Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха - Минутко Игорь - Страница 124

• Предыдущая
• 124/133
• Следующая

— Выбирай сам: или в спину, или в грудь. Или в затылок, или в лоб.

«В грудь!» — звучит в его сознании неумолимый приказ.

— В грудь, — повторяет он механически, но твердо. «Молодцом, Яков Григорьевич!»

Его подводят к стене, разворачивают лицом к трем красноармейцам, которые стоят по стойке «смирно», прижав приклады винтовок к правой ноге.

Он видит своего черного поводыря: Цилиндр стоит в углу, за спинами палачей, на его лице ободряющая улыбка, он, представьте себе, вынул почти черную гвоздику из петлицы, нюхает ее. Согласитесь: какая бестактность!..

Блюмкин тоже готов возмутиться, но его поражает вторая фигура в противоположном от Цилиндра углу: залитое кровью лицо, расстегнутый пиджак и белая рубашка, тоже в пятнах крови, и этот взгляд… Ему нет определения. Но он — приговор красному террористу Блюмкина на всю ту жизнь, отсчет которой начинается с шестого июня 1918 года. Немецкий посол Вильгельм Мирбах… Он простирает руки к Блюмкину, они вытягиваются, выползают из рукавов пиджака, на серой коже — трупные пятна…

«Не тревожьтесь, Яков Григорьевич: он вас не достанет. Так… Пугает. Вечно они в таких случаях лезут. Прямо беда!»

— Приготовсь! Винтовки вскинуты.

— Первой пулей! Щелкают затворы.

«Ну же, Яков Григорьевич! Не подведите, голубчик!» Блюмкин вдыхает полную грудь смрадного воздуха подземелья.

Вставай, проклятьем заклейменный

Весь мир голодных и рабов!.. поет он сильным, высоким голосом.

— Целься!..

Кипит наш разум возмущенный И в смертный бой…

— Огонь!

Он не слышит залпа — огненный сладостный вихрь разрывает его тело на части, и черная бездна разверзается перед ним.

Уже поздно вечером на «личном деле» нашего печального — все-таки печального — героя, на папке «Дело № 46. Блюмкин» равнодушной рукой чекистского чиновника было начертано: «Провокатор расстрелян 3 ноября 1929 года на основании постановления ОГПУ».

Папка была сдана в архив.

А уже в наше, постперестроечное время, перед окончательным крушением советской империи, в 1990-м году и в 1991-м руководство КГБ серьезно обсуждало вопрос — несколько раз возвращаясь к нему на заседаниях коллегии — о присвоении «полностью реабилитированному» Блюмкину Якову Григорьевичу звания «Герой Советского Союза», посмертно.

И скорее всего, эта акция состоялась бы, не случив августовский путч ГКЧП в 1991 году и все, что за ним последовало.

Народ должен знать своих «героев»?

Согласен: должен.

(окончание)

…Итак, заветная цель — попытка найти, достигнуть Шамбалы — для Бокия дважды окончилась полным крахом: в 1925 году не состоялась экспедиция в Тибет под руководством Барченко и Блюмкина. Не смог попасть в мифологическую страну Рерих — креатура Глеба Ивановича — в 1928 году: в его Трансгималайскую экспедицию он вложил не только огромные средства (правда, государственные), но и — как он говорил своим соратникам по «Единому трудовому братству» — «всего себя».

Однако ни он, ни его коллеги в спецотделе, и прежде всего Александр Васильевич Барченко, не смогли изменить своей мечте. Поиски Шамбалы, пути к ней продолжались. Бокий сумел организовать две экспедиции мистического ученого «в пределах Советского Союза».

Первая состоялась в 1927 году и была посвящена изучению пещер Крыма. По некоторым косвенным сведениям, документы крымской экспедиции Барченко сохранились. Но если это так, то до сих пор они строжайше засекречены. Есть одно предположение, высказанное уже в наши дни продолжателем дела Бокия и его единомышленников, который пожелал остаться неизвестным: «В пещерах Крыма Александр Васильевич искал проходы к подземным городам древних мудрецов, в том числе к Шамбале. Он утверждал, что в СССР есть две „башни“, то есть два входа в подземные лабиринты, ведущие к хранителям „древних синтетических знаний“ — это два полуострова, Кольский и Крымский».

