Желанный царь - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 35
- Предыдущая
- 35/40
- Следующая
Обо всем этом только что сообщил вернувшийся из своего последнего «похода» Сергеич, заглянувший в тайник к схороненным там хозяевам.
— И то верно, пожалуй, — тревожно произнесла инокиня Ирина, прислушиваясь к глухому шуму и воплю толпы, доносившимся сюда с крестца, — никак, грабят уже поблизости.
— О, Господи! Близехонько от нас… — простонала княгиня Черкасская. — Уж кончали бы скореича! А то вторую седмицу сиднем сидим здеся… Истомились и мы, и Мишенька! Ждем ровно казни смертной!
Марфа с укором взглянула на старшую золовку, потом перевела печальные глаза на Мишу.
Как исхудало, как изменилось до неузнаваемости это дорогое для нее сыновнее лицо в тайнике за эти десять дней жизни впроголодь, под вечным ожиданием нападения и при постоянном желании скрыть от матери и тетки муки, переживаемые юношей!
«Правда, княгинюшка! Уж скорее бы! Хоть один конец! Смерть легче этого томления!» — мысленно произносила несчастная старица-мать.
И, казалось, сама судьба подслушала это желание… Крепче, сильнее зашумела толпа на крестце… Точно двинулась вдоль улицы к романовскому подворью… Глухо доносятся до тайника громкие крики… Польская брань… Лязг сабель… Шаги целого отряда… Вот у ворот остановились как будто… Громче вопят… Удар, один, другой, третий…
Бледные как смерть женщины переглянулись между собою… Миша рванулся вперед… Нежные руки матери обняли его крепко…
Сергеич кинулся из тайника, духом перебежал двор и дрожащим голосом крикнул из-за ворот подворья:
— Проваливайте, не то палить будем, а ворот не откроем злодеям… Ни в жизнь!..
В ответ на эти слова раздался знакомый голос Ивана Никитича:
— Впускай, Сергеич, впускай, ради Господа! Я, как боярин твой, приказываю тебе!
Гнетущее чувство охватило трех женщин и Мишу, когда они остались одни. Никто из них не сомневался, что на верную гибель побежал отважный дворецкий. Никто из них не сомневался, что поляки ворвутся к ним, что гибель их неминуема…
Княгиня Черкасская упала на колени перед иконою. Тихо шептала молитвы инокиня Ирина. Обвив мать руками, тесно сжав ее в объятиях, шепча слова успокоения и ласки, ждал своей участи юный Михаил.
Вот сильнее, яснее шум за стенами тайника. Целая толпа идет по двору… Стучат, лязгают саблями…
Ближе, ближе…
Распахнулась дверь…
На пороге ее стоит Иван Никитич, с ним старый польский ротмистр с сивыми усами и Сергеич. За ними поляки.
— Дядя! — вскрикивает Миша, бросаясь к боярину. Тот наскоро обнимает племянника и взволнованным голосом бросает:
— Сестрицы! Миша! Собирайтесь! Идем отселе! Князь Димитрий Михайлович наказал гетману всех боярынь с детьми выпустить из Москвы.
Один общий стон облегчения вырвался из уст присутствовавших:
— Спасены!
— Куда, куда ты поведешь нас, братец? — метнулась молодая инокиня Ирина к боярину.
Но последний молча взял за одну руку Мишу, за другую старицу Марфу и, наказав двум сестрам следовать за ними, вывел их из тайника на романовское подворье, оттуда на улицу. Отряд поляков с начальником-ротмистром, бряцая саблями, замыкал шествие.
Вот миновали улицу, крестец, вышли на площадь. Там уже ждала небольшая группа людей. Седой как лунь боярин, князь Федор Иванович Мстиславский, Шереметев с семьею, Сицкие и другие семьи боярские кинулись навстречу Романовым.
— Спасены! Спасены! — несется одним сплошным гулом по площади кремлевской. — Слава Тебе Господи! Отвел карающую руку от нас!
Широко распахнулись Спасские ворота, и толпа заключенных русских боярынь с детьми, окруженная польской стражей, вышла из Кремля. И снова запахнулись за ними крепкие тяжелые ворота кремлевских твердынь. Теперь впереди освобожденных находилось одно русское ополчение, свои, родные русские лица.
Но почему же так хмуры они?.. Ближе всех находятся к ним казаки Трубецкого. Их лица искажены злобой, глаза полны ненависти… Взоры, встречающие боярские семейства, горят, как у волков. Марфа ловит на себе один из таких, полных ненависти, взоров и невольным движением хватает за руку деверя.
