Imprimatur - Мональди Рита - Страница 38

• Предыдущая
• 38/151
• Следующая

– А стал ли Кольбер таким же могущественным, как и Фуке?

– Гораздо могущественней. Мой друг Никола располагал свободами, воспользоваться которыми в полную меру смог лишь его преемник. Кольбер совал повсюду нос, вмешивался в то, что оставалось вне поля зрения Фуке, которому к тому же выпало на долю нелегкое бремя постоянно вести дела в военную годину. И тем не менее долги, оставшиеся после Змеи, превышают те, за которые Фуке был объявлен главным разорителем и губителем государства. Это он-то, кто сам разорился во имя государства!

– И что, никто никогда ни в чем не винил Кольбера?

– Да было несколько скандальных историй. Взять хотя бы единственное дело с подделкой монет, когда-либо разразившееся во Франции за последние несколько веков, в котором были замешаны все помощники Змеи, в том числе его племянник. Или вот еще: дело о вырубке и незаконной продаже лесов в Бургундии, или преступное использование лесов Нормандии, где был замешан человек Кольбера – некий Беррье, тот, который позже подделал документы на процессе Фуке. Ну и всяческие махинации ради обогащения близких.

– Счастливчик!

– Как сказать. Всю жизнь он кичился своей неподкупностью, а сам копил богатство, которым так и не смог воспользоваться. Он был болен неутолимой завистью. С трудом придумывал что-то мало-мальски стоящее. Жертва ненасытной жажды власти, он установил контроль за всеми областями жизни Раны, не выходя из рабочего кабинета, нигде не бывая. Ко всему всегда относился серьезно и был ненавидим народом. Был вынужден изо дня в день выносить вспышки ярости государя. Презираем и осмеян за свое невежество. Гнев короля и собственное невежество его и доконали.

– Что вы имеете в виду? Аббат от души рассмеялся.

– Знаешь, что привело Кольбера на смертный одр?

– Вы сказали, почечный приступ.

– Правильно. А знаешь, что послужило толчком? Раздраженный его последним промахом, король призвал его к себе и осыпал бранью и оскорблениями.

– Каким промахом? В делах?

– Хуже. Чтобы уподобиться Фуке, Кольбер влез в постройку нового крыла Версальского дворца и стал навязывать зодчим свои соображением, а тем не удалось достаточно убедительно указать ему на то, к чему ведет его вмешательство не в свои дела.

– Как же так? Фуке сидел в темнице, а Кольбер все думал о нем?

– Пока суперинтендант был жив, хотя и погребен заживо в Пинероло, Кольбер пребывал в страхе, как бы король не вернул его. А после смерти Фуке ум Змеи так и не освободился от тяжелых воспоминаний о предшественнике, более изобретательном, умном, всеми любимом и почитаемом, чем он. У Кольбера было много здоровых и крепких детей, он всех их обеспечил, тогда как семья его противника жила вдали от столицы и была обречена биться с кредиторами. Но Colubra так никогда и не смог оправиться от единственного поражения, которое потерпел. Оно было наложено на него матерью-природой, с презрением отказавшей ему, пасынку, в дарованиях, щедро расточаемых ею в отношении своего сына – Фуке.

– И что же случилось в Версале?

– Новое крыло рухнуло. Весь двор по этому поводу зубоскалил. Король устроил ему разнос, и тот, раздавленный унижением, заработал жесточайший почечный приступ. Несколько дней он кричал от боли, затем наступила агония.

Я так и застыл с открытым ртом, потрясенный мощью божественной кары.

– Вы и правда были добрым другом суперинтенданта Фуке, – только и смог я выдавить из себя.

– Я бы очень хотел быть его лучшим другом.

На втором этаже открылась и закрылась дверь, кто-то шел по коридору, направляясь к лестнице.

– Дорогу Науке! – воскликнул Атто. – Но не забудь, чуть позже нам предстоит кое-куда отправиться.

Он прижался к перилам лестницы, ведущей в подвал, и затаился там, чтобы незаметно подняться к себе тотчас после того, как спустится наш ученый эскулап.

Кристофано направлялся ко мне с просьбой поторопиться с ужином, дабы утихомирить оголодавших постояльцев.

