Паж цесаревны - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 54

• Предыдущая
• 54/56
• Следующая

Мягкий свет ночника по-прежнему тихо обливает комнату; Иванушка по-прежнему чуть посапывает и вкусно чмокает губами во сне, а его маленькая сестра, недавно родившаяся дочь Анны Леопольдовны, принцесса Екатерина, от времени до времени шевелилась в своей люльке. Правительница вся поддалась тихому сну, навеявшему на нее сладкие грезы.

И снится молодой принцессе, что не правительница она больше, не будущая императрица, а крошечная Христинька-малютка. И живет она с матерью в подмосковном селе Измайлове, у своей бабушки, вдовы-царицы Прасковьи Федоровны… Много всякого народу во дворце бабушки: все больше странники, да юродивые, да Божьи люди… А рядом с ними — дурки, шутихи, карлы, калмычки… Бабушка очень любит и тех, и других, целые дни с ними проводит… И саду бабушки большой… Водят туда Христю мамушки да нянюшки…

Вот и сейчас привели, посадили на лавочке под душистою яблоней… Ах, хорошо! Солнце печет, пригревает. Старая мама песню мурлыкает, а кругом букашки да мушки, то с зеленой спинкой, то с красным брюшком. Хочется поймать хоть одну букашку — да лень как-то… Руки не поднимаются. Дремота одолевает. Так бы и уснула… А вон бабушка, важная, строгая, идет по дорожке… Со всеми она строгая, а с ней, Христей, ласковая, добрая, как ангел. Увидела ее, приближается к ней, остановилась, наклоняется.

— Что это, никак, спишь, внучка? Среди бела дня-то?! И соня же ты у меня!.. Стыдно, стыдно, проснись скорее!..

И бабушка тормошит ее за плечо своей нежной, пухлой рукою…

И кажется Христе, что сама она вдруг становится все меньше и меньше под пухлой рукой бабушки и совсем стала маленькая, как те пестрые жучки и букашки. И спинка у нее, как у них, красненькая, и щупальца выросли, и крылья. Окружили ее со всех сторон букашки, кружатся подле и чуть слышно будто стрекочут, словно кузнечики:

— Полно спать! Пора вставать, сестрица!

И все громче этот писк, все звучнее. Уж это не кузнечики стрекочут, а будто людским голосом, повелительным, строгим звучит над самым ее ухом:

— Пора вставать! Пора вставать, сестрица!

— Пора вставать, сестрица!

Анна быстро открывает глаза.

Что это? Ни солнца, ни сада, ни зеленых стрекоз и букашек, ни бабушки-царицы.

Перед ней стоит какая-то странная женщина-воин. Блестящая кираса охватывает ее высокую полную грудь, золотистые кудри окружают прекрасное лицо.

При свете ночника Анна с трудом узнает ее. И вдруг смертельная бледность покрывает лицо правительницы. Что-то ударяет в голову, что-то отзывает в сердце нестерпимой, мучительной болью. Все разом становится ясным как день… Она беспомощным взором окидывает комнату. Вон, в дверях толпятся солдаты… Обнаженные шпаги, суровые лица…

С диким воплем Анна падает к ногам Елизаветы:

— Пощади моих детей, Лиза! Пощади! И, рыдая, бьется на ковре.

Шум и вопли разбудили Юлиану.

— Анна… Анна! Я с тобою! Не бойся, я защищу тебя! — и с громким криком верная фрейлина бросается на помощь своей госпоже.

— Не бойтесь! Вам и вашим детям не грозит опасность, — своим мелодичным голосом произнесла Елизавета. — Будьте только покорны и одевайтесь скорее… Вас отвезут в мой дворец. Я даю вам честное слово, что не желаю ни вашей жизни, ни жизни ваших детей… Я являюсь только за императорской короной, которая мне, как дочери Петра, принадлежит по праву…

И, подойдя к гренадерам, Елизавета дает им знать, чтобы они вышли из комнаты, пока Анна Леопольдовна будет одеваться.

Солдаты скрылись за тяжелою портьерою, но лязг их сабель слышен хорошо в спальне.

Дрожащими руками Юлиана одевает свою госпожу. Вот они готовы, наконец, обе… Снова появляются солдаты… Подходят к колыбели императора. Один из них сильной рукою сорвал полог, наклонился, хочет вынуть дитя из люльки.

— Не тронь его! Не тронь моего Иванушки! — полным отчаяния криком вырывается из груди правительницы.

