Здравствуй, сосед! - Лихоталь Тамара Васильевна - Страница 8
- Предыдущая
- 8/39
- Следующая
Весна стояла дождливая. Все дни, будто ряднодерюга, из которого простолюдины шьют себе кафтаны, висело серое небо. И вдруг в прорехе промелькнула голубизна. Серое рядно рвалось всё больше, расползалось клочьями, а голубое растекалось, растекалось, пока не залило всю небесную ширь.
Отец Илларион вышел на крыльцо, постоял, щурясь с непривычки от яркого солнца. Поглядел на чистое синее небо, на деревья в светлой зелени. Подумал: «Вот и лето неприметно подошло», — и отпустил ребят погулять.
Едва выбежав наружу, Василёк закричал:
— Мена, мена, перемена!
И вот уже мальчишки собрались неподалёку от школьного крыльца. Земля здесь твёрдая, точно такая же, как и на площадке возле школы, где учится Лена, — утоптана ребячьими ногами. Не расползается даже в самый сильный дождь.
— Что у тебя?
— А у тебя?
Вытаскивай, клади на землю. Не бойся: никто ничего не тронет. Таков закон, которого не нарушают даже самые большие забияки. Можно только меняться.
У кого — железный гвоздь.
У кого — черепки.
У кого — прозрачные блёстки слюды.
У кого — балясина, затейливая завитушка от оконного наличника.
Тут, как на большом новгородском торжище, не зевай. Новгород — город торговый. Учись. Может, станешь купцом. И будет у тебя лавка с красным товаром в гостином ряду. И будет твоя ладья под белыми парусами плыть в дальние земли.
— Давай с тобой меняться!
— Давай! А у тебя что?
— Черепки! Во какие! Облитые!
— А на что меняешь?
— На твоё писало.
Это меняются Василёк с Борисом. Ох и хитрый Василёк! Все на безделки меняются, а он… То приставал к Вишене на его чехольчик для писала меняться. У Вишены чехольчик не шитый из ткани, как у других ребят, а кожаный. Отец смастерил из обрезков. А мать вышила цветной шерстью, как вышивает поршни. Вишена не стал меняться с Васильком, так Василёк теперь Бориса уговаривает — на его писало. Писало у Бориса доброе. Из рыбьей кости. На конце у него и правда вырезана рыбья голова. Эту кость привозят с Дышучего моря, где даже летом плавают громадные льдины, где живут страшные безголовые люди. Редко кому удаётся туда доплыть. Потому и ценится так дорого рыбья кость. И вот это дорогое писало и уговаривал Василёк Бориса поменять на черепки. Разложил их на ладошке и похваляется, что таких красивых черепков Борису ни у кого не выменять. А писало, мол, Борису жалеть нечего. Скажет дома, что потерял, отец ему другое купит — ещё лучше этого. Борис развесил уши. Ещё немного, и выманит у него хитрый Василёк писало с диковинной рыбой. Черепки! Да этих черепков полным-полно на Гончарном конце, где живут и работают в своих мастерских гончары. Там, как побежишь босиком, ступай да оглядывайся — не то ногу порежешь. Нет, Вишена не допустит обмана, проучит Василька.
Увлечённый меной, Василёк не заметил Вишены. Вишена подошёл и как стукнет по Васильковой ладошке. Все черепки разлетелись. А потом схватил Бориса за руку, и они вместе пустились бежать от Василька. Далеко убежали — чуть не опоздали на ученье.
Отец Илларион сказал:
— Сейчас будем писать.
Ребята положили на стол дощечки для письма, вынули из чехольчиков писала.
Дощечку Вишене ещё прошлый год купил отец. Выструганная из можжевелового дерева, она до сих пор хранила горьковатый запах хвои. На одной её стороне вырезаны «Аз, буки», а другая залита воском. «Аз, буки» — это не только две эти буквы — «аз» да «буки», как раньше думал Вишена. На самом же деле это и «веди» и «глагол» и «добро» — словом, все сорок три буквы славянской грамоты, от первой и до последней. Но называть их, каждую в отдельности, очень долго. Вот и говорят просто «аз, буки».
Учить «аз, буки» — дело долгое. Надо посмотреть на букву, вырезанную на доске, потом перевернуть доску вверх той стороной, которая залита воском. Проведёшь остриём писала, и на доске проляжет чёткая черта. А если что не так получится, заровняй воск другим концом писала и пиши снова.
