Санькино лето - Бородкин Юрий Серафимович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/39
• Следующая

— От собаки одна грязь, еды для нее не напасешься, хоть барана целиком подай, так съест. Мне и без того забот хватает.

— Я буду сам за ней ухаживать, я уже имя ему придумал — Мухтар. Помнишь, кино такое было про собаку?

— Вот насмотритесь кино, а потом и выдумываете. Нет, нет!

Конечно, момент для такой просьбы был неудобный: после бесславного похода на Волчиху, доставившего столько переживаний родителям, Санька присмирел. Сенокос как раз начался, все устают, нервничают. Мать каждый день ходит в Малый Починок на ферму — там силосуют, а вечером свой покос ждет. Санька помогает. Сегодня девять копен нагребли по оврагу между Заболотьем и Починком.

Прямо с работы приехал отец на мотоцикле. Стали косить. Место неровное, угористое, много муравьиных холмышков: надо иметь сноровку, чтобы обкашивать их. Зато трава у перелесков густая. Санька первое лето взялся за косьбу всерьез, коса у него в руках еще непослушна: то проскочит по верхам, то воткнется носом в землю. За взрослыми никак не угнаться, у них косы так и снуют со свистом, легко, будто сами собой.

— Тебе, Шурка, пора по-настоящему косить, хватит мять траву. Смотри, какие хохлы оставляешь! Ровней веди косу, пятку прижимай. Вот так! — учил отец, взявшись вместе с Санькой за его косьё. — Я чуть постарше тебя был, когда ходил вместе с колхозниками на речные пожни. Как встанут друг за другом, как почнут жарить, тут уж из покосева не выскочишь — засмеют, хоть жилы порви, а тянись до конца. После войны это было, в голодное время, нас тогда не шибко баловали.

Пока отец держится за косьё, все вроде бы понятно, и коса ровно бреет, только он отошел — снова начались Санькины мучения.

— Ладно вам тренироваться-то: пусть сколько потяпает, — снисходительно заметила мать.

— Он мне по плечо вымахал, а ты жалеешь. Мужик все должен уметь.

Слова отца подхлестнули Саньку, он упрямо продолжал взмахивать косой, представляя себе тот послевоенный покос на Талице, когда за любую колхозную работу брались всем миром, когда отец был подростком и, вместо того, чтобы учиться, зарабатывал хлеб. Ему, Саньке, теперь только учись, а он плохо оправдывает надежды отца.

Мать с отцом успели дойти до леса и вернулись обратно, Санька все еще не мог одолеть первое покосево. Руки онемели, рубашка липнет, в глазах — горячая пелена, и нельзя остановиться, потому что в самое это время вышли из перелеска Ленка Киселева и Танька Чебакова. Наверно, землянику брали, издалека в бидончиках не увидишь. Ягоды раньше всего поспевают здесь, на пригорках, вон ало брызжут в траве, соблазняют: брось косу да наклонись.

Девчонки посматривают в сторону Саньки и посмеиваются, точно подзадоривают. Пустосмешки. Ленка, эта уж наверняка не брала в руки косу — мать оберегает ее от тяжелой работы, дескать, раз отличница, пусть знает одну учебу. Проходили бы поскорей.

Санька принялся замахивать широко, как настоящий косец. То ли зазевался, то ли слишком выхвальнулся перед девчонками — так завязил косу в дернину, что хрястнуло в том месте, где врезан «палец». Он опасливо оглянулся, не заметил ли кто такой промашки, вытер лезвие пучком травы: и пошел к отцу за бруском. Надо было начинать новый прокос.

К счастью, косить пришлось не долго. В перелеске затараторил трактор — это Леня Жердочка возвращался домой после силосования. Отец остановил его, а Саньке с матерью крикнул:

— Кончайте косьбу! Сено повезем.

Отец и дядя Леня подавали навильники с обеих сторон тележки, мать принимала. Санька подгребал остатки после копен.

Быстро управились. Просторно стало на гладко выбритом лугу, зато высоко поднялся воз, как дом, и стояла наверху, счастливо улыбаясь и вытирая платком лицо мать, озаренная мягким светом закатного солнца. Благодарила Евдокимова:

— Смотри, какую луговину подчистили! Спасибо тебе, Леонид. Я еще на ферме хотела сказать про сено, да вижу, ты и без того шибко усталой.

— Тут по пути, это нам — однова покурить.