Вторая экспедиция профессора Барченко, Алтайская, приходится на лето 1929 года. На этот раз ученый со своими коллегами искал секретные тропы, по которым — это утверждал патриарх голбешников Никитин — шли паломники-буддисты в мистическую страну Шамбалу… Кроме того, во время этой экспедиции Александр Васильевич познакомился с несколькими алтайскими колдунами и был поражен их возможностями-, седобородые старики буквально на его глазах воздействовали на природу — успокаивали ветер, вызывали дождь, хотя несколько минут назад в небе сияло солнце, на какое-то время воду в реке заставляли течь вспять: у них была своя методика гипноза: старцы могли толпу своих односельчан погрузить в коллективный сон, возбудить в ней общий гнев или, наоборот, беспричинную радость. Вернувшись в Москву, Барченко рассказал о своих наблюдениях, находках, выводах членам «Единого трудового братства».

Между тем над конспиративной организацией, которая давно была «под колпаком» наркомата внутренних дел (так со времен Менжинского называлось детище «железного Феликса»), сгущались тучи. Тем, «как там у них идут дела», постоянно интересовался «вождь всего прогрессивного человечества» товарищ Сталин.

Гром грянул летом 1937 года после первых показательных сталинских процессов над врагами народа.

Седьмого июля начальник спецотдела Бокий (теперь его учреждение называлось «сводным отделом Четвертого Управления НКВД») был вызван в кабинет нового хозяина Лубянки Николая Ивановича Ежова.

Кабинет на третьем этаже казался особенно огромным из-за крохотного роста наркома: Николай Иванович был на голову ниже Бокия, доставая ему лишь до плеча; расхаживая по ковровым дорожкам, он казался тоже огромным, но не человеком, а пауком, коричневым сердитым пауком, который в дурном расположении духа, потому что в паутину не попадаются вкусные навозные мухи. Когда Глеб Иванович появился в кабинете, Ежов не поздоровался и не предложил сесть.

— Я ограничен во времени, — сказал он, забираясь на стул, и теперь над длинным письменным столом была видна только его голова, на которой невольно приковывали внимание глаза: они были гипнотически темны, безумны, в них то вспыхивал, то пропадал лихорадочный блеск. — У меня к вам только одно дело.

— Я вас слушаю, товарищ нарком!

— Мне нужно получить от вас «Черную тетрадь». Бокий молчал.

— Нам давно известно о ее существовании. — Ежов ждал реакции своего подчиненного, но не дождался. — Нам известно, какие сведения содержатся…

— «Нам» — это кому? — перебил Глеб Иванович.

— Здесь я задаю вопросы! — высоким голосом заорал Ежов и стукнул маленьким кулачком по столу. — Повторяю: мне нужна «Черная тетрадь», в которой у вас собрана… Причем с давнишних пор… Собрана информация о ряде членов Политбюро и правительства, которые запятнали…— Николай Иванович резко, с явным раздражением оборвал себя. — Вы, товарищ Бокий, наверняка понимаете, о чем я говорю.

— Понимаю.

— Повторяю последний раз: мне нужна эта тетрадь. Немедленно! Сейчас же! И, чтобы вам было окончательно все понятно, знайте: это приказ товарища Сталина!

— А что мне Сталин? — Нет, как хотите, все-таки неисправимым идеалистом был Глеб Иванович Бокий… Идеалистом и взрослым ребенком. — Меня Ленин на это место поставил!

Нарком Ежов задохнулся от изумления и, не найдя никаких слов, нажал невидимую кнопку на боковой панели письменного стола.

В кабинете появилось трое громил в синих галифе, сапогах, белых рубашках, которые пересекали (последняя новинка!) широкие американские подтяжки. Рукава рубашек были засучены по локоть.

Одному из громил Николай Иванович Ежов указал взглядом на Бокия.

Неторопливо, вразвалочку подойдя к Глебу Ивановичу, заплечных дел мастер, усмехнувшись, коротко размахнулся и нанес сокрушительный удар в челюсть своей жертвы.

Бокий, отлетев на несколько метров назад, упал, стукнулся об пол затылком и, теряя сознание, перевернулся на бок, инстинктивно выплюнув на ковровую дорожку сгусток крови с выбитыми зубами.

• Предыдущая
• 124/133
• Следующая