У Вишены самая простая дощечка. А бывают и получше, как, например, у Бориса. Борискина доска скреплена из двух половинок продетыми в дырочки тесёмками. Раскроешь такую дощечку: на одной половине — «аз, буки», а другая залита воском. Когда пишешь, не надо каждый раз переворачивать дощечку, чтобы взглянуть на букву, — все «аз, буки» и так перед глазами. Но Вишена и на своей дощечке неплохо научился писать. Буквы у него получаются ровные, красивые — не хуже тех, что вырезаны на дощечке.
Но сегодня Вишене не пришлось писать на дощечке. Отец Илларион взял лежавшие стопкой листки берёсты и первый листок протянул Вишене. На берёсте писать трудно. Хорошо, если правильно процарапаешь писалом букву. А если ошибся, сколько ни заглаживай, всё равно видно. А на телятине писать и вовсе трудно. Телятина не берёста — она дорогая. Делают её из кожи молодых телят или ягнят. Кожи очищают, отбеливают, потом натягивают на деревянные рамы и долго выскабливают. Потом сушат и опять чистят и трут, пока не получатся тонкие гладкие листки. Отец говорит, что легче сшить сапоги, чем выделать телятину. Учитель называет эти листки греческим словом «пергамент», потому что сначала стали их делать в городе Пергаме, а потом и в других городах научились — и у греков, и на Руси. Пишут на пергаменте чернилами. Ошибёшься — всё пропало. Но ничего, Вишена потом и на пергаменте выучится писать. А пока надо постараться без ошибок написать на берёсте.
На листке рукой учителя было написано: «Не держи на душе зла». Ладно, Вишена не будет больше злиться на Василька. Только пусть Василёк не жульничает. Вишена достал из чехольчика писало и стал срисовывать буквы, стараясь выводить их так же красиво, как было у отца Иллариона. Он уже почти закончил работу, когда его толкнул Василёк и потихоньку, чтобы не увидел учитель, показал Вишене свою берёсту. На ней тоже была такая же надпись, как и у Вишены. А под надписью… под надписью было нарисовано чудище. Рогатое, хвостатое — пострашней того змия, которого пронзил копьём смелый юноша Фёдор. Да ещё написано: «Се Вишена».
Вишена посмотрел на чудище и на своём листке стал быстро — уже безо всякого старания — процарапывать буквы, бормоча про себя: «Ша», «и» будет «ши». Только что писать после буквы «ша», — призадумался он, — палочку с точкой наверху, как пишется простое «i» или «ижицу», похожую на два столбика с перекладиной наискосок?» В другое время он бы непременно спросил учителя, но ведь не спросишь отца Иллариона, как правильно написать: «Шишел, вышел, вон пошёл!» Впрочем, ведь и Василёк тоже не знает, как надо, так что неважно — правильно напишет Вишена или с ошибкой. Но Вишена не успел дописать до конца. Василёк раз — и схватил Вишенину берёсту. И пошло: вырывают листок друг у дружки, толкаются, ну точь-в-точь как Пеночкин с Андрюшей в тот раз, когда Нинель Викторовна выставила обоих из класса. Вишена, конечно, наподдал бы Васильку как следует, но тут через головы мальчишек протянулся чёрный рукав рясы, и злополучная берёста очутилась в руках учителя.
Вишена слушал сердитый голос отца Иллариона и всё ниже опускал голову. Правильно говорит учитель. Это в старые времена можно было жить без грамоты. Но с тех пор, как Великий князь Владимир повелел впервые на Руси собрать детей на школьное ученье, немало веку прошло. Все уразумели теперь пользу грамоты. А их Новгород славится тем, что не только бояре и купцы учат своих детей, но и простые люди. Пусть зовут их плотниками — это ничего. Плотницкое мастерство не позор, а достоинство. Почётен любой труд. Пусть плотник, пусть кузнец, пусть гончар или швец — это не в укор человеку. А вот не выучиться грамоте — это для новгородца позор. Отец Илларион закашлялся и долго не мог с собой совладать. Шумно дышал, утирая рукавом рясы проступивший на лбу пот. А потом, отдышавшись, отпустил всех по домам.
Мальчишки и девчонки, радуясь, что ученье кончилось раньше срока, похватали свои дощечки, засунули в чехольчики писала и, теснясь и толкаясь в дверях, заторопились кто куда. Отец Илларион, выпроводив ребят, повесил на дверь замок и спустился с крыльца. И Вишена и Василёк низко поклонились ему, но учитель и не взглянул на них. Пошёл по дорожке между кустами, сутуля плечи под чёрной рясой.
- Предыдущая
- 8/39
- Следующая
