Здравствуй, сосед! - Лихоталь Тамара Васильевна - Страница 2

• Предыдущая
• 2/39
• Следующая

Я вдруг поймала себя на том, что думаю не только о встрече с Дмитрием Николаевичем, с Натальей Ивановной, с ребятами, но и о встрече с Вишеной. Неужели дорога в Новгород — причина тому, чтобы всё это ожило: Вишена… Алёна… Бревенчатая улица Добрыни… Вся эта история, в которой так сплелись и фантазия и быль.

За оконным стеклом на выцветшем белёсом небе чётко темнеют островерхие макушки ёлок. Еловый частокол высится словно неприступная крепостная стена. Днём и то чего не передумаешь вот так, глядя в окошко, а ночью и вовсе…

Я знаю: за этой зубчатой стеной леса прячутся сёла и посёлки, рассекая лесные заросли, бегут шоссейные дороги, тянутся просеки с линиями электропередач, дымят заводские трубы… Наверное, на всей земле осталось совсем немного не обжитых человеком мест, нехоженых троп. Но сейчас, когда, почти вплотную прижимаясь к окошку, встают на полотне белой ночи сплошной громадой тёмные леса, кажется, что всё здесь осталось таким же нетронутым, древним, как во времена Вишены и Алёны. Я опустила шторку и попыталась заснуть. Но сон не шёл.

Мне представилось, что Алёна, так же как теперь я, возвращается в наш с ней родной город из столицы. «Могло ли так быть? — подумала я по старой привычке и сама себе ответила: — Ну конечно, могло!» Мало ли почему могла Алёна уехать из Новгорода. Может быть, во время пожара сгорел их дом, и они перебрались куда-нибудь к родне. А может, пришлось им уехать и по другой причине. Ведь после всего, что случилось, её отцу Фоме небезопасно было оставаться в городе. Вишена не зря предупреждал, что боярин Ратибор замыслил недоброе. И когда восстание было подавлено, пришлось Фоме бросить и свой домик на улице Добрыни, и кузню у Зверина монастыря и искать пристанища в каком-нибудь другом городе. Впрочем, такой замечательный мастер, как Фома, мог найти работу везде — даже в столице.

Сколько лет я не вспоминала о них и вдруг — опять. Только — удивительное дело — теперь и Алёна и Вишена представлялись мне не такими, как тогда. Они выросли так же, как и я. И Вишена уже не вихрастый мальчишка, а высокий, не по годам серьёзный юноша, и Алёна — не маленькая девчонка, а взрослая девушка. Итак, я еду в Новгород, чтобы повидать старых друзей, поработать на раскопках. А Алёна? Это я придумала быстро: Алёна возвращается в Новгород потому, что получила письмо от Вишены. По-видимому, очень хорошее было это письмо! Я представила себе, как она держит в руках листок берёсты, который переслал ей Вишена с каким-нибудь знакомым гребцом. Почты тогда ведь не было, и письма чаще всего посылали с оказией — по случаю: едут, например, мастера, подрядившиеся на стройку, или купеческая ладья везёт товар на торг в столицу. Читает Алёна письмо, потихоньку шевеля губами, и лицо у неё такое радостное. И вот уже уложены в плетёную корзинку вещи. Алёна простилась с отцом и отправилась… Нет, не на вокзал за билетом, как я. Моя Алёна ехала бы в Новгород не на поезде, не в автобусе и даже не в возке. По летнему бездорожью добиралась бы она не посуху, а по воде. Плыла бы в ладье.

Мне на мою поездку в Новгород требуется несколько часов. Алёна добиралась бы долго, не один день. Железнодорожный путь от Москвы до Новгорода идёт на северо-запад. Речной дорогой вроде бы тоже надо так плыть. Но река не рельсы, проложенные человеком туда, куда ему нужно. Река течёт, как хочет. Иной раз, чтобы попасть на север, нужно сначала плыть на юг, сделать крюк, как петляет капризная речка. Зато потом она свернёт и поможет тебе добраться в нужном направлении.

