Imprimatur - Мональди Рита - Страница 128

• Предыдущая
• 128/151
• Следующая

Я не был ни врачевателем, ни ясновидящим, и потому напряг все свои способности, сосредоточившись на предмете наблюдения, пока наконец не понял, что папа нисколечки не страждет. Что и говорить, печать перенесенных мук лежала на его челе, но то были муки душевные, причиной коих была так долго не решавшаяся судьба столицы империи. Два престарелых священника рядом со мной тихо переговаривались, и я узнал, что получив благую весть с театра боевых действий, понтифик плакал что дитя, встав на колени и заливая слезами пол своей горницы.

Но больным он не был: его сияющие глаза, розовая кожа и бодрый скачок в карету окончательно меня в том убедили. И вдруг неподалеку от себя я заметил благодушное лицо Тира-корды. Он стоял в окружении стайки молодых людей, как мне подумалось – учеников. До того, как мощная длань папского стражника отшвырнула меня назад, я успел услышать выговоренные Тиракордой слова:

– Что вы, вы мне льстите, уверяю вас, моей заслуги тут никакой… То воля Господа. После радостного известия мне уже нечего было делать.

Теперь все окончательно прояснилось: узнав о победе в Вене, понтифик возрадовался, и пиявки не понадобились. Замысел Дульчибени провалился, папа был жив и здоров.

Об этом стало известно не только мне. Неподалеку от себя я завидел в толпе подергивающееся мрачное лицо аббата Мелани.

Растворившись в толпе, я добрался до своего нового временного пристанища, не ища встречи с Атто. Вокруг меня только и было разговоров, что о торжественном богослужении и о славном деянии папы. Я случайно замешался в группу монахов-капуцинов, которые прокладывали себе дорогу в толпе, радостно размахивая факелами. Из их разговора мне стало кое-что известно относительно битвы за Вену, а в последующие месяцы это сполна подтвердилось. Монахи будто бы получили эти сведения от Марко д'Авьяно, священника, храбро сражавшегося в рядах защитников города. И вот что я узнал: под конец битвы король Польши Ян Собеский нарушил запрет императора Леопольда и вошел-таки в Вену победителем под приветственные крики жителей города. Как он сам поведал Марко д'Авьяно, император завидовал не его триумфу, а любви к нему своих собственных подданных: венцы были свидетелями того, как Леопольд покинул столицу, бросив ее на произвол судьбы, и бежал, будто какой-нибудь конокрад. И вот теперь, когда его подданные превозносили чужестранного короля, рисковавшего ради них своей жизнью, жизнью своих солдат и даже жизнью старшего сына, он был недоволен. Теперь Габсбург мстил Собескому: во время встречи был неприступен и неприветлив. «Я похолодел», – поведал Собеский своим близким.

– Но Всевышний сделал так, что все благополучно разрешилось, – примирительно молвил один из капуцинов.

– О да, если Господь того пожелает, все всегда бывает к лучшему, – поддержал его другой.

Эти мудрые слова все еще звенели в моей голове, когда Кристофано объявил, что вскоре конец нашему заключению. Воспользовавшись праздничным настроением, охватившим всех и вся, он без труда убедил власти, что опасности заражения чумой нет никакой. Единственный, кому еще требовалась помощь, был Помпео Дульчибени, чье состояние он объяснил падением с лестницы. Увы, отныне Дульчибени был приговорен к пожизненной неподвижности. Кристофано мог провести возле него еще несколько дней, после чего ему предстояло вернуться на родину в Тоскану.

«На чье же попечение будет оставлен тот, кто покушался на папу?» – с горькой улыбкой размышлял я.

Пять лет истекло с тех пор, как развернулись все эти удивительные события. «Оруженосец» так больше и не открылся: Пеллегрино последовал за своей женой, кажется, к ее родным.

Клоридия, Помпео Дульчибени и я поселились на скромной ферме за городом, далеко за воротами Сан-Панкрацио, где я нахожусь и по сей день, когда пишу эти строки. Однообразно тянулись дни, недели, времена года, отличаясь друг от друга разве что сельскими работами да маленькими радостями, случавшимися на нашем птичьем дворе, который мы завели на деньги из кубышки Дульчибени. Я уже познал всю тяжесть деревенской жизни: научился погружать ладони в землю, вопрошать ветер и небо, обменивать дары природы на плоды усилий других людей, торговаться и оберегать себя от надувательства. Научился распухшими от работы, с въевшейся в них грязью пальцами переворачивать страницы книг по вечерам.

