INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков - Казот Жак - Страница 82

• Предыдущая
• 82/256
• Следующая

Добавим также, что это ранение не было единственным, поскольку он испытывал некоторые затруднения и при движениях правой рукой, постоянно облаченной в перчатку.

Портрет мадемуазель Треа будет более краток: единственная дочь, балованный ребенок, чьи прелестные капризы способны будут и привести мужа в отчаяние, и сделать его счастливейшим человеком в мире; воспитанная романами, подобно всем провинциальным барышням, а потому легко теряющая голову по малейшему поводу, она не любила подолгу рассуждать и воображала свой идеал в образе кавалерийского офицера в эполетах и с боевым крестом на груди, при появлении которого любой часовой сразу берет в ружье.

Надо признать, что выйти за Поля она согласилась как без особого сожаления, так и без особой радости, сказав себе: вот милый юноша, который будет любить меня так сильно, как только сможет, скорее всего очень нежно; жизнь с этим человеком, может быть, и не станет блаженством, но позволит избежать многих превратностей судьбы.

Отец мадемуазель Треа ни по авторитету, ни по состоянию не мог быть причислен к «сливкам общества» — его можно было бы назвать благополучным буржуа, не более; поэтому девушка почувствовала себя крайне польщенной, когда Поль с несвойственной ему торжественностью представил сначала господину Вандермудту, а затем и самой мадемуазель Треа «господина полковника сэра Эдварда Сиднея, наследного владельца Сидней-Холла».

В сравнении с буржуазной непосредственностью Поля изысканные манеры сэра Сиднея особенно впечатляли и сразу же внушили Треа боязливую неуверенность в себе и уважение к сэру Эдварду. На этот раз она не осмеливалась щебетать без умолку, изменив своей обычной очаровательной развязности, исполненной как наивного простодушия, так и хитроумного расчета. Треа держалась в тени и лишь скромно отвечала на вопросы.

Великим событием следующего дня стал для нее визит сэра Эдварда, уже без сопровождения, так как Поль в то же утро уехал по важному делу, которое требовало его отсутствия, по крайней мере, в течение месяца.

С одной стороны, Треа не хотелось выглядеть дурочкой, а с другой — она не могла побороть впечатления превосходства, производимого сэром Эдвардом. Ей было лестно общаться с таким выдающимся человеком, однако именно его значительность подавляла ее самым жестоким образом.

Склонность сэра Эдварда быстро увлекаться чем-либо никак не противоречила его опытности и здравомыслию, а, скорее, дополняла, если не продолжала, эти качества. Страстно очарованный грацией и простодушием Треа, он пообещал себе накануне, что это прелестное создание не будет принадлежать Полю. Будучи человеком богатым и влиятельным, сэр Эдвард привык потакать своим малейшим прихотям. Отъезд Поля как нельзя лучше способствовал осуществлению его планов, остальное уже зависело от него самого. Он принялся за дело с уверенностью человека, полагающегося на свой ум и жизненный опыт, и с осторожностью пылкого влюбленного, который так сильно желает добиться взаимности, что не опасается отказа.

Полковник заметил впечатление превосходства, которое он произвел на Треа, но и не подумал помочь ей от этого избавиться — таков был его замысел. Он показал себя таким возвышенным и вел себя так любезно, что Треа почувствовала, как очаровывает ее исходящее от него мягкое обаяние, — обаяние, которое, хоть и не уничтожало полностью, но несколько затушевывало гнетущее ощущение его превосходства.

Последующие дни сэр Эдвард усердно продолжал ухаживать за Треа. При этом он никогда не говорил о любви; он поступал лучше — вел себя таким образом, что его любовь нельзя было не заметить.

Нужно было незаметно вынудить невесту Поля отказать тому, чьи права уже были признаны и самой Треа, и ее отцом. Необходимость совершить предательство охлаждала пыл воодушевленной барышни и разрушала ее романтические мечтания. И потом, какой грандиозный скандал вызовет этот разрыв! По городку пойдут сплетни! На нее начнут показывать пальцем, придется выносить саркастические усмешки и гнусные измышления!..

