INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков - Казот Жак - Страница 114

• Предыдущая
• 114/256
• Следующая

Дамы, донельзя огорченные ее состоянием, пытались приколоть султан; она их оттолкнула. С каждой минутой она старилась, угасая все больше с приближением ночи. В полночь она смежила веки, сомкнула губы и упала на землю бездыханной. Позвали врача; тот попытался сделать ей кровопускание, но в венах ее совершенно не было крови, как будто она умерла много лет назад. Все были уверены, что жизнь покинула ее; тело уложили на парадное ложе и стали готовиться к погребению. Когда же на следующий день за покойницей пришли, она исчезла, а священник, бодрствовавший при ней, лежал мертвым. Рассказчик, ручаясь за достоверность этой истории, добавил, что все это произошло неподалеку от Генуи, в Сестри-ди-Леванте.

Альфонс узнал старую байку о вампире, которую часто слышал в детстве — тогда ему говорили, будто все это случилось в Венгрии.^{207} Суеверный страх соседа вызвал у него улыбку; в эту минуту он не помнил, что несколько раз выказал еще большее легковерие. Ум человеческий непостижим: рассудок подобен метеору, который порой меркнет.

Тут двери ложи отворились, и появилась ослепительная графиня Паола. В зале вспыхнула овация. Таковы итальянцы: они приветствуют с одинаковым пылом, на один и тот же манер, как прелестную женщину, так и героя.

Почти невозможно было устоять перед блеском этой красоты; Альфонс, как и все, был покорен, однако сохранил трезвость взгляда, не потеряв способности анализировать свои чувства. На вид ей было от двадцати до двадцати пяти лет; она была высокого роста и отличалась величественной осанкой; волосы, брови, глаза были черны, словно эбеновое дерево, а кожа поражала белизной. На щеках не было и намека на румянец, но чрезвычайно живые глаза освещали лицо. У нее был орлиный нос, тонкие губы, блестящие, будто эмаль, зубы. Шея, плечи, руки, грудь были образцом совершенства. Весь облик ее дышал благородством, изяществом, достоинством. Мужчины, увидевшие ее впервые, обычно испытывали трудно передаваемое ощущение, в котором восторг был неотделим от страха; но своей чарующей улыбкой она заставляла забыть о некоторой суровости, присущей ее чертам.

Она была одета роскошно и с безупречным вкусом — таких нарядов больше ни у кого не было. Еще не видя лица, о ней говорили: в этой женщине есть нечто загадочное. Особенно любила она красный и черный цвета. Голос у нее был нежный и мелодичный — при этом такой же необыкновенный, как она сама; казалось, он звучит издалека, приходя из другого мира и воздействуя на людей с чувствительными нервами, как звуки гармоники.

Альфонс постепенно осваивался с ее присутствием; он даже начал удивляться, что столь прекрасное лицо могло произвести на него тягостное впечатление — но тут Паола встретилась с ним взглядом. Словно бы электрический разряд пронзил его; если бы он не сидел, опираясь о спинку стула, то, вероятно, упал бы, как на балу. Впрочем, он быстро пришел в себя и даже осмелился еще раз взглянуть на графиню. Паола, казалось, была целиком захвачена пением Гафорини, исполнявшей очень известную арию: «Che vuole la bella rosa».[61]

Внезапно в партере вспыхнула ссора между каким-то офицером и молодым человеком, занимавшим место под ложей графини. Юноша в бешенстве дал пощечину офицеру, который тут же выхватил шпагу и пронзил обидчика насквозь. Брызнувшая кровь едва не запачкала платье красавицы. Одновременно послышался смех, и весь зал содрогнулся от ужаса. Откуда раздался взрыв хохота? Никто не мог бы сказать. Утверждали, будто из ложи графини — но уверенности в том не было. Альфонс поднял на нее взгляд: она прикрыла рот платком, глаза ее необыкновенно сверкали, но лицо не выражало ни радости, ни печали. Юноша скончался почти сразу, а офицера арестовали. Из-за этого грустного происшествия пришлось прервать представление, и зал вскоре опустел.

