Великий Бисмарк. Железом и кровью - Власов Николай - Страница 31

• Предыдущая
• 31/129
• Следующая

Оставалось лишь два пути: сближения с недавним противником, бонапартистской Францией, и старым соратником, Прусским королевством. За первый из них ратовал Горчаков, ставший к тому моменту канцлером Российской империи. Однако при дворе была сильна и другая группировка, с подозрением относившаяся к «гнезду революций» и выступавшая за сближение с «родственной» Пруссией. Поэтому Бисмарку был оказан весьма радушный прием. Его всячески выделяли знаками внимания из череды других дипломатических представителей. Прусский посланник стал непременным участником придворных мероприятий, он часто удостаивался аудиенции у императора, молодого Александра II. Покровительницей Бисмарка стала вдовствующая императрица Александра Федоровна, которая была сестрой Вильгельма Прусского и в девичестве носила имя Шарлотта. Описывая в одном из донесений парад в Петербурге, Бисмарк подчеркивал: «Император во время всей церемонии держал меня подле себя и называл мне по-немецки каждую воинскую часть – небывалая милость для лейтенанта. (…) Его Величество сказал мне самые лестные слова относительно наших войск и учреждений и обратил мое внимание на то, что они переняли у нас»^[150]. В своих посланиях в Берлин Бисмарк, естественно, несколько преувеличивал то внимание, которое ему оказывалось в России, однако в наличии особого отношения к прусскому посланнику сомневаться не приходится.

Достаточно близкие отношения сложились у Бисмарка и с министром иностранных дел А.М. Горчаковым. Общение двух будущих «железных канцлеров» стало впоследствии благодатной темой не только для отечественных историков, но и для беллетристов, иногда изображавших дело так, что «учитель» Горчаков обучал дипломатической грамоте «ученика» Бисмарка. Возможно, российский дипломат, который был старше прусского посла на 17 лет и, соответственно, гораздо дольше находился на государственной службе, действительно позволял себе время от времени тон более опытного наставника, тем более что его самолюбие, переходившее в тщеславие, было известно и друзьям, и врагам. Однако в основе их взаимоотношений лежал общий интерес – ослабление позиций Австрии в Европе. Именно поэтому общение Бисмарка и Горчакова довольно быстро стало настолько доверительным, что русский министр порой показывал прусскому гостю депеши, официально не предназначенные для посторонних глаз. Каждый из них вел при этом свою игру, о какой-то личной симпатии речь не шла. Бисмарк весьма скептически относился к талантам Горчакова еще в период их франкфуртского знакомства, да и Горчаков был не настолько наивен, чтобы считать Бисмарка пешкой в своих руках. Тем не менее они встречались чуть ли не ежедневно, предметом их бесед становились как текущие дела, так и общие тенденции международных отношений в Европе. «Мы планировали и обсуждали, как будто собирались жить вечно», – иронично писал Бисмарк жене^[151].

В весенние месяцы 1859 года, когда Бисмарк только-только начал осваиваться в Петербурге, прусская внешняя политика вновь оказалась перед весьма серьезным испытанием. Оно было связано с так называемой Итальянской войной.

Объединение Италии, как и объединение Германии, являлось одной из крупнейших европейских проблем XIX века. Эти два процесса были во многом похожи. Обе страны были расколоты на мелкие государства, в обеих в первой половине столетия начался мощный национальный подъем, обе попытались достичь единства в ходе революции 1848–1849 гг. – и потерпели поражение. Преградой для обеих во многом стала Австрия – в Италии она владела весьма значительными территориями, в первую очередь Венецией и Ломбардией на севере страны. «Итальянская Пруссия» – Пьемонт (Сардинское королевство) – также находилась на севере Апеннинского полуострова. Обеспечив себе союзника в лице Франции, которая таким образом рассчитывала усилить свое влияние в Европе, Сардиния начала готовиться к войне с Австрией. Решив упредить противника, держава Габсбургов 29 апреля 1859 года объявила вой ну Пьемонту. Франция немедленно вступилась за своего союзника.

