Imprimatur - Мональди Рита - Страница 43

• Предыдущая
• 43/151
• Следующая

– Для подобного неблагодарного труда просто необходимы такие личности. Если их поиски окажутся неплодотворны, с них станется впарить какому-нибудь простаку всякий хлам. Да ты верно и сам видел, как на улице, да хотя бы и перед вашим заведением, торгуют ключицей святого Иоанна или челюстью святой Екатерины, а то и перьями из крыльев ангелов, и щепой от единственного креста, который нес наш Господь на Голгофу. Эта парочка и их сотоварищи как раз и являются поставщиками подобного товара. Если повезет, можно напасть и на захоронение мученика. Но всю славу присваивают себе кардиналы вроде этого старого бахвала отца Фабретти, которого Иннокентий X назначил, если мне не изменяет память, custos reliquiarum aс coemeteriorum [91], они же объявляют о переносе мощей такого-то в испанскую церковь такую-то.

– Господин аббат, где мы? – поинтересовался я, совершенно утратив чувство пространства в этих неприветливых и сумрачных местах.

– Я мысленно заново прошел наш путь и расспросил этих двоих. Они называют сей грот «Архивами», поскольку накапливают здесь находки. Сообразив все, я пришел к выводу, что это руины стадиона Домициана[92], где в эпоху Римской империи происходили морские ристалища. Чтобы как-то приободрить тебя, могу добавить, что мы находимся под площадью Навона, а именно под той ее частью, которая ближе всего подходит к Тибру. Если бы мы покрыли расстояние от «Оруженосца» до этого места по верху, нам потребовалось бы чуть более трех минут неспешной ходьбы.

– Так, значит, эти руины остались от римлян?

– Ну да, это римские руины. Вот, к примеру, эти арки. Ведь это не иначе как постройки стадиона, где разыгрывались морские сражения. Позже на них возвели дворцы, обрамляющие площадь Навона, оттого она и имеет форму овала.

– Ту же, что была и у Цирка Массимо.

– Точно. Только тогда все это было на поверхности, а теперь погребено под вековыми напластованиями. Но вот увидишь, однажды в этих местах начнутся раскопки. Не всему суждено лежать под землей мертвым грузом.

Покуда аббат Мелани рассказывал о том, чего я и не чаял узнать когда-либо, я с удивлением подметил загоревшийся в его взоре огонек непобедимого влечения ко всякого рода старине и искусству, даже если в эту минуту на уме у него и было совершенно иное.

Впервые я ощутил в нем эту страсть тогда, когда увидел в его комнате труды, описывающие древности и художественные сокровища Рима. Но тогда я не мог еще знать, какое немаловажное значение будет иметь в этой истории его увлечение.

– Что ж, было бы любопытно вспомнить однажды имена наших ночных знакомцев, – немного погодя молвил аббат, обращаясь к искателям реликвий.

– Меня звать Угонио, – ответил тот, что был выше ростом. Мелани перевел взгляд на его спутника.

– Гр-бр-мр-фр, – донеслось из-под капюшона.

– А это Джакконио, – поспешил перевести Угонио, заглушая бурчание дружка.

– Он что, не умеет говорить? – удивился аббат.

– Гр-бр-мр-фр, – послышалось вновь.

– Понял. – Атто подавил свое нетерпение. – Сожалеем, что прервали ваше приятное времяпрепровождение. Но раз уж так вышло, не соблаговолите ли вы сказать, не проходил ли здесь кто незадолго до нас?

– Гр-бр-мр-фр! – вскричал Джакконио.

– Он кого-то заприметил, – перевел Угонио.

– Скажи ему, что мы хотим все об этом знать, – вставил свое слово и я.

– Гр-бр-мр-фр, – как заведенный твердил Джакконио. Мы уже привычно перевели взгляд на Угонио.

– Джакконио спустился в ту самую галерейку, откуда изволили затем повыскочить милостивые государи, а один тип с фонарем его пронаблюдал, тогда Джакконио поворотил назад, а тот, с фонарем, воспользовался люком, как пить дать, потому как испарился, запоминай как назвали, а Джакконио, испугавшись-то, и прискакал сюда.

