Большая и грязная любовь - Гаврилова Анна Сергеевна - Страница 57

• Предыдущая
• 57/64
• Следующая

В гостиной повисла тишина, даже я всхлипывать перестала.

– Глеб любит эту мышку, – сказал блондин. – Любит по-настоящему.

Мое сердце… оно сальто совершило, тройное. Забилось так сильно, что захотелось придержать рукой. И только роль убитой, ничего не понимающей истерички не позволила это желание осуществить.

– Вознесенский любить неспособен, – процедила Катрин. – Он урод. И этим все сказано.

– Я тоже так думал, – отозвался Шон. – Но видишь ли… Я звонил ему во вторник, по нашим, по внутренним делам. Задал дежурный вопрос – как поживаешь, а в ответ получил… Шон! Я пропал! Я влюбился в женщину!

Вторник – день, когда я отчет сдавала. И… Черт! Но ведь тогда Глеб еще не знал, что я умею не только отдавать, но и забирать. Он был убежден, что я обычная.

– Врешь! – выпалила Катрин.

– Выражения выбирай, – тут же посуровел блондин. – Говорю, Глеб ее любит. Любит! Я битый час его стенания по этой Крис слушал.

Чтобы скрыть глупейшую из улыбок, пришлось взвыть и зарыться в рукав некогда белоснежного халата. И тут же услышать гневное:

– Да успокойте вы ее!

Рука Шаса легла на плечо, погладила успокаивающе. На попытку отстраниться оборотень отреагировал тихим рыком:

– Крис, успокойся. Успокойся немедленно!

Но я все равно отодвинулась. Потом забралась на диван с ногами и, подтянув колени к подбородку, затихла.

За нашей возней явно следили, причем все. Разговор продолжился далеко не сразу.

– Извини, Шон, – сказала женщина с почти бесцветными глазами. – Ты прав. Ты прав, а я нет. Вознесенский урод, но в то, что он влюбился, – верю.

Недоуменная пауза длилась недолго.

– Она светлая, – пояснила Катрин. – Мне Вальтез рассказывал.

– Старший беседует с прислугой? – В голосе блондина звучала ирония, но женщину она не проняла.

– Да. И с Лентяем тоже.

– И что такого особенного рассказал наш старик?

– Она светлая, – повторила Катрин. – Если бы Крис родилась одной из нас, она бы родилась элементалем Света. Вальтез сказал, в ней нет злобы и зависти, и всего остального, что мы так привыкли видеть в людях и друг в друге. Она не такая, как все. Чистая.

– Ты называешь чистой девку, которая спала с инкубом? – возмутился кто-то.

– Она чистая, – повторила Катрин убежденно. – Глеб не мог не влюбиться. Он урод, а уроды всегда к чистоте и свету тянутся.

Желание возразить и высказать все, что думаю о самой Катрин, было задушено на корню. Просто тревожный колокольчик, интуиция да и банальная логика подсказывали – разговор не на нашем языке ведется.

Ведь не может человек по имени Шон говорить без тени акцента, верно? А тот жест старшего из оборотней? Это же не просто так. Да и не стали бы при мне подобные вещи обсуждать, даже при условии, что умеют исправлять память. А я, увы и ах, переходов речи не различаю, и если заговорю, то не факт, что на том языке, на каком нужно.

– Да, мы… тянемся к Свету, – усмехнулся блондин.

– Извини, – пробормотала женщина. – Я не о тебе, о судье.

Ну вот, кто о чем, а эти снова о своей обиде.

– Вы сами нарвались, – отозвался синеглазый. – Это вы напали на стаю диких, не наоборот. Решение Глеба было справедливым.

Тишина, повисшая в гостиной, была какой-то… горькой.

– И ты туда же? – вопросила Катрин тихо. – А не боишься, что просто возьмем и убьем твой завтрак?

– Не боюсь. Потому что тогда Глеб узнает, кто забрал девочку.

– Ты тоже в этом участвуешь! – сорвался Вал.

– Это вы предложили, не я.

Снова тишина, но уже не горькая, а нервная. Черт возьми, только этого не хватало. Не хочу, не могу стать разменной монетой в этой сваре. Слишком глупо умирать из-за грызни похитителей и заказчика.

– Нам всем есть за что мстить Вознесенскому, – сказал Шас примирительно.

– Да, – не стал отпираться инкуб. – Что есть, то есть.

Нет, они точно не на нашем языке говорят. Не может Шон знать такие языковые нюансы!