Евдокимов — мужик безотказный, сговорчивый: кто бы ни попросил привести сено или дрова, обязательно поможет. Когда он только отдыхает? Другой раз уж потемну откуда-нибудь едет, а утром, чуть свет, снова слышно, как завоет на больших оборотах дизельный пускач.

— Как я слезать-то буду? — спросила мать.

— Поезжай, как с горы, не бойся!

Отец с дядей Леней поймали ее на руки да еще легко подкинули, будто маленькую, и всем сделалось весело. У Саньки свое на уме: как бы сбегать в Починок, тут всего с полкилометра. Не очень надеясь на успех, напомнил матери:

— Можно, я сбегаю к Андроновым за щенком?

— Экий ты, Санька, неугомон! Прямо надоел со своим щенком. — Мать говорила без всякой строгости, в серых глазах ее все не гасла ласковая теплота. — Что, отец, делать-то?

— Да уж пусть возьмет.

— Ура-а-а!

Крутнулся Санька на одной ноге и, не помня себя, пустился вдоль оврага. Усталости как не бывало, перелесок и починковское поле пробежал без передышки, лишь к самому дому Андроновых подошел шагом, чтобы дать уняться дыханию. Собаки сворой кинулись ему навстречу, он знал, что надо делать в таких случаях: неподвижно замер на месте, пока не появился на крыльце хозяин. Кобель Тимур, злобно вздыбивший загривок, уступил дорогу, и другие собаки нехотя повернули за ним.

Андронов, беспечно позевывая, скребет пятерней в спутанных черных волосах, будто только проснулся. Годами он моложе Санькиного отца, но весь какой-то неухоженный: стоптанные полуботинки — на босую ногу, под пиджаком, заляпанном смолой, — обвисшая майка неопределенного цвета. Поздоровались. Ладонь у Андронова жесткая, потому что работает он сборщиком смолы. Весь строевой сосняк вокруг Починка — в белых затесах, на каждом дереве висят полиэтиленовые мешочки, куда стекает живица. Все дни Иван Андронов бродит по своим владениям с собаками, охотой совсем не занимается и ружья не держит. Странный человек. В доме — три собаки да два щенка, а корову не держат, молоко берут у соседей.

Щенка Андронов пообещал еще зимой, когда Санька спас его, замерзающего на дороге: шел он из села и уснул пьяный в снегу. Собаки, как всегда, были с ним, да ничем помочь хозяину не могли, только скулили с тоскливым подвыванием. Санька как раз ехал из лесу на лыжах, растормошил Андронова, кой-как поднял и до дому довел.

— За щенком пришел? — угадал Андронов.

— За щенком. Помнишь, дядя Ваня, ты говорил зимой…

— Как не помнить! Любого выбирай, — щедро предложил он.

Щенки были толстенькие, короткохвостые, неуклюжие, как медвежата, дымчатыми комочками они катались по лужайке, смешно нападая друг на друга. У одного была белая грудка, он и приглянулся Саньке.

— Как понесешь-то?

— На руках.

— Корзину я дам. Пошли, через поветь тебя выпущу, чтобы собаки не увязались.

Щенка посадили в корзину и завязали старым фартуком. Всю дорогу он возился, жалобно пищал. У Саньки грудь распирало от восторга, бежал будто наперегонки с длинной своей тенью, спешил, чтобы поскорее выпустить на волю щенка.

Трактор с пустой тележкой стоял у крыльца. Леня Жердочка с отцом уже успели выпить, как раз вышли на улицу, и вся семья собралась посмотреть на щенка. Санька осторожно вынул его из корзины.

— Да ты не бойся, никуда он от людей не убежит: мал еще, — сказал дедушка. — Ну-ка, поглядим, что за зверь?

— Какое название ему придумал? — спросил Евдокимов.

— Мухтар! — гордо ответил Санька.

— Это как в кино у того милиционера овчарка была, — добавил отец.

— Понятно. Хорошая кличка. — Евдокимов, присев на корточки, в шутку поманил: — Ко мне, Мухтар!

Щенок бестолково и растерянно суетился, окруженный людьми, принюхивался к незнакомым запахам нового места, продолжал пищать. Андрюшка хотел погладить его, он перевернулся на спину.

— Живот-то какой мягкий! Ему, наверно, щекотно: смотрите, как елозит!

— Вынесите молока, чтобы он поуспокоился, — подсказал дедушка.

— Как думаешь, Артемьевич, дельный из него получится кобель? — поинтересовался Евдокимов.

• Предыдущая
• 10/39
• Следующая