Мы с Клоридией жили moreuxorio[192]. И некому было нас за это упрекнуть по той простой причине, что священники никогда не заглядывали в наш забытый Богом уголок, даже на Пасху.

С тех пор как Дульчибени окончательно смирился с утратой способности передвигаться, он стал еще более молчаливым и сварливым, чем раньше. Теперь он не употреблял толченые листья мамакоки – этого перуанского растения, запас которого когда-то привез из Голландии, и потому более не впадал в состояние мрачной одержимости, которое было ему необходимо для того, чтобы выдерживать ночные вылазки.

Ему все еще было невдомек, почему мы взвалили на себя заботы о нем, предоставив кров и обеспечивая уход. Сперва он заподозрил нас в желании сорвать с него большой куш. Он так никогда и не узнал, кем приходилась ему Клоридия. А она упрямо отказывалась признаться ему в том, что она его дочь, в глубине души так и не простив ему того, что он не воспрепятствовал продаже ее матери.

Когда истекло порядочно времени и она избавилась от тяжких воспоминаний, она наконец поведала мне о перенесенных ею лишениях. Хьюгенс внушал ей, что купил ее еще ребенком у отца. Он держал ее взаперти, а когда она ему наскучила, продал ее в Голландии богатым итальянским купцам, сам же вернулся в Тоскану к Ферони.

И долгие годы потом моя дорогая Клоридия сопровождала этих купцов, которые, в свою очередь, избавились от нее, запродав другим, и так ее продавали и покупали еще не раз. Как тут было не заняться постыдным ремеслом. Но благодаря деньгам, которые она тайком и с огромным трудом копила, она обрела свободу: процветающий, свободных нравов Амстердам был идеальным местом для торговли своим телом. Так шло до тех пор, пока нетерпеливое желание увидеть отца и потребовать от него отчета за прошлое не взяло верх и не привело ее в «Оруженосец», в чем ей помогла нумерология и чудесная лоза.

Несмотря на все, что ей довелось перенести, несмотря на горькие воспоминания, порой нарушавшие ее сон, Клоридия была Дульчибени преданной и умелой сиделкой. Он же вскоре оставил свой презрительный высокомерный тон, никогда не расспрашивал ее о прошлом, не желая ставить в затруднительное положение и заставляя лгать.

Вскоре Помпео Дульчибени попросил меня съездить в Неаполь за книгами, которые там оставались, а когда я их доставил, подарил мне их, предупредив, что со временем их ценность станет мне еще более очевидной. Благодаря этим книгам и почерпнутым в них мыслям у нас появились темы для разговоров, и язык Дульчибени стал мало-помалу развязываться. Постепенно он перешел от разъяснений прочитанного к воспоминаниям, а от воспоминаний к поучениям. Основываясь не только на теоретических познаниях, но и на собственном опыте, он мог многому научить меня, ведь ему пришлось долгие годы разъезжать по всей Европе с торговыми поручениями, к тому же состоя на службе столь могущественного дома, как Одескальки. И все же частенько между нами повисало нечто недоговоренное: отчего он все же покушался на папу?

Однажды, я в это верил, он приоткроет завесу над этой тайной. Однако, зная его мрачный и упрямый нрав, я понимал: расспрашивать бесполезно, нужно ждать.

Шла осень 1688 года. Римские газеты полнились новостями о горестных событиях. Еретик принц Вильгельм Оранский пересек пролив Ла-Манш со своим флотом и высадился в местечке Торбей[193] на английском побережье. Его войско почти беспрепятственно продвигалось в глубь острова и некоторое время спустя он узурпировал трон католического короля Якова Стюарта, провинившегося лишь тем, что двумя месяцами ранее его вторая жена произвела на свет мальчика, столь желанного наследника, лишавшего Вильгельма Оранского всяческой надежды стать королем Англии. После переворота Англия попала в руки протестантов и была потеряна для католической веры.

• Предыдущая
• 128/151
• Следующая