— Что ж это, Иван Никитич, слышь?
А кругом, словно рокот прибоя, нарастает казачий ропот… Голоса крепнут, растут…
— Ишь, вороги наши! С ляхами якшались погаными! В Кремле цельный год запирались! Ограбить их за это! — выделились яснее и громче отдельные голоса.
И крепче уже сомкнулось кольцо бунтующих вокруг беспомощных и безоружных боярынь. Кругом всюду замелькали грозные лица… Угрожающие движения… Злым огнем сверкающие глаза… Все это не предвещало ничего доброго для несчастных беззащитных семей боярских. Вот вырвался из толпы дюжий донской казак и вплотную подошел к старице Марфе, глядя жадным взором на меховое ожерелье, обвивавшее ее плечи. Минута — и протянулась за добычей дерзкая рука казака. Вдруг юный Михаил метнулся между ними.
— Не смей подходить к матушке! — прозвучал его звонкий голос, исполненный каких-то, Бог весть откуда появившихся, властных ноток. И гордо, с острасткой, блеснули молодые смелые глаза юноши… Этот взгляд больше грозного окрика боярина Ивана Никитича подействовал на казака, он отступил, смущенный, перед смелым взором полуюноши, полуребенка.
В тот же миг, вооруженный с головы до ног, подскакал к толпе боярин князь-воевода.
— Добро пожаловать! — произнес князь Димитрий Михайлович, сходя с коня и приветствуя кремлевских сиделбцев. — Ведомы нам были муки ваши и долготерпение… И наказали мы ляхам выпустить вас… Животы их зато целыми сохранить посулили, когда станем брать приступом ужо Кремль… Свободны вы, матушки боярыни. Куды прикажете, туды и доставим вас всех. Дома здешние разорены у многих из вас, так я приказал в Китай-городе палаты заготовить на случай… На первое время потеснитесь пока что…
Потом он с низким поклоном склонился перед старицей Марфой и Иваном Никитичем с сестрами и племянником и добавил:
— А вас, господа бояре и боярыни Романовы, куды доставить прикажете?
Старица Марфа задумалась на мгновенье, нахмурила чело, провела рукою по лицу.
Нет, нет, в Москве ей не место ныне. Слишком глубоко и много настрадалась она, чтобы оставаться в этом гнезде разрушения и муки. Да и небезопасно это. Еще, не приведи Господь, крепче озлобятся против них казаки. Не поняли они, что не по своей воле заодно с врагами отсиживались, запертые поляками, семьи русских бояр в Кремле. Довольно с нее пережитых ужасов и страхов!.. И трепещущим голосом она проговорила:
— Вели нас доставить отселе в Кострому, княже, в нам дарованную Ипатьевскую обитель. Отдохнуть и помолиться душа просит после всех горестей, обрушившихся на нас…
— Твоя воля, матушка боярыня-старица! — поклонился ей снова главный воевода.
Казаки, еще незадолго до того смотревшие с ненавистью на боярскую семью, теперь с тихим ропотом отхлынули назад, совещаясь между собою:
— И впрямь, видно, не по своей воле в осаде с ляхами якшались бояре! Правы да невинны они, ежели сам князь-воевода оказывает им честь да почет.
Еще через неделю побежденные голодом, измученные годовою осадою поляки сдались.
Ворота раскрылись настежь, и ополчение вошло в полуразграбленный Кремль.
Торжественно был отслужен молебен в Успенском соборе. Сам Дионисий, настоятель Троице-Сергиевской лавры, во главе ополчения, первый вошел в собор. Зазвонили колокола во всех уцелевших после пожара и разорения церквах московских, и толпы измученного народа, разбежавшегося по окрестностям, стали стекаться в Москву. Король Сигизмунд повернул с дороги обратно, узнав о сдаче Кремля.
Лишь только отдохнули немного от всех пережитых ужасов москвичи и земское ополчение, как о новом, важном и радостном событии оповестил народ князь Димитрий Михайлович Пожарский.
Решено было избрать царя «всей землею». Полетели гонцы с грамотами по всей России, по всем городам русского государства с приказом немедленно присылать выборных людей, из духовного, боярского, дворянского и торгового сословий, из посадских людей и уездных. По десяти выборных из каждого города.
- Предыдущая
- 35/40
- Следующая