— Не тронь его! Я возьму бывшего государя! — послышался звонкий молодой голос, и перед насмерть перепуганной правительницей появился Андрюша Долинский. Осторожно и бережно протянул юноша руки к люльке и вынул из нее крошечное существо.

— Я должен отнести его государыне, но будьте покойны, сыну вашему не причинят вреда! — успокоил юноша Анну.

— Благодарю вас! — чуть слышно прошептала бывшая правительница.

Юлиана взяла на руки маленькую принцессу Екатерину и, окруженные гренадерами с саблями наголо, они прошли через ряд пустых залов дворца, прямо на площадь, где стояли сани.

Уже светало, когда сани цесаревны подъехали к крыльцу Елизаветиного дворца. В них сидела она сама с крошкой Иваном на руках и с неизменным Андрюшей. В следующих двух санях везли принца и принцессу Брауншвейгских, ближайшую ее свиту, верную Юлиану и крошечную принцессу Екатерину.

Несмотря на ранний час, весть об удавшемся заговоре уже успела облететь столицу с быстротою молнии. Улицы кишели народом. Громкие, восторженные крики приветствовали Елизавету от самого Зимнего дворца. Народ бежал за санями своей общей любимицы, народ устилал ей одеждами путь, народ кричал:

— Наконец-то дождались мы светлого праздника, царица наша желанная! Голубка сизокрылая!.. Радость наша… Царствуй, царствуй над нами!

Елизавета кланялась направо и налево, улыбалась, протягивала руки и шептала в ответ:

— Милые вы мои! Родные мои! Всю душу положу за вас! Всю душу!

Но вот остановились сани. Елизавета лихо и быстро выпрыгнула из них, не выпуская из рук крошки-императора, и вошла на крыльцо. На пороге ее встретила хорошо знакомая фигура.

— Матушка… родная… деточка моя, цесаревна милая! — всхлипывая, запричитала Мавра Егоровна и вдруг осеклась, вытянулась в струнку и с низким и ясным поклоном проговорила:

— Приветствую Ваше Императорское Величество многия, многия лета!

Елизавета протянула руку, крепко обвила шею своего верного друга. Но напряженные нервы не выдержали. Молодая государыня громко зарыдала.

— Нет, тысячу раз нет! Я не хотела короны, не хотела объявлять себя императрицей! Окружающие вскружили мне голову, убедили, что ради благополучия детей и друзей моих я должна занять престол. И теперь расплата, какая жестокая расплата!

И Анна Леопольдовна горько зарыдала на груди своей неизменной Юлианы.

Брауншвейгское семейство сидело под крепким караулом в одной из отдаленных комнат дворца. В соседней комнате были заперты приверженцы свергнутого правительства в лице Миниха, Остермана, Головкина, Левенвольде, Мегдена и других. А еще дальше, в крошечной комнате, находился связанный верный слуга правительницы Юрий Долинский.

Юрий Долинский знал уже, что Анна Леопольдовна удалена от власти, и что она, ее муж и дети арестованы, и Елизавета Петровна провозглашена императрицей. Угрызения совести терзали Долинского. Исполнил ли он свой долг? Сдержал ли клятву — отдать жизнь за ту, которая спасла от пытки и казни? Не должен ли он был в момент, когда явились заговорщики, забыть о том, что он отец, и уложить на месте первого из попавшихся ему навстречу, будь то даже его собственный сын?.. Но в то же время Долинский сознавал, что ничего, ровно ничего не мог он сделать для защиты правительницы и что, нанеси он удар саблею Андрюше, рассвирепевшие гренадеры отомстили бы, пожалуй, его смерть убийством Анны и беззащитного крошки-императора. Ведь удержать гренадер, проникнутых злобою и ненавистью к брауншвейгцам, было бы почти немыслимо. Да притом в душе Долинский преклонялся перед Елизаветой и считал, что для счастья и славы России было бы лучше, если бы она, а не разные принцы Антоны, Остерманы, Левенвольде и другие правили страною. Он был предан Анне Леопольдовне только потому, что она была его спасительницею. Но, как и многие другие, он ненавидел окружавших правительницу корыстных сановников. И лишь за нее, а не за них он был готов отдать свою жизнь. Он останется верным своей клятве и разделит ее участь: если она пойдет на плаху, и он потребует смертной казни, если сошлют или посадят в тюрьму, он добровольно последует за нею…

• Предыдущая
• 54/56
• Следующая