Сначала Алёна поплыла бы по Москве-реке. Потом… Карты у меня с собой, разумеется, не было, и меня вдруг взяло сомнение: может, вовсе и не по Москве-реке надо плыть, а по Клязьме. Нет, кажется, Клязьма течёт не на запад от Москвы, а на восток. Ну, значит, по Рузе или по какой-нибудь другой реке. Разве мало их протекает неподалёку от нашей столицы. Правда, многие из них похожи теперь скорей на ручейки. По ним давно уже не плавают суда. Скользят порой разве только лодки любителей-рыболовов или весёлые байдарки туристов. Но тогда, когда путешествовала Алёна, речки были намного полноводней, глубже, шире. И плыла бы моя Алёна до самого волока Ламского. Ну, а дальше водного пути нет. Выгружайся, ставь ладьи на катки, волоки их по земле до следующей речки, которая соблаговолит тебе подсобить. Знаменит был в своё время этот волок Дамский, и память о нём до сих пор сохранил в своём названии небольшой старинный город Волоколамск. Перетащили корабельщики ладью через Дамский волок до самой Шексны. Усадила я свою Алёну снова на ладью, помахала рукой: «Счастливого пути!» И вдруг… Стоп! Почему? Да потому, что не могла моя Алёна ехать оттуда, откуда ехала я. Она, наверное, и не слыхала про маленькое, никому не известное село под названием Москва. Если Алёна возвращалась в Новгород из столицы, то ехала она не из Москвы, а из славного города Киева.

От Киева до Новгорода дорога известная — по знаменитому пути из варяг в греки. С ранней весны, как только освободится ото льда Днепр, и до поздней осени у киевских причалов толпится множество кораблей — и свои, и чужеземные. Одни пришли с юга из Константинополя, другие — с севера, из земель норвежцев, шведов, датчан. Вышла Алёна к причалам, глянула: красота-то какая! Весь Днепр расцвечен парусами — и белыми, и алыми, и синими. Поспрашивала людей, и вскоре указали ей ладью одного купца, которая отправлялась в Новгород.

Ладья готова к отплытию. Весело трепещет на ветру белый парус. На нём сияет жёлтый круг солнца с расходящимися во все стороны лучами.

«Поспешай, красавица! — кричат Алёне с ладьи. — Сейчас будем убирать сходни!»

Кто-то протягивает ей руку, кто-то подхватывает её корзинку со скарбом. Раздаётся команда кормчего. Гребцы дружно налегают на вёсла, и вот уже исчезает в тумане златоглавый город Киев.

За окном по-прежнему тянулись леса. Но теперь они не казались такими тёмными. Может быть, потому, что это был не еловый частокол, поднимавшийся сплошной стеной, а сосновый бор, состоявший из прямых, точно колонны, сосен. А может, просто потому, что взошло солнце и за позолоченными стволами прозрачно голубела даль.

И опять стала я думать об Алёне. Мне представилось, как вот таким же солнечным утром вошла ладья в широкое русло Волхова. Плывут навстречу купола Софии, рубленные из вековых дубов башни детинца, Великий мост, повисший над свинцовой ширью Волхова. Тут же почти от самых причалов начинается улица Добрыни. Алёна торопливо шагает по бревенчатой мостовой вверх по склону. С детства памятные места! Вот здесь, на углу, когда-то стояла лавка Власия. Неподалёку — избушка старой Сыроеды. Жива ли она ещё? По-прежнему ли ходит в лес за лечебными травами? А вот здесь, на другой стороне, жила Алёна. Напротив стоял маленький домик сапожника Горазда, отца Вишены. Алёна отворила калитку и вошла во двор…

Негромко стукнув дверью, в купе заглянула проводница:

— Пора вставать! Скоро будет чай.

— Спасибо, — поблагодарила я. — Сейчас пойду умываться.

— А ваши ночью сошли, — добавила проводница.

Когда я возвратилась в купе, мой сосед уже тоже успел подняться и с вафельным полотенцем, перекинутым через плечо, и мыльницей в руках стоял в дверях.

— Доброе утро! Доброе утро, Елена Александровна! — радостно отвечал он на моё приветствие. — Сейчас мы с вами будем чаёвничать.

И я опять подумала, какой он приветливый и вежливый — этот старичок со светлыми синими глазами под белыми щёточками бровей. Мне хотелось сделать для него что-нибудь хорошее. Я подумала: у меня в Новгороде вон сколько знакомых: и Дмитрий Николаевич, и Наталья Ивановна, и ребята, а у него, может, никого нет — ведь он говорил, что едет в командировку. И, когда мы с ним пили чай, я сказала:

— Знаете что, Иван Георгиевич? Приходите в пятницу в шесть часов вечера на Добрынинскую улицу, туда, где стоит высокий забор из досок. Вы его сразу увидите.

• Предыдущая
• 2/39
• Следующая