Священный лес - Гэсо Пьер Доминик - Страница 32

• Предыдущая
• 32/46
• Следующая

Женщины тома не сидят взаперти, как у мусульман. Они свободно ходят из одной деревни в другую, принимают участие в праздниках. Чтобы развестись с мужем, женщине достаточно убедить родителей или нового избранника возместить отвергнутому супругу выкуп.

И если мужчины запугивают женщин своей чертовщиной, то защищаются при помощи более тонкой магии и противопоставляют этой чертовщине тоже весьма грозные талисманы. По словам Вуане, у тома в Либерии распоряжаются женщины, по крайней мере в области религии. В этом нет ничего исключительного или удивительного. Почти повсюду женщины долгое время слыли обладательницами самых великих магических сил. В народных преданиях Европы феи и колдуньи встречаются гораздо чаще колдунов и чародеев. И во всех деревнях страны тома мы наблюдали непререкаемый авторитет старых женщин. Во время праздника, разворачивающегося сейчас перед нами, авторитет необъятной ведуньи мог бы. пожалуй, поспорить с авторитетом самого кантонального вождя [40].

Какое-то движение в тонн выводит меня из размышлений. Рядом присел Вуане. Мне не терпится задать одни вопрос, но я немного колеблюсь, опасаясь оскорбить его убеждения.

— Ты не думаешь, что старухи знают секреты муж-чип, что они знают, как вы заставляете говорить Афви?

В полутьме я различаю улыбку на его лицо.

— Ну, конечно, все, кто посвящен, знают… Только они никогда не видели.

Я не ожидал такого открытого признания, но тут же вспоминаю другое замечание Вуане:

«Если бы у тома был самолет, такая сильная тайна, они скрыли бы его в глубине бруссы, чтобы никто его не видел, и приносили бы на нем в жертву быка и орехи кола».

В который раз я снова наталкиваюсь на эту склонность к мистификации ради мистификации, к культу тайны ради тайны.

Я встаю разбитый, в голове тяжесть. Рядом со мной лениво потягивается Жан. Мы почти не сомкнули глаз. Беспрестанное погромыхивание погремушек не прекращалось всю ночь.

Дверь открывается. В комнату, согнувшись, с распухшим лицом и безжизненным взглядом входит Зэзэ. Он дрожит от холода или от озноба. За ним с сокрушенным видом следует Вуане.

— Они ему подсунули гри-гри, — говорит он, указывая на старика.

Зэзэ осторожпо приподымает свое старое залатанное бубу и показывает огромный нарыв в паху. Он думает, что враги его отравили.

— Это пустяки, — говорю я, немного волнуясь. — Его можно вылечить.

— Нет, — упорствует Вуане. — Это плохой гри-гри, с ним ничего не поделаешь.

Не обращая внимания на это заявление, Жан дает Зэзэ две таблетки ауреомицина и советует ему лечь поспать. Он его разбудит, когда надо будет принять следующую дозу.

На площади с первыми лучами солнца установилась тишина. Только три-четыре старухи, сидя на корточках перед хижиной, продолжают трясти своими калебасами. Уставшие танцовщицы спят.

Между хижинами прогуливаются мужчины, закутанные, как в тоги, в одеяла прямо на голое тело. Болтая, они ковыряют в зубах палочками из белой волокнистой древесины.

Синеватый дым медленно поднимается в сыром воздухе над пропитанными дождем соломенными крышами.

Несколько женщин раскладывают костры для варки пищи.

Вернувшись в комнату, мы собираемся выпить по стакану красного вина. Бесшумно открывается дверь. Жертвенная жена проскальзывает в комнату. С застывшим лицом она подходит к столу, протягивает руку, берет стакан. Я наливаю. Она пьет, бормочет бесцветным голосом «мамайо…» и выходит.

Это был первый и последний раз за время нашего пребывания у Коли, когда мы слышали ее голос.

После полудня в деревне появляется тамтам Орапосу. Толпа спешит навстречу пяти мужчинам, которые под ритмичные звуки висящих под мышками барабанов движутся к хижине Коли. Их окружают женщины, энергичными жестами выражающие свой протест. Оркестр калебас смолкает, и старухи начинают ожесточенно препираться. Все эти дни отведены под женский праздник. Что нужно здесь непрошеным гостям?