– Здесь кто-то был? Или мне послышалось?

– Да нет, это я разжигал в печи огонь, – отвечал я, делая вид, что занят приготовлением пищи.

Мне хотелось подольше удержать его, но, удовольствовавшись моим объяснением, он поднялся к себе, вновь напомнив мне об ужине. «Какое счастье, что решено было ограничиться двумя трапезами в день», – подумал я.

В суп у меня пошла манная крупа, бобы, чеснок, корица, сахар, я собирался подать к нему сыр, ароматные травы, галеты и половину фольетты[82] разбавленного водой вина.

Пока я был занят готовкой, множество тревожных мыслей роилось в моей бедной голове. Прежде всего не давало покоя только что услышанное от аббата Мелани. Натура этого человека столь противоречива, думал я, что он способен как на ложь, скрытность (а кто в той или иной мере не грешит этим?), так и на раскаяние в своих прошлых заблуждениях. Близость к Фуке не смогла затмить ни юношеского бегства в Рим, ни череды унижений, выпавших на его долю, а сегодня она ставит под удар расположение к нему короля. И все же он продолжает защищать память своего благодетеля. Возможно, он открыто выражает свои мысли лишь в моем присутствии по той простой причине, что мне никогда не представится случая передать его речи сильным мира сего.

Но что именно было им обнаружено в тайнике Кольбера? То, что он преспокойно поведал мне о своем неблаговидном поступке, – не так уж и удивительно, после всего того, что я наслушался об этом человеке, да и после моих собственных наблюдений за ним. По его словам, он взвалил на себя миссию сыскать в Риме своего стародавнего друга и покровителя – вот это было поистине удивительно. Конечно, он действовал не наобум, и не только потому, что Фуке считался мертвым, но и потому, что именно он, хотя и невольно, вовлек Атто в неприятную историю. Он предупредил меня, что я – единственный, кому известно об этой его миссии, внезапно прерванной карантином. Так вот, значит, в чьей компании спускался я в подземелье: тайного осведомителя французского короля! При мысли, что он с такой страстью ринулся разгадывать тайны «Оруженосца», и в частности тайну похищения моих сокровищ, я преисполнился гордости, при этом он сам настоятельно просил меня о помощи. Теперь-то уж я без колебаний вручил бы ему дубликаты ключей от комнат Дульчибени и Девизе, в чем отказал еще накануне. Но было поздно: из-за распоряжений Кристофано всем сидеть по своим углам оба они, как и все прочие, денно и нощно торчали у себя, что исключало какую-либо возможность осмотреть их вещи. Аббат уже объяснил мне, что расспрашивать их неловко, да и можно навести на всякие подозрения.

Гордость переполняла меня еще и оттого, что аббат поделился со мной своими тайными замыслами. И все же это было ничто по сравнению с вихрем, поднявшимся в моей душе после беседы с Клоридией.

После того как я разнес суп по комнатам, мы с Кристофано накормили страждущих. Бедфорд что-то бессвязно лопотал, и лекарь озабоченно вглядывался в него. Он даже побывал у его соседа Девизе и, изложив ему состояние англичанина, попросил хотя бы на время отложить гитару. Тот и впрямь не выпускал инструмента из рук, добиваясь все большей виртуозности в исполнении своей любимой чаконы.

– Я придумал кое-что получше, – ответил ему Девизе.

И вместо того чтобы совсем прекратить игру, принялся наигрывать рондо. Только Кристофано вознамерился запротестовать, как вдруг несказанное очарование музыки овладело им, лицо его посветлело. Настроенный на добродушный лад лекарь отправился по своим делам.

Чуть позже, когда я выходил от Пеллегрино, кто-то шепотом позвал меня со второго этажа. Это был отец Робледа, чья комната находилась ближе всего к лестнице. Стоя в дверях, он желал знать, как дела у обоих хворых.

– Англичанину не лучше?

– Вроде нет, – отвечал я.

– И лекарю нечего нам сказать?

– Вроде нет.

Звуки рондо проникали повсюду. Томная улыбка появилась на лице священника. Чтобы как-то оправдаться, он прошептал:

• Предыдущая
• 38/151
• Следующая