В лесах счастливой охоты - Сладков Николай Иванович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/41
• Следующая

Пусто в степи, а вдоль дороги, за обсадкой — праздник. Толкутся комары-толкуны, порхают бабочки, жужжат мухи. Ветер за обсадкой им нипочём! Домчит ветер до дороги, запутается в обсадке и упадёт.

Выходит, правы соседи. Ласточкам к нам сподручней лететь, легче нам весну на крыльях нести! Не то что к ним, по голодной степи.

Но и мы правы. Не одни ласточки весну делают. Дорогу-то мы обсадили, и сады насадили мы. Значит, тоже весне помогли.

Хорошо у нас весной! Зацветут сады — белым-бело! Утонут мазанки в белых садах, будто и нет их.

Одни ласточки над садами шныряют. Песни щебечут.

Ласточка день начинает, соловей кончает. А между ласточкой и соловьём любит петь скворец. В песне скворчиной чего не услышишь: есть там и ласточка, есть соловей, и много других птиц. И никого это не удивляет: все знают, что скворец пересмешник.

Знали это и мы, но скворец нас удивил. Сидел он на лиловой ольшинке у дома, взмахивал крыльями и насвистывал «Чижика»! Здорово так высвистывал: «Чижик, чижик, где ты был?» Потом разная скворчиная болтовня, тягучий печальный свист, и опять бодро и весело: «Чижик, чижик, где ты был?»

Мы постучали в дверь ближнего дома. Вышел паренёк, посмотрел на нас, потом на скворца и сказал:

— Мой скворчик. Я научил.

Случилось всё так. Выпал прошлым летом из скворечни голопузый скворчонок. Мальчонка хотел его назад положить, да не смог: уж больно тонок был у скворечни шест. Стал он кормить сироту рубленым яйцом и творогом. Скворчонок быстро рос и скоро стал есть сам: кормилец за стол — приёмыш на стол, поилец за чай — скворчонок в чай. Тут обоих из-за стола долой!

Сидит кормилец в углу и «Чижика» под нос свистит. Сидит скворчонок у него на плече и прямо в рот смотрит. Сидел так, смотрел, да и сам «Чижика» выучил. И назвали за это скворчонка Чижиком.

Осенью дикие скворцы сбились в стаи и потянулись на юг.

Жалко мальчишке стало Чижика, вынес он его на луг и подпустил к дикой стайке. Прошумели птичьи крылья, и нет никого.

Долго тянулась зима. Мальчишка скучал без скворца и один насвистывал «Чижика».

А скворец его не забыл: примчался весной жив и здоров!

Слушали мы скворца до соловьиного часа. Не близка была его дорога домой: крошечная птаха и необъятный горизонт. Где, бродяжка, зиму зимовал, какие земли видел? Чижик, Чижик, где ты был?

Чижа я купил за гривенник. Продавец сунул его в бумажный кулёк и подал мне.

Я посадил чижа в клетку и стал разглядывать. Зеленоватенький, шустрый, с хитрым чёрным глазком. Словом, чижик-пыжик!

Кормил я чижа берёзовыми и ольховыми серёжками да изредка просовывал в клетку свежие веточки вербы. Была зима, но дома в тепле на прутиках вербы, стоящих в банке с водой, появились «барашки». Как белые заячьи хвостики.

Чиж любил трепать клювом эти заячьи хвосты. Треплет, треплет, а растреплет — и запоёт. За окном зимняя тишина, холодина, а дома птица поёт! Юлит на жёрдочке, и из клювика её так и брызжут, так и брызжут весёлые посвисты!

Поёт по всем птичьим правилам. У людей ведь как — поели и запели. А у птиц наоборот — попели и заели. Весной в утренних сутемках, когда ещё и не видно ничего, гремит мощный птичий хор. А как развиднится, — притихнет. Увидали, значит, разных там жучков и паучков.

Прожил чиж у меня год. Совсем обжился. Вскочит, бывало, на палец, устроится половчее, горлышко у него задрожит — и полетели из клюва звонкие брызги! Привык я к чижу.

И вдруг приходит тот самый продавец, у которого купил я чижа, и говорит:

— Продай чижа назад! Завтра наловлю, а мой манный чиж околел. Продай твоего.

Я даже не поверил — как так продать?

— Да так, — говорит, — продай!

