Поющий бархан - Сладков Николай Иванович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/15
• Следующая

В мире камней живут «каменные» птицы: каменный поползень, каменная куропатка, пёстрый каменный дрозд, даже каменный воробей!

«Каменный» поползень гнездо строит из глины, замешанной на слюне. Гнездо раз в триста тяжелей самой птички. И крепкое оно, как камень. Поползень строит свой дом надолго. Сверху полирует слизью от гусениц. Вмазывает в глину яркие пёрышки и блестящих жуков — украшает.

Каменные дрозды весёлыми рыжими пятнышками светятся на мрачных скалах. И звонкие их голоса смягчают суровость каменных глыб.

По-деревенски, словно в курятнике, квохчут кеклики — каменные куропатки. Странные птицы: в камнях живут, в камнях кормятся, в камнях детей растят. Ну, а каменные воробьи такие же горластые, как и их городские сородичи.

Когда-то тут жили и люди.

Везде на скалах рисунки! И там и тут: целые картинные галереи! Больше всего выбито и выцарапано козлов: рогатых, бородатых, важных. А вот бараны-архары с толстыми, круто закрученными рогами. Олени-маралы; значит, и они тут раньше водились.

Я разглядываю мастерскую древнего живописца. Вот на этом камне он сидел у стены. Свет падал отсюда: как и теперь, тысячу лет спустя… Тишина окружала его. И тысячу лет назад она была такой же, как и сейчас. И солнце пекло. И лениво — вот так же! — жужжали мухи. Из того ручья он пил, черпая воду ладонями. И капли скатывались с бороды.

Его сородичи после тяжёлой охоты блаженно лежали в тени, сонно отмахиваясь от мух. Просыпаясь, подсмеивались, наверное, над чудаком, упорно царапающим скалу.

А художник скоблил и скоблил. Взбудораженный, переполненный виденным, узнанным, понятым. Первый историк и живописец древних жителей этих гор. Счастливый уже одним тем, что никто ему не мешает.

Я вглядываюсь в рисунки на скалах: они напоминают что-то очень знакомое. Ну да, конечно, вот так же рисуют теперь ребята углем и мелом на стенах, заборах, панелях! По правилу: «Точка, точка, запятая, минус — рожица кривая».

А сегодня по этим простым рисункам мы узнаём жизнь наших дальних предков. Каким оружием они сражались, на каких музыкальных инструментах играли. Как охотились, как танцевали. Каких зверей приручали, а каких упорно преследовали.

Есть на скалах рисунки непонятных зверей и чудовищ, Наверное. тогда художники боялись чего-то страшного и непонятного.

А есть рисунки и смешные. Баран с собачьим хвостом, верблюд с козлиными рогами, козёл с верблюжьим горбом. Древние охотники, прекрасно знавшие звериную стать, наверное, со смеху покатывались, глядя на этих уродцев. Так же, как теперь смеются ребята над стишками-перевёртышами: «Курочки закрякали, утки закудахтали».

Я перехожу от камня к камню, от скалы к скале — как от витрины к витрине музея. Время многое уже стёрло. Многое потускнело и потемнело под огненным солнцем пустыни. Жёсткие ветры затёрли грани. Но я с уважением глажу шероховатые камни. Я с завистью думаю о художнике, рисунки которого пережили века…

Спим мы в крохотной палаточке, втиснутой между упавшими глыбами. Ветер надувает её, как воздушный шарик. Камни давят под рёбра.

Тихо плещет ручей, скребутся о палатку кусты, пустынный козодой уныло трещит. Со звоном катятся плитки щебёнки: кто-то и ночью ходит по скалам.

Утром мы покидаем каменное ущелье.

Со всех сторон смотрят на нас дикие козлы-теки: мёртвые, изваянные на камне: и живые, застывшие, как каменные изваяния.

Нигде больше нет такой тишины, как под землёй. Но странная это тишина: она не успокаивает, а настораживает. Всё ждёшь, что вот-вот что-то услышишь. И сам становишься, как настороженное ухо. И вслушиваешься так, что начинаешь слушать тишину…

Тут-то пещера и начинает дурачить неопытного новичка! Он непременно услышит то, что больше всего боится услышать.

