Озеро призраков - Любопытнов Юрий Николаевич - Страница 128

• Предыдущая
• 128/142
• Следующая

— Нет, дед Филипп, спешим!

— Всё спешим, всё спешим, — отозвался старик и замолчал.

— Как бабка? — спросил я его.

— Да как? Не двадцать лет — девятый десяток.

Он вынес ружьё.

— Вот. Берёг. К нему многие ещё при жизни Ивана приценялись. Не отдал. — Он протянул ружьё. — Может, зайдёте, попьёте чайку. Самовар быстро вскипит.

— Да нет уж, дед Филипп…

— На нет и суда нет. — Он вздохнул.

Ехали обратно молча. У пруда я оглянулся и увидел деда Филиппа, стоявшего под ветлой Иванова дома. Он повернулся и, согнутый, нетвёрдо переставляя ноги, пошёл к себе. Таким же я видел и Ивана Прокофьевича в последний раз. Думал, что не в последний, а оказалось, что в последний. Почему-то всегда думаешь, что будет что-то впереди, а потом оказывается, что этого впереди уже не будет. Никогда не будет.

Александр Иванович молчал, курил и поглядывал на дорогу. Машину трясло, пыль забивалась в открытые окна, тонко ложилась на спинки сиденний, на стёкла, ручки…

… Было это лет пять назад. Тогда лето только начиналось. Это начало было видно по маленьким, ещё шершавым листьям ольхи и берёзы, по траве, очень зелёной и низкой, по омолодившейся коре осин, по полям, которые пропитались весенней влагой и оттого казались набухшими, ноздрястыми, как подошедшее тесто. Они ждали момента, когда лопнет кинутое в них зерно, тонкий, как кончик шила, росток проткнёт землю и ринется к солнцу.

Уже прогремела первая гроза. Прошли обильные дожди, уплотнившие землю, смывшие прошлогоднюю паутину и плесень, и на пригретых солнцем пригорках расцветали жёлтые купальницы.

Меня подвёз на тракторе совхозный тракторист, молодой парень. Он был словоохотлив и любопытен до нового приезжего, как и все деревенские. За какие-то полчаса он успел узнать у меня всю мою родословную, по какому делу я еду в деревню, что нового в городе. Сам рассказал, чем живёт их совхоз, о том, что в прошлую осень была непогодь, проливные дожди, озимые почти все вымокли, и вот недавно поля перепахали и засеяли яровыми. Действительно, я нигде не видел полей с зеленеющей озимью, они были серо-коричневые, комковатые после пройденного плуга и бороны.

Поля кончались. За ложбиной дворами начиналась деревня. Она стояла на плоском бугре. Деревни вообще любят взбегать на пригорки, где посуше, откуда видно кольцо лесов, где есть простор для взгляда. Под раскидистыми ветвями старых вётел и лип серели крытые шифером крыши, кое-где зеленели верха, одетые в железо.

От деревни вниз, к лесу, ходко шёл человек со свёртком под мышкой.

— Опять Седой в лес подался, — сказал тракторист, и его глаза повернуись в сторону мужчины. — И как только не устаёт ходить. На дню по несколько раз успевает обернуться.

Я знал, что местные жители Седым называют лешего, и спросил парня, стараясь понять его мысли:

— Зачем же он ходит? Ягод нет, сморчки отошли.

— Траву собирает. В аптеки сдаёт. За траву ведь платят…

Я снова посмотрел на пешехода. Он шёл по невидимой тропинке, широко размахивая руками. Скоро скрылся в низине.

— За что же его Седым прозвали? — спросил я тракториста.

— Да лесной он человек. Он больше с деревом наговорится, чем с людьми. Пыльным мешком стукнутый… Места свои знает, где гриб водится, где ягода растёт. А держит их в кулаке… Были года — грибов по всей округе не сыщешь, а он завсегда с полной корзиной идёт. Мы, мальчишки, бывало, просим его: «Дядя Вань, возьми с собою по грибы?» Места ведь не его…

Тракторист ловко одной рукой достал из кармана рубашки сигарету, спички, зажал коробок под мышкой, чиркнул, прикурил, выпустил широкую струю дыма и с сигаретой во рту продолжал, морщась от дыма, попадавшего в глаза:

— Он оглядит нас поочерёдно, потом скажет: «Вот этого возьму с собой, остальные гуляйте». Вот ведь жила!

— Всё-таки показывал, — заступился я за Седого.

— Показывал. Кольке Пантюхину, Мишке Егорову. Они у него в любимцах были…

Мой взгляд впервые задержался на парне. Лицо круглое, волосы жёсткие, нос короткий. Нижняя губа отвисла, будто её оттянула прилипшая сигарета.