В верхах прусского государства образовались две партии. Одна, более влиятельная и многочисленная, считала необходимым «защищать По на Рейне» и ударить по Франции в союзе с Австрией. Вступление в войну, считали эти государственные деятели, умерит пыл Наполеона III, позволит укрепить авторитет Пруссии в Германии, улучшить отношения с империей Габсбургов и – в конечном счете – объединить страну. Такую позицию высказывали, в частности, лидеры «камарильи»^[152]. Кроме того, большая часть общественности разделяла эту точку зрения. Противники этой партии считали необходимым придерживаться политики нейтралитета. Спор Австрии с Францией не касается Пруссии, обе эти державы стоят на пути объединения Германии, и в этом между ними нет существенной разницы – считали они. К их числу относился ряд видных деятелей «партии еженедельника». Вильгельм, которому предстояло сказать решающее слово, колебался. В этом он был похож на своего старшего брата, с которым в остальном у него было не так уж много общих черт. Как всегда в те минуты, когда ему приходилось чувствовать на себе весь груз ответственности, он не мог принять четкого и однозначного решения. В середине мая он предложил австрийскому императору Францу-Иосифу «вооруженное посредничество» при условии верховного командования всеми неавстрийскими войсками Германского союза. Это предложение было отклонено.

Бисмарк, находясь в Петербурге, пытался оказать посильное влияние на внешнюю политику Берлина. В Итальянской войне он увидел очередную благоприятную возможность для усиления Пруссии в Германии. Выступая категорически против того, чтобы таскать каштаны из огня в интересах Австрии, он посылал в Берлин донесение за донесением. При этом опытный дипломат подчеркивал вероятность возможного российско-французского сближения, в результате которого Пруссия, вступившаяся за Вену, может в очередной раз оказаться в изоляции. Он умело использовал страхи, существовавшие на этот счет в прусской правящей элите. «Россия, пока она сохраняет хоть какую-то боеспособность, не допустит того, чтобы Австрия вышла победительницей из текущего конфликта, – писал он Шлейницу в начале мая. – Австрия делает очень высокие ставки, рискуя большой войной, но если она выиграет, то приз будет также исключительно велик. Если ей удастся победоносно возглавить возникшее на основе австрийских импульсов и окрашенное в австрийские цвета германское движение против Франции, возможно даже привести его в Париж, то Австрия получит не только безусловную гегемонию в Италии, но также приобретет в Германии, несмотря на все прошлые и будущие государственные банкротства, столь доминирующие позиции, что Пруссия на долгое время окажется в тени и на вторых ролях. Если даже мы примем участие в австрийских победах, более того, обеспечим их нашей мощной помощью, это лишь (…) создаст нам репутацию державы, которая не дает импульсы германской политики, а лишь пассивно принимает их. (…) Мы не можем допустить, чтобы Австрия триумфально выполнила задачу, которую она поставила себе в текущей войне». В конце донесения Бисмарк делал вывод: «Мы должны избегать участия в войне, если не сможем или не захотим использовать его для выгодного нам изменения нашего положения в Германском Союзе; мы заинтересованы в том, чтобы не допустить ни победы Австрии над Францией, ни захвата Францией части немецкой территории»^[153].

Одновременно Бисмарк писал Густаву фон Альвенслебен, новому генерал-адъютанту регента, пользовавшемуся полным доверием последнего. В письме Альвенслебену он выступал против пассивного нейтралитета, лишенного всякой позитивной цели и способного принести лишь убытки. Бисмарк намечал два возможных варианта действий. Оптимальным было бы воспользоваться ситуацией для того, чтобы одним быстрым ударом закрепить гегемонию Пруссии в Германии. Австрия и Франция, занятые войной, не смогут этому помешать, а Россия будет настроена скорее благожелательно. «Двинуть все наши армии на юг, прихватив в ранцах пограничные столбы и вновь вкопав их в землю на берегах Боденского озера или там, где заканчивается доминирование протестантской веры. Есть ли другое европейское государство, между плохо пригнанными друг к другу составными частями которого проживают (…) 14 миллионов человек, которые хотят только стать его подданными? Все эти люди спустя 24 часа после того, как окажутся в нашей власти, будут сражаться за нас лучше, чем за своих прежних господ, особенно если принц-регент доставит им удовольствие и переименует королевство Пруссию в королевство Германию. Нам не надо будет производить никаких перестановок, никого сгонять с земли, только ввести другое федеративное устройство, по которому таможня и армия будут в руках прусского председателя». Это был весьма смелый и рискованный план. С позиций сегодняшнего дня он выглядит слишком оптимистичным. Сознавая, что прусскому правительству вряд ли хватит мужества последовать его совету, Бисмарк предложил в том же письме более умеренный вариант: «…Использовать этот благоприятный момент, чтобы освободиться или видоизменить нынешнее устройство Германского союза, которое не обеспечивает нам ни достойного положения, ни соответствующих нашему вкладу и нашей мощи прав»^[154].

• Предыдущая
• 31/129
• Следующая