Я совсем растерялся:

— Как же я его продам, если…

— Что если, — жмёт продавец, — что если? Потратился на него? Ну так вот: платил ты за него гривенник, корма за год извёл на полтинник. Вот тебе четыре четвертака и давай чижа.

— Да я его и за червонец не отдам! — рассердился я. — Да что за червонец, даже за сотню!

— Ну и спекулянт, — свистнул продавец, — ну и хапуга! Брал за гривенник, отдаёт за сотню! За что же ты хочешь с меня ещё девяносто девять рублей девяносто копеек взять?

Я и сам удивился; и верно, за что же я хочу взять с продавца такие деньги?

Продавец плюнул и ушёл, стукнув дверью.

А я всё сидел и думал: «За что?»

Потом махнул рукой. И всё сразу встало по своим местам. В комнате пахло клейкими зелёными листиками и вербиными барашками. Барашки были уже с розовым подшёрстком и стали похожи не на заячьи хвостики, а на белые яички птиц, в которых просвечивает розовый зародыш.

И на всю комнату гремела весёлая чижиная песня: будто из клювика чижа вылетали звонкие брызги!

Казалось, не было за окном зимы, сумеречных дней, оледенелых сучьев. Был май и весна. И будто бы…

Так вот что оценил я так дорого — песенку о «будто бы»!

Фазана я подстрелил ещё осенью. Нагнулся, чтоб взять его, и не мог. Руку боюсь обжечь! Перо горит: медью, бронзой, пурпуром! Жар-птица, да и только.

Моя дочка первоклассница подняла фазана за крыло и говорит: «Ой, папа, что ты наделал!» А я уж и сам не рад.

— Фазана не оживишь, — говорю дочке, — пусть он хоть науке послужит! Давай запишем его размеры и окраску и посмотрим, чем он питается?

Зоб у фазана был туго набит насекомыми, ягодами и семенами. Всё это я разложил на отдельные кучки и стал смотреть, чем питается фазан осенью. Насекомых я определил быстро. Были там кузнечики, кобылки и муравьи. Ягоды тоже узнать было нетрудно — одна лиловая ежевика. А вот семена — беда! Попробуй-ка определи, от каких они растений! Жаль было, но пришлось семена ссыпать в спичечный коробок и положить в стол. Написал я на коробке «семена» и оставил до лучших времён. Может, найдётся специалист, определит.

Прошла зима. Только к весне вспомнил я про коробок с семенами. Открыл коробок — пусто! Спрашиваю дочку:

— Ты взяла семена?

— Это те, что в коробке как погремушки стучали?

— Те самые, что стучали.

— Я взяла. Я их в горшок с землёй посадила. У нас в классе сейчас все опыты делают — семена сажают.

Я подумал, подумал и не стал ругать дочку. Даже ещё и похвалил. «Молодец! — говорю. — Прорастут семена — вырастут в твоём горшочке разные растения, может, даже и цветы. Вот мы и узнаем, какие семена клевал фазан! Без специалиста обойдемся. Послужит наш фазан науке».

Дочка, конечно, все мои слова мимо ушей пропустила, только про цветы запомнила. Наклеила на горшочке с семенами ярлычок. И на ярлычке печатными буквами написала: «Фазаний букет».

На темнозорьке мы с подпаском Мишей были на болоте. Темнозорьку — миг, когда утро побеждает ночь, — в селе угадывал только петух. Темнота ещё — глаз коли, а петух вытянет шею, насторожится, что-то услышит и прокричит.

А в лесу темнозорьку объявляет птичка-невидимка. Проснётся и завозится в ветках. Потом ветерок в вершинах шевельнётся. И пойдёт по лесу шорох и шёпот.

И вот, когда на селе прокричал петух, а в лесу проснулась первая птичка, Мишка сказал:

— Сейчас пастушок своё стадо выведет на болото, на цвелую воду.

— Что у кого болит, тот о том и говорит! — дразню я Мишу.

— Нет, — возражает Миша, — я не о колхозном пастухе, я о болотном.

И тут в тёмных кустах и осоке раздался резкий и сильный посвист. Видно, свистит пастух, заложив два пальца в рот, бодрит свистом своё стадо. Да только там, где он идёт, топь страшная, вода цвелая, земля зыбкая. Пути там нет.

• Предыдущая
• 26/41
• Следующая