Полковник прекрасно понимал, в чем причина терзаний Треа — он словно читал ее мысли.

Он понимал и умело продолжал обольщать девушку, исподволь заставляя все время сравнивать его с Полем. Разумеется, Треа постоянно приходилось мысленно признавать преимущество сэра Эдварда перед тем, другим, который, хоть и был моложе, но не обладал ни одним из блестящих качеств своего соперника.

И все же сэр Эдвард мог бы остаться ни с чем, если бы не обратил себе на пользу романтическую натуру Треа, пробудив в ней порыв великодушия, под влиянием которого постепенно рассеивались мысли о неизбежности предательства.

Он сумел извлечь выгоду и из обычных для него приступов меланхолии, которую легко можно было представить как глубокую душевную тоску. Изображая мрачное отчаяние, но не проронив при этом ни единой жалобы, он заинтриговал девушку, вызвал у нее сочувствие и тот исполненный нежности интерес, который, совершенно не походя на жалость, является полным подобием любви, с тем едва уловимым отличием, что люди менее опасаются его последствий, а потому быстрее оказываются в его власти, тем более что окутывающая его тайна обладает особой притягательностью.

Чувство овладевало Треа на глазах, но полковнику все равно приходилось спешить, поскольку скоро должен был вернуться Поль, а вместе с ним — забытые угрызения совести и стыд перед неизбежностью сказать ему в лицо: «Я люблю другого, хотя и обещала вам стать вашей женой».

Возможность вступить в решающую схватку представилась на следующий день: полковник остался с Треа наедине. Девушка завела непринужденную и доверительную беседу, разговаривая с еще не осознанной, а может быть, нарочно скрываемой, нежностью, что придавало разговору особое очарование.

Она назвала кого-то счастливым человеком и после этого начала говорить о счастье.

— Счастливый человек!.. — промолвил полковник. — Многих называют счастливцами, но ни роскошь, ни занимаемое положение, ни блеск славы не смогли бы сделать завидной участь этих людей, если бы открылось, как они страдают. И тогда не пожелали бы их участи даже те, кому приходится довольствоваться ложем из соломы и куском черного хлеба на обед.

Я знаю человека, которому завидовали все: завидовали его обходительным манерам, изысканному вкусу, громкому имени, а главное — состоянию, способному удовлетворить самые невероятные желания. И тем не менее он был несчастлив!

Страдание его не было ни выставляемым напоказ, ни намеренно преувеличенным: какие бы жизненные блага он ни вкушал, они не приносили ему ни малейшего удовольствия.

Жестокая, неутихающая боль притупляет душевные свойства так же, как притупляет она ощущения физические; разница в том, что телесные раны иногда заживают, душевные же — никогда.

Он любил, был влюблен в женщину — в ангела, пожертвовавшего ему всем: счастьем, прошлым, будущим, совестью… Он был достоин этой жертвы!

Да, он был ее достоин, ибо не считал любовь легкомысленной борьбой удовольствия и тщеславия, чем-то вроде поединка, в котором нужно прибегать к разного рода уловкам и где можно оттачивать свое мастерство, дуэлью, после которой расходятся холодными и безразличными друг другу.

Быть неразлучными навек, даже в несчастий и отчаянии, он ради нее, она ради него, — вот что значило для него любить и вот что значило любить для нее.

Несчастные безумцы!

Она была отдана другому, и тот, зная об их любви, жестоко отомстил за свои непризнанные права! Она подарила своему возлюбленному лишь нежность, которую только он мог уловить и на которую только он мог ее вдохновить… Но что с того! Она принадлежала другому, и телом и душой. Мысли, воображение, желания, мечты — все досталось другому.

И тот, другой, этого потребовал. Он потребовал соглашения, которое она подписала, несчастная, неопытная девушка, ведомая за руку родителями.

Он предложил несчастному… тому, чью историю я вам рассказываю… выбор: изгнание для него или бесчестие для нее!

• Предыдущая
• 82/256
• Следующая