Барышня Эльза - Шницлер Артур - Страница 48
- Предыдущая
- 48/77
- Следующая
— Уж я присмотрю за ним, — сказал архитектор, — и не дам ему напиться допьяна.
Беата попрощалась. Ее охватило чувство истинного облегчения, когда она шла домой, и она заранее радовалась нескольким часам несомненного одиночества.
Дома она застала письмо от доктора Тейхмана и удивилась не столько тому, что он опять напомнил о себе, как тому, что за последнее время она почти забыла о самом его существовании.
Она сначала основательно отряхнулась от пыли целого дня. И только потом, надев удобное домашнее платье, села за туалетный столик и стала читать письмо, содержание которого не возбуждало в ней никакого любопытства. В начале письма были, по обыкновению, сообщения чисто делового характера: Тейхман очень дорожил тем, что занимался ее делами, и с несколько деланным юмором давал ей отчет о ходе маленького процесса, в котором ему удалось спасти для Беаты незначительную сумму денег. В конце он упомянул в намеренно равнодушном тоне, что во время каникул попадет проездом на Eichenwiesenweg и, как он писал, не хочет оставить надежду на то, что из-за кустов ему мелькнет навстречу белое платье или даже милый взор и что его пригласят хотя бы поболтать у порога. Он не преминул также прибавить поклоны «доброму архитектору» и «могущественному владельцу замка вместе с его почтенной семьей», как он выразился, а также другим знакомым, которым он был представлен во время своего трехдневного пребывания в Seehotel'e в минувшем году.
Беате казалось странным, что прошлое лето сделалось для нее таким далеким, точно оно было в другой жизни; внешним образом ведь ее жизнь протекала так же, как и год тому назад. И тогда за нею слегка ухаживали директор и молодой доктор Бертрам. Но она проходила мимо всех взглядов и слов совершенно незатронутая, — в сущности, их даже почти не замечала, а лишь потом о них вспоминала. Может быть, это происходило оттого, что она почти совершенно прекратила в городе летние знакомства. После смерти мужа и после того, как постепенно растаял кружок ее театральных друзей, она стала вести очень уединенную и однообразную жизнь. У нее бывала только мать, продолжавшая жить в своем доме, в отдаленном квартале, около фабрики, принадлежавшей прежде отцу, и еще нескольких далеких родственников. Дом ее снова сделался тихим и буржуазным. И когда доктор Тейхман приходил иногда поболтать и выпить чашку чая, это было для нее развлечением, которому она, к ее теперешнему удивлению, заранее радовалась.
Покачав головой, она отложила письмо и выглянула в сад, над которым расстилались ранние августовские сумерки. Приятное чувство, порожденное в ней одиночеством, постепенно рассеивалось, и она подумала, не пойти ли ей к Вельпонерам или попозже в Seehotel. Но она тотчас же подавила в себе это желание, несколько устыдившись своей податливости чарам общества, а также того, что исчезло грустное обаяние, так изумительно обвевавшее ее прежде в одинокие вечерние часы летом. Она накинула на плечи тонкий платок и пошла в сад. Там на нее снова напала желанная тихая печаль о самой себе, и она опять почувствовала, что по этим дорожкам, где она часто гуляла с Фердинандом в такие часы, она не могла бы ходить с другим человеком. Но одно было для нее теперь вне всяких сомнений: если в те далекие дни Фердинанд клятвенно требовал от нее, чтобы она не отказывалась впоследствии от нового счастья, то ему при этом, наверное, не представлялся ее брак с доктором Тейхманом или другим филистером. Скорее, он благословил бы из своих блаженных селений какое-нибудь страстное увлечение, хотя и мимолетное. И она с легким ужасом почувствовала, что в душе ее возникает видение: она увидела себя на горном лугу в час заката в объятиях доктора Бертрама. Но она это как бы только видела, не испытывая никаких желаний. Холодно и живо, необычайно резко и в большом отдалении носилось это видение в воздухе и потом уплыло.
Она стояла у нижнего конца сада, скрестив руки на прутьях забора, и глядела вниз, где мелькали огни городка. С озера доносилось пение катавшихся на лодке, и звуки долетали до нее с изумительной ясностью по тихому воздуху. С церковной башни пробило девять. Беата вздохнула, затем повернулась и, медленно пересекая луг, направилась в дом.