— Не подскажешь, кто у вас в деревне угол может на лето сдать? — спросил я у него, меняя тему разговора.

Парень долго и сосредоточенно думал, держа сигарету между пальцев и роняя на замасленные штаны пепел. Высунулся зачем-то из кабины, посмотрел на переднее колесо, подпрыгивавшее на неровной дороге, и не спеша ответил:

— К деду Филиппу подвезу. Он не откажет к себе пустить — деньги любит, да и дом у него просторный. Один со старухой живёт. Правда, старуха вредню-ю-ющая…

Деда Филиппа мы увидели во дворе. Это был сухой старик лет семидесяти пяти, в старых ботинках без шнурков, надетых на босу ногу, в просторной рубашке, поверх которой болтался на сухом теле меховой жилет. Лысая голова была непокрыта. Он натягивал проволоку на рамки для ульев, орудуя кусачками и утконосами на заваленном кудрявыми стружками самодельном верстаке.

Парень сказал ему:

— Во, дед, постояльца привёз тебе. На всё лето. Пособление будет твоей старухе.

Тракторист зубасто оскалился. Он, видно, имел в виду деньги, которые старик возьмёт с меня за наём комнаты. Дед Филипп взглянул на моего сопровождающего, грязного, в масле, и сказал ему:

— Ты, Петька, не тарабань. Без тебя договоримся.

— Во даёт, — блеснул на меня глазами парень. — Уж и в бутылку полез. Ему заработать привезли, а он…

Парень независимо сплюнул и вразвалку пошёл к трактору. Трактор выкинул из трубы синюю гарь дыма и, подпрыгивая на комковатой дороге, покатил на другой край деревни.

— Издалека к нам? — спросил старик, оценивающим взглядом осматривая меня.

Я сказал ему, зачем приехал, на какой срок. Он стряхнул с колен приставшие мелкие стружки и щепки, присел на ошкуренное бревно, пригласил меня:

— Присаживайся! — Взял с верстака рамку с натянутой проволокой, бросил в кучу готовых: — Не знаю, что и делать, — сожалеючи сказал он. — И уважить хочется, и… — Он вскинул на меня пасмурные глаза: — Мать занеможила, третий день пластом лежит. Сам вот кручусь по хозяйству… А вам бы небось хотелось на довольствии хозяйском состоять?

Я подтвердил. Дед Филипп потёр ладонями колени.

— Старуха вот… — Он с минуту молчал, глаза смотрели в одну точку, он раздумывал. Потом повернул голову ко мне:

— Знаешь что, парень? Видишь через тын избу? Во-он она. Познакомлю я тебя с Иваном Прокофьевичем. Может, у него с недельку поживёшь, а там, глядишь, и старуха моя на ноги встанет — ко мне переедешь. А щас без старухи хозяйство вести? — Он пожевал сухими губами. — Может, в деревне кто возьмёт? — спросил сам себя. — Если только бабка Олюниха. Сходить? — И сам себе ответил: — Только вряд ли. Не то время. А Ивана я попрошу. Уважит. Сам-то в лесу, ужотко придёт. Как? — спросил он, видя моё молчание.

Я устал после трудной и дальней дороги. Ходить по деревне мне не хотелось. Хотелось войти в избу, лечь на лавку или сундук, ещё лучше, если есть, на прошлогоднее сено, отдохнуть, а потом думать, как быть дальше.

Следуя своим мыслям, я спросил старика:

— Иван Прокофьевич? Это не тот, про кого мне тракторист рассказывал? Видали мы его — в лес пошёл. У вас Седым его прозвали.

Старик покачал головой, полез в карман за куревом, не нашёл того, что искал. Смешно выругался, ударив себя по коленям руками, сжатыми в кулаки.

— Вот ведь люди! Право слово, яблоко от яблоньки недалеко падает. Петька про него тебе набрехал? Слушай ты его!..

Дед Филипп долго крутил головой, надсадно кашлял в кулак, будто внутренности себе выворачивал, и ругался. Успокоившись, спросил:

— Что ещё Петька набрехал?

Я не ожидал, что разговор примет такой оборот, что мои слова так заденут старика, и поспешил замять разговор.

— Отец! — вдруг послышался слабый старческий голос из избы. — Подь сюда!

Дед Филипп приподнялся, выпрямил застывшую от старости спину.

— Старуха зовёт. Первый раз в три дня. Отудобела знать. Ты посиди, я счас.

• Предыдущая
• 128/142
• Следующая