечего. Пришлось положить птичку на место. Вишена только вздохнул — у него-то и вовсе ничего не было. Зато Василёк… Василёк был доволен. Хорошо, что он не растратился. И пряников поел вволю, и птичка у него будет. Он спросил у старика, сколько стоит птичка, и не спеша расплатился.

Теперь Вишена и Борис не боялись отстать от Василька. Если Василька не было видно в толпе, то уж слышно, где он находится, было отлично.

А Василёк всё шёл и шёл дальше. На прилавках ткани — и грубый холст, из которого шьют одежду смерды, и тонкие мягкие сукна, и нарядный шёлк. Но мальчишкам всё одно. Они бы, не останавливаясь, прошли дальше, но их внимание привлёк громкий спор. Ссорились толстый купец и немолодая, богато одетая покупательница. Женщина долго выбирала и разглядывала ткань. Продавец терпеливо то раскидывал её по прилавку, то поднимал, перевесив через руку. Поворачивал то в тень, то к солнцу. Расхваливал: такой ткани на всём торгу не сыщешь. Покупательница твердила своё: есть ещё и получше. Наконец сторговались. Купец взял локоть — гладко обструганную планку, которой обычно отмеряли ткань. Намотал раз, два… Отхватил ножницами отмеренное: «Носи на здоровье!» Вдруг голос из толпы:

• Предыдущая
• 10/39
• Следующая