Игорь и Милица - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 28

• Предыдущая
• 28/41
• Следующая

Тогда главнокомандующий сербской армией, престолонаследник сербский и старший сын престарелого короля Петра, королевич Александр, быстро двинул навстречу дерзкому врагу свои отважные дружины. Но чтобы перебросить с одного пункта королевства на другой славные сербские войска потребовалось немало времени. И пока, пользуясь сетью дорог, переправлялись с севера на запад королевства его храбрые защитники, передовой отряд их укороченным путем и форсированным маршем быстро подвигался навстречу огромной австрийской армии. Этому передовому отряду было приказано задержать, насколько возможно, наступление австрийцев, пока не подоспеет и не сосредоточится на Дрине все юнакское войско под личным начальством самого королевича. Вот этот-то отряд, углубившийся в чащу дубового леса, с пением народного гимна и спешил навстречу дерзким и незваным гостям…

— A теперь смолкните, юнаки! «Он» близко… — послышался голос одного из командиров, обращенный к отряду. И словно по мановению волшебного жезла оборвалась песня в передних частях войска… Там, позади вспыхивало еще местами: — «Боже Сильный, Ты спасаешь нас от злобы и врагов…» — и тотчас же гасла, оборванная наполуслове.

Между тем лес стал заметно редеть. В просветы деревьев засверкало что-то синее, отливающее серебром.

— Река! — послышалось в рядах солдат, и их загорелые, мужественные лица оживились.

Молодой артиллерийский офицерик с крестом Георгия на груди, ехавший верхом рядом с легкой батареей полевых орудий, осадил своего гнедого жеребца и дал проехать мимо себя всем шестнадцати орудиям своей части. Солдаты орудийной прислуги этой батареи выглядели как нельзя более бодро и весело. По возбужденно блестящим глазам, по уверенным движениям, по выражению этих смелых, загорелых лиц, молоденький поручик Иоле Петрович понял, что батарея, которою командовал его брат капитан Танасио Петрович, готова достойно встретиться лицом к лицу с наступающим врагом.

Пропустив мимо себя орудия, Иоле с радостным и легким чувством поскакал вперед. Впереди батареи ехал его брат Танасио. Лицо пожилого капитана было, как всегда, озабочено и сурово. Брови нахмурены, губы сжаты. Впрочем, нынче эти брови показались Иоле более нахмуренными, нежели обыкновенно. Иоле видел ясно, что тревожные думы осаждают голову брата. Ему стало бесконечно жаль его. Захотелось приласкать этого закаленного, сурового воина, который так мастерски умел владеть собою и своим настроением.

Иоле знал, что y Танасио не может быть легко на сердце. Ведь дома y брата осталась любимая жена Милена и четверо мал мала меньше ребят, его, Иолиных, племянников и племянниц. A ведь, Бог знает, что ожидало их отряд впереди… Бог знает, сколько пройдет еще времени, пока подоспеет к ним на помощь сербское войско. И как долго придется принимать своей грудью удары многочисленного врага!

— Танасио, — произнес Иоле, подскакивая на всем ходу к брату, — как ты думаешь, Танасио, «они» уже близко? Да?

Когда братья были наедине друг с другом, Иоле разрешено было звать старшего по имени и на «ты». В присутствии же подчиненных они не допускали никогда этой вольности. Тут уже не было места «Танасио» и «Иоле»; тут были «господин капитан» и «господин поручик», произведенный в этот чин за храброе дело похищения орудийных замков на австрийском пароходе.

Теперь же, широко пользуясь тем, что орудийная прислуга не может их слышать, Иоле заговорил быстро-быстро, обращаясь к брату:

— Как ты думаешь, Танасио, скоро мы столкнемся с ними?

— Скорее, чем ты это предполагаешь, молодой орленок! — отвечал тот.

— Но, Танасио… Ты как будто не рад предстоящему бою? — не унимался Иоле.

Старший Петрович взглянул на младшего.

— Ты подумал, прежде чем сказал это, мой сокол?