А вот Вал на мировую идти не хотел. Видимо, слова о справедливости приговора за живое задели.

– Девочка в любом случае не вечна, – процедил он.

Но блондин остался невозмутим, как скала. Даже усмехнулся, причем громко.

– Надеюсь, с ней вы этой гениальной мыслью не поделились? – И, разбивая недоуменную тишину, добавил: – Девочка будет жить столько, сколько понадобится. Хорошая охрана, пара ритуалов в столетие, и она не только вас, меня переживет.

Кто-то тихо выругался и, кажется, сплюнул на пол.

– Но-но! – усмехнулся Шон. – Лучше подумай о том, какую великолепную месть Глебу устроили. Только представьте, встретит свою милую мышку через пару веков… со мной.

Не знаю, как оборотням, а лично мне тошно стало. А потом затошнило еще сильней, потому что блондин вздохнул и продолжил мечтательно:

– Я ошибок Глеба совершать не намерен – девочка получит все и сразу. Горячо влюбленного принца, собственный замок у моря, цацки, деньги, почет. Прислуга уже приготовилась целовать ей пальчики и сдувать пылинки. Священник и свадебный фотограф тоже готовы.

– Зачем? – буркнул кто-то.

– Затем, что девочка, как правильно заметила Катрин, чистая. А с чистыми девочками грязная любовь невозможна.

– Но ты ее не любишь, – возмутился Шас.

– Не люблю. Но она об этом не узнает. Она будет верить в сказку. Всегда.

– А если ей кто-нибудь расскажет? – не унимался дерганый. – Если…

– Никаких «если». Никогда.

И кто-то еще называл Глеба уродом? Да Глеб честней вас всех, вместе взятых! Он бы никогда не опустился до такого. Даже… даже ради вечной сытости.

Где-то пропиликал сотовый. Звук был до того противным, что меня передернуло. А блондин, наоборот, повеселел, сказал довольно:

– Курьер приехал. Он у ваших ворот. Открывайте.

Катрин послушно кивнула и покинула гостиную, а Шон добавил:

– У него одежда и документы для мышки. Ваше вознаграждение уже на счету.

Вознаграждение? Черт. Нет, я с самого начала подозревала, что меня не задаром отдают, но… оборотни, они же за идею сражаются, разве нет? Их ведь обидели, осудили, причем несправедливо.

– Хорошо, – отозвался старший. – Память девочке сейчас корректировать будут?

– Отчасти.

И столько цинизма было в интонациях блондина, столько холода, что я не смогла, не выдержала. Утерев остатки слез рукавом, подняла голову и открыто улыбнулась мужчине, взиравшему с экрана.

– Слушай, Шон, а у тебя лицо не треснет? – тихо спросила я.

Не треснуло. Вытянулось. Оборотни тоже безучастными не остались, уровень офигения определялся как критический. Старший, кажется, вообще дышать перестал.

– Думаешь, совсем глупая? Думаешь… Черт, ну неужели ты думаешь, что сможешь сравниться с ним? Да хоть полную, тотальную амнезию устрой, все равно его вспомню. Да даже если не вспомню! Все равно его любить буду!

– Что? – выдохнул синеглазый.

– Что слышал, – выплюнула я.

И лишь теперь поняла – да, это не родной язык, это эркон. Просто тут слова… они какой-то иной, необъяснимо чужой привкус имеют.

– Люблю я его. И бороться буду. До последнего. Понял?

Пауза длилась недолго. Губы блондина скривились в очередной, на этот раз снисходительной, улыбке.

– Ладно, мышка. Попробуй. – Потом подмигнул и добавил едко: – У тебя целых четыре часа, чтобы придумать, как именно… бороться. А я встречу и…

– И?.. – заинтересованно протянули от двери.

Блондин ответить не успел – мир взорвался.

Это был очень тихий, очень быстрый захват. Вспышка! Бесшумные, стремительные тени, встречу с которыми не отвратить.

Лицо старшего искажает гримаса боли, он падает, целует старые, истертые доски – не по собственной воле, разумеется. Ему парень в черном трико коленом на шею давит.

Вал тоже кривится и падает, пытается рыпнуться, но куда? Против того, кто заламывает руки, не попрешь – он больше и точно сильней.

Шас кубарем скатывается с дивана, чтобы встретить удар… Гера? А он-то откуда взялся?

Еще один даже не успевает подняться из кресла-качалки, переворачивается вместе с мебелью. Но грохот… грохот только фон, он подчеркивает беззвучие.

• Предыдущая
• 57/64
• Следующая