Если боится диких зверей, то обязательно услышит крадущиеся шаги и злобное ворчание. Если его пугает обвал — он услышит далёкий грохот камней, а если наводнение — плеск приближающейся воды.

Тогда приходят страх и растерянность. И хочется громко крикнуть, чтоб заглушить эту обманчивую тишину.

Но не надо кричать. И не надо бояться.

Под землёй надо заново учиться слушать.

Не надо чрезмерно вслушиваться в тишину и вглядываться в темноту. Да и без фонаря всё равно ничего не увидишь. Потому что нет нигде больше места, где было бы темнее, чем под землёй. Там даже сова и кошка ничего не увидят.

Ни утра, ни вечера, ни дня — одна ночь. 365 долгих ночей в году. И нет подземной ночи конца. Бесконечная череда медленных беспросветных лет…

Но влекут человека и непроглядная темнота, и мёртвая тишина.

Мы заблудились. Когда потеряешься в лесу, там всё приходит к тебе на помощь: мхи, травы, деревья, пни, муравейники, даже само солнце.

Совсем не то под землёй.

Ручей там не обязательно выведет к реке.

Тропа может завести в тупик.

Даже ветер, холодный подземный сквозняк, часто дует совсем не от входа в пещеру.

Под землёй и от компаса пользы немного. Что толку знать, что выход на юге, если каменный коридор ведёт на запад или восток? Мы уже не шли, а ползли.

Лежу плашмя, втиснутый в каменную трубу. Позади хрипло дышит товарищ. Упираюсь носками ботинок в уступ и с силой проталкиваюсь вперёд. Ой, как трудно дышать! А нет ничего страшнее тесноты и удушья. Спокойно, спокойно. В каменной тесной трубе бессмысленно дёргаться и спешить.

Выдыхаю и чуть протискиваюсь вперёд. Ползу, выкручиваюсь, как червяк.

Товарищ немного отстал: если я безнадёжно заклинюсь, он вытащит меня за ноги. Если сможет…

Фонарь я держу в зубах: он здорово мешает дышать. Нет, дальше так нельзя. Буду сигналить ногой — пусть тащит назад.

Разжимаю зубы и выпускаю фонарь. Он упал и погас. И я сразу увидел впереди свет!

Свет слабый, непонятный, зеленоватый. Как через толщу воды. Но что из того: свет под землёй — это путеводная звезда в ночи!

Велика сила света. Всё живое тянется к свету. Цветы поворачиваются за солнцем. Птицы летят на свет маяков. Бабочки мчатся на свет окна или костра. Рыбы сплываются на свет фонаря. Но сильнее всех тянется к свету человек. Свет — это жизнь. Это выход из подземного мрака.

Опять выдыхаю и протискиваюсь вперёд, выплёвываю песок. То вытягиваюсь, то сжимаюсь. И вываливаюсь наконец из каменного горла в широкий грот.

Но выхода наружу что-то не видно. Стены грота светятся сами по себе!

Свет струится со стен, с потолка. Он под ногами и над головой. Всё усыпано изумрудными капельками росы. Нигде на земле я не встречал подобного света. Только однажды, в глубине глухого лесного озера, у затенённого чёрными елями берега, видел я что-то похожее. Блики солнца качались по дну и выхватывали из темноты изумрудные пятна подводного мха.

Мох!

Трогаю ладонями стены: под руками моховой ковёр. Стены затянуты мхом: особым, мерцающим изнутри, диковинным, светящимся пещерным мхом! Таким светом сияют гнилушки.

Мы подносим растопыренные ладони к глазам — и видим свои чёрные пальцы на фоне зелёного света. Мы шевелим руками— чёрные ладони беззвучно скользят по зелёному сиянию. В глазах товарища я вижу зелёные искры!

А скоро нашли и лазейку наверх: она оказалась рядом. Солнце ослепило глаза. У ног наших яркий и пёстрый — даже в глазах зарябило! — альпийский луг. Под нами лиловые скалы. Внизу деревья — как зелёные фонтаны, бьющие из-под земли. Всё в тысячу раз чудесней и ярче, чем под землёй. И всё же видение сказочного грота, мерцание подземного мха с изумрудной росой возникает снова и снова, стоит лишь только закрыть глаза…

• Предыдущая
• 9/15
• Следующая