Мы стоим на пороге хижины рядом с Коли, кивающим головой в знак удовольствия, и слушаем тамтам. Его ритм напоминает нам лучших ударников джаза.

Вуане сияет. Нигде тамтамы не говорят лучше, чем у тома.

Но ярость женщин не утихает.

Великодушный Коли делает музыкантам знак остановиться и объявляет, что они будут играть вечером; пока же они могут устраиваться в одной из хижин, отведенных для гостей.

На верхушке длинного шеста, установленного перед хижиной, мы примостили лампу. Вокруг нее вьется рой ночных насекомых. Коли сидит в своем складном кресле впереди теснящейся большим полукругом толпы зрителей.

Жан в хижине включает магнитофон.

Пять музыкантов танцуют на месте или кружатся в хороводе на площади под ритм своих барабанов. Мужчины одни за другим отделяются от толпы, исполняют свой танец и тут же вручают музыкантам бумажные деньги, связки гинзэ или бутылки вина.

Вуане, который с важным видом держит микрофон, дает оркестру указания и советы. Но и он но может удержаться от желания танцевать и, передав микрофон Тони, важным, чопорным шагом делает несколько кругов. Под резким светом лампы в шумной толпе ярко блестят белые зубы.

В убежище, устроенном под навесом хижины, Зэзэ вынужден страдать в своем гамаке.

— Нужно танцевать, — говорит Вуане, вновь занимая свой пост. — Люди хотят видеть, как вы пляшете.

Каждый из нас исполняет коротенький номер и делает подарок музыкантам.

Вблизи, за стопой, снова раздаются звуки калебас. Женщинам надоело это соперничество. Через минуту разгорается борьба между неистовым бряцанием погремушек и стуком барабанов. Но все-таки это женский праздник. Тамтамы сдаются: кружок зрителей рассасывается, в ночи снова звучит только хор старух.

Праздник длится уже четверо суток. Мы знаем наизусть жесты охоты, корчевки кустов, приготовления пищи, войны… По деревне невозможно пройти без риска попасть в засаду к девушкам, охотящимся за подарками.

Нас беспокоит состояние Зэзэ — он по-прежнему горит в лихорадке. Танцы не доставляют нам никакого удовольствия. Мы бесцельно слоняемся но деревне. Коли, сидя на могиле предков, курит сигарету и болтает с одним из своих бесчисленных детей.

— Вы умеете чинить моторы, — говорит он. — Может быть, сможете привести в порядок и мой?

Жану и Тонн не надо говорить дважды — они оба залезают под капот автомобиля.

— Если мы тебе понадобимся, мы будем готовы в две минуты, — заявляет Жан. — После трех месяцев ожидания с камерой наготове можно, конечно, немного развлечься.

За ужином появляется Зэзэ. Он показывает, что нарыв вскрылся — добрый знак выздоровления.

— Мерси, — впервые говорит он по-французски.

Вечером мы снова записываем прибывший накануне тамтам, но в разгар работы движок останавливается. На этот раз ничего сделать нельзя: свеча окончательно вышла из строя. Нужно поискать другую в Масента. Тони, неутомимый ходок, тут же предлагает свои услуга.

Толпа старейший, женщин и детей сгрудилась в хижине вокруг нашей аппаратуры.

Коли приказывает принести на большой стол патефон и пластинки и усаживается в кресле.

Один из его боев крутит ручку. В благоговейной тишине раздается поскрипывание иголки. Патефон очаровывает гостей не меньше нашего магнитофона. Мы прослушиваем один за другим старинные вальсы, Люсьену Буайе, южноамериканские песни, Баха, Лаверна и очень старые записи Иветты Гильбер.

Мы только что легли, когда в комнату с сияющей улыбкой вошел Вуане.

— В Ковобакоро, совсем близко отсюда, только что умер знахарь. Надо сходить туда. В деревне уже нет ни одной женщины. Будут извлечены все мужские тайны, чтобы почтить память покойника, и вы сможете снимать.

• Предыдущая
• 32/46
• Следующая