Стол на веранде был, по обыкновению, накрыт на троих. Она велела девушке подать ужин и села за стол без аппетита, с чувством какой-то неясной грусти. Во время еды она взяла в руки книгу, — это были записки французского генерала, еще менее интересовавшие ее сегодня, чем прежде. Пробило половину десятого, и так как ей становилось все более тоскливо, то она все-таки решила уйти из дому и присоединиться к обществу в Seehotel'e. Она поднялась, накинула поверх платья длинное пальто из тюссора и вышла из дому. Проходя мимо дома баронессы, у озера, она заметила, что в окнах было темно. И ей вспомнилось, что она не видела Фортунаты уже несколько дней. Уж не уехала ли она со своим заморским капитаном? Но когда Беата еще раз повернула голову назад, ей показалось, что из-за закрытых ставней виднеется свет. Впрочем, не все ли ей было равно? Она перестала думать о баронессе.
На террасе отеля, расположенной на некотором возвышении, уже потушен был электрический свет. Общество, к которому направилась Беата, сидело за столом, тускло освещенном двумя лампами. Еще прежде, чем подойти к столу, чувствуя, что у нее слишком серьезный вид, она изобразила на лице пустую улыбку. Ее встретили очень сердечно, и она всем по очереди подала руку: директору, архитектору, двум женщинам и Фрицу Веберу. Кроме них, никого не было.
— А где же Гуго? — спросила она с некоторой тревогой.
— Он только что ушел, — ответил архитектор.
— Как это вы его не встретили? — прибавила его жена.
Беата невольно взглянула на Фрица, который с глупой улыбкой опустил глаза на стакан с пивом и явно старался не глядеть ей в лицо. Затем она села между ним и женой директора и, чтобы заглушить неотступно преследующие ее мысли, стала разговаривать с чрезмерной живостью. Она выразила сожаление, что директорша не участвовала в их прелестной экскурсии, спросила, где Бертрам и его сестра, и наконец рассказала, что за ужином дома она читала французские мемуары, которые ей показались необычайно интересными. Она прибавила, что вообще читает только воспоминания и письма великих людей: романы перестали ее интересовать. Выяснилось, что все присутствующие разделяют ее вкусы.
— Любовные истории интересны для молодежи, — сказал архитектор, — то есть я хочу сказать — для детей: молоды-то мы еще все.
Но даже Фриц заявил, что он предпочитает читать научные книги, а больше всего любит описания путешествий. Говоря это, он все более приближался к Беате и как бы случайно коснулся ее колена: его салфетка упала при этом на пол; он нагнулся, чтобы поднять ее, и дрожа дотронулся до ноги Беаты. — Что этот мальчишка, с ума сошел?
Он продолжал говорить со сверкающими глазами. Вот когда он сделается доктором, заявил он, то непременно примет участие в какой-нибудь экспедиции в Тибет или в глубь Африки. Все присутствующие снисходительно улыбались его словам, только директор глядел на него с мрачной завистью. Когда все поднялись, чтобы идти домой, Фриц заявил, что хочет погулять один по берегу озера.
— Один? — спросил архитектор. — Этому можно верить или не верить.
Но Фриц сказал, что обожает летние прогулки ночью и что он еще недавно вернулся домой около часа вместе с Гуго, который тоже любит гулять в лунные ночи. Когда он увидел направленный на него тревожный и удивленный взгляд Беаты, он прибавил:
— Очень возможно, что я встречу Гуго на берегу; а то, может быть, он поехал кататься на лодке, он ведь это очень любит.
— Вот новости! — сказала Беата, утомленно качая головой.
— Да, эти летние ночи! — вздохнул архитектор.
— Нечего, нечего болтать! — загадочно остановила его жена.
Жена директора Вельпонера, которая спустилась несколько раньше других со ступенек террасы, остановилась; она с каким-то ищущим видом подняла глаза к небу и снова опустила их с выражением странной безнадежности. Директор молчал, но в его молчании чувствовалась ненависть к летним ночам, к молодости и к счастью.
- Предыдущая
- 48/77
- Следующая