— О, Танасио! — горячо вырвалось из груди Иоле, — о, Танасио, о храбрости твоей знаем не только мы, простые смертные, но и Его Величество король и Его Высочество наш славный королевич Александр. A об юнаках наших нечего и говорить. Каждый из них взял за поговорку: храбр, как капитан Танасио Петрович. Так они все говорят. Но, должно быть, впереди ждет нас слишком непосильная задача. Да, они слишком многочисленны, да, Танасио, их тысячи тысяч, тогда как нас… И оттого ты так задумчив, дорогой брат.

— Молчи, Иоле, молчи! — прошептал Танасио, и рука его, державшая повод, дрогнула едва заметно. — Я жалею об одном, мой сокол, я жалею о том, что взял тебя с собою, может быть, на верную смерть.

И произнеся роковое слово, капитан Танасио до боли закусил губы.

Иоле вспыхнул. Подтянулся в седле, выпрямился, словно вырос на целую голову всей своей еще по-юношески тонкой и стройной фигурой.

— Капитан Танасио Петрович, — отчеканивая каждое слово, произнес веско и значительно молодой офицер: — я в неоплатном долгу перед родиной и моим королем… И если мне суждено погибнуть — я сделаю это, славя мою героическую маленькую родину со счастливой улыбкой на устах!

Они шли, вернее, катились синей могучей лавиной. Синие куртки, синие штаны, синие головные уборы…

A за ними далеко — синяя же река. И над ними синело все в осенних мягких тонах высокое небо… Они были еще там, далеко, в нескольких верстах от позиций, занятых передовым сербским отрядом, но по этой медленно придвигающейся огромной массе артиллерии, пехоты и конницы можно было угадать, какая страшная сила готовилась обрушиться на ничтожный по численности сербский передовой отряд.

Лихие юнаки-кавалеристы разбросались далеко вперед, производя разведку; спешно росли окопы и устраивалась в них стрелковая пехота… Артиллерию уставили в траншеях на горе… Высокая, с крутым обвалом на противоположной от неприятеля стороне, она, эта гора, вдавалась в небольшое, но глубокое озеро. Ha краю высокого берега поставили орудия батареи капитана Петровича. Вооруженный биноклем, Иоле, давно уже спешившийся, бродил между пушками и орудийной прислугой. Танасио делал спешные записи плана местности в свою записную книжку. Откуда-то издали доносились короткие единичные выстрелы винтовок. Это сербские разведчики сталкивались с австрийскими кавалеристами, разбросавшими во все стороны свои конные отряды.

Золотое солнце вспыхнуло в последний раз алым пожаром на небе и погрузило свой огненный шар в мгновенно посиневшие воды Дрина.

И, словно приветствуя этот алый закат, прогудела первая дальнобойная австрийская гаубица.

За первой неприятельской пушкой прогремела вторая… И, точно спеша и перебивая одна другую, мощными, страшными ударами загудели орудия со всего австрийского фронта.

Последний придвинулся значительно ближе к сербским позициям. Теперь уже можно было простым, не вооруженным биноклем, глазом, рассмотреть его конные и пешие части. Можно было различить, как огромная синяя лавина закопошилась, окапываясь на выбранных ей позициях. Стали поминутно теперь показываться то здесь, то там белые облачка разрывающейся австрийской шрапнели… Все чаще и чаще запрыгали тяжелые снаряды, воронкой разворачивая землю и с оглушительным грохотом и треском разлетались фонтаном осколки. Несколько таких снарядов упало неподалеку от траншей, занятых батареей капитана Петровича. Тяжелое, громыхающее плюханье возвестило капитана о близости такого снаряда и, едва успели его люди укрыться за тяжелыми металлическими щитами, как страшный снаряд разорвался в самом сердце траншеи, повредив две батарейные полевые пушки.

— К орудиям! — скомандовал Танасио и первый взял y ближайшей к нему пушки прицел.

— С Богом, пли!

Загремели хором легкие полевые орудия… Следом за ними загудели и тяжелые пушки в соседних с горными позициями траншеях.

Им, с утроенным ожесточением, отвечали австрийские мортиры и гаубицы, защелкали, затрещали пулеметы и целый дождь свинца полился на головы передового сербского отряда, защищающего свои позиции.

• Предыдущая
• 28/41
• Следующая