Господин де С. вышел с намерением отправиться к миледи. На улице Банки он столкнулся с молодым итальянцем, который плыл с ним на одном корабле из Марселя до Генуи. Кастеллини, окликнув его, попросил рассказать, что случилось в театре. Как только Альфонс заговорил, ему послышалось, что кто-то его зовет; обернувшись, он никого не увидел и счел, что ошибся, однако зов повторился. Кастеллини сказал: «Это зовут вас». Альфонс сделал несколько шагов вперед — улица была пуста, а имя его отчетливо прозвучало в третий раз. Дойдя до конца улицы, он так никого и не обнаружил; хотел вернуться назад, но застыл на месте, услышав страшный грохот: на его глазах обвалился дом, возле которого он стоял всего две минуты назад.

Он сразу подумал о Кастеллини и других несчастных, что могли оказаться под обломками; густая пыль мешала рассмотреть, что творится; вскоре прибежали люди, появилась полиция, и началась работа. Альфонс понукал спасателей, сам подавая пример, — все было тщетно. Из развалин извлекли только трупы: в числе их был несчастный Кастеллини.

Все приготовления к свадьбе были закончены, приглашения разосланы, объявления напечатаны: ничто более не препятствовало влюбленным — через три дня их судьбы должны были соединиться. Альфонс был на вершине блаженства; вечером он ушел от Мари гораздо позже, чем обычно, — никогда еще расставание не было для него таким тягостным. На следующий день им предстояло нанести многочисленные визиты. Альфонс поднялся в семь утра: сердце его переполняла надежда на грядущее счастье. Завершилась ночь с пятницы на субботу, и она прошла спокойно — без того ужасного приступа, что повторялся регулярно (за исключением одного раза) со времени его приезда в Геную. Он поспешил к миледи; войдя же к ней, увидел, что слуги чем-то встревожены и переглядываются с таинственным видом. Он собирался расспросить их, но тут из спальни, которую Мари обычно не занимала, вышла ее горничная, вся в слезах. Вне себя он бросился к девушке, требуя объяснить причину этих рыданий. Она сказала, что ночью весь дом был разбужен ужасными криками, доносившимися из спальни барыни; что, прибежав туда, она увидела, как хозяйка ее бьется в конвульсиях — а затем, придя в себя, вскочила с кровати и в страхе устремилась из комнаты, не желая больше туда возвращаться; поэтому пришлось приготовить для нее другую спальню. Сейчас барыня дремлет.

Альфонс, опасаясь потревожить Мари, решил ждать, пока его позовут. Слуги же продолжали обсуждать ночное происшествие; один уверял, что из спальни барыни доносился чей-то голос, полный угрозы; другой — что почувствовал трупный запах, как если бы в спальне побывал мертвец; третий — что дух покойной дамы Ломелино, судя по всему, опять восстал из могилы; а четвертая — что это наверняка приходила фея Гниота, которая кусает вдов, вознамерившихся выйти замуж, и что подобное случилось с ее собственной матерью, когда та обвенчалась со швейцаром гостиницы.

Альфонс, устав от этих разговоров, поднялся на террасу, с нетерпением ожидая, когда ему будет позволено увидеться с Мари. Наконец один из слуг прибежал с известием, что она проснулась и зовет его. Он бросился к ней в спальню: она выглядела измученной и была необыкновенно бледна. Помолчав несколько секунд, она со слезами сказала ему, что свадьба их откладывается и что соответствующие распоряжения ею уже отданы. В удивлении он спросил о причинах столь неожиданного решения, но Мари зарыдала так горестно, что он, опасаясь нового приступа, не посмел настаивать. Мало-помалу она успокоилась, и у Альфонса появилась надежда, что он сумеет уговорить ее, когда спадет жар.

На следующий день она почувствовала себя значительно лучше, и он заговорил о свадьбе — однако невеста его выказала несвойственную ей прежде твердость. В отчаянии он стал умолять ее хотя бы объяснить, что послужило поводом для отсрочки — все было тщетно, ему удалось лишь добиться обещания, что свадьба состоится через два месяца.

• Предыдущая
• 114/256
• Следующая