– А что ж сам-то он не расскажет? – опешив, вопросил мой спутник.

– Дак он же вам только что все и доложил самолично, – не менее удивленно отвечал Угонио.

– Гр-бр-мр-фр! – поддакнул Джакконио, явно задетый за живое.

Мы с аббатом озадаченно переглянулись.

– Гр-бр-мр-фр! – оживленно гнул свое Джакконио, судя по всему, гордо заверяя нас, что и такой, как он, может на что-нибудь сгодиться.

После встречи с тем типом, как следовало из перевода, Джакконио в котором любопытство пересилило страх, предпринял повторную вылазку.

– О, это пребольшой сователь своего носа, – заверил нас Угонио, как будто повторял ставший уже привычным упрек, – от него вся проблематика, все неприятности.

– Гр-бр-мр-фр! – вскинулся на него Джакконио, роясь в балахоне.

На лице Угонио появилось выражение нерешительности.

– Что он сказал? – спросил я.

– Пустяковину, вот токмо…

И тут Джакконио победно потряс над головой клочком бумаги. Угонио схватил его за руку и мигом отобрал его у приятеля.

– А ну дай сюда, не то снесу тебе башку, – вдруг спокойно проговорил аббат Мелани, сунув руку в правый карман, где у него была та штуковина, которой он угрожал до этого.

Угонио медленно протянул ему бумажный комочек, а сам вдруг как накинется на своего дружка, и ну его дубасить и пинать, и ну его честить и награждать разными причудливыми прозвищами: грязным тулупом, вшивым балахоном, безмозглым дуралеем, хромым увальнем, шарлатаном со бзиком, сырной башкой, умом, заходящим за разум, типом типическим, сколопендрой, сколиозником, пыльным набитым варваризмами мешком, гайморовой полостью, мучнистой росой, тыквообразным пестиком, мычащим фанфароном, облезшим насекомым, вздорной коровой, больным ликантропией, вальтрапом, в задний проход засунутым, бородавочником, каких свет не видывал, хромоножкой прямостоящей, вралем апоплексическим, промокательной бумагой, тварью, ног не таскающей, оксюмороном безбожным, языком, не к тому месту пришитым, скупердяем простоволосым, бутоном несрезанным, сикомором соперничающим, волдырем расплющенным, прыщом на ровном месте и козявкой дрожащей…

Отродясь не приходилось мне слышать такого. Аббат же и бровью не повел ввиду столь темпераментного изъявления чувств, а положив клочок бумаги на землю, попытался расправить его. Я вытянул шею и вместе с ним стал разбирать, что там написано. К сожалению, листок с двух сторон был сильно поврежден. Зато сохранилось все остальное.

– Это страница из Библии, – уверенно заявил я.

– Таково и мое мнение, – крутя в руках листок, раздумчиво произнес аббат. – Думаю, речь идет о…

– Малахии, – докончил я за него, не сомневаясь в том, что прав особенно после того, как увидел обрывок имени наверху страницы, пощаженного обстоятельствами.

На обороте листка не было ничего, кроме пятнышка крови, которое я заметил на просвет. Кровью был залит и заголовок.

– Кажется, я понимаю, – пробормотал аббат, взглянув на Угонио, как ни в чем не бывало колошматившего своего приятеля.

– Что понимаете?

– Наши два урода думают, что им страшно повезло.

И пояснил мне, что пределом мечтаний для людей, посвятивших себя поискам реликвий, являются мощи, извлеченные не из захоронений первых христиан, а из могил прославленных святых и мучеников. Однако на них не так легко напасть. Признак, позволяющий отличить эти захоронения от прочих, стал предметом застарелой распри, повлекшей за собой соперничество в среде богословов. Согласно Бозио, отважному иезуиту, исследовавшему подземный Рим, такие признаки, как пальмовые ветви, короны, сосуды, наполненные зерном и пеплом, выгравированные на могилах, могут являться свидетельством признательности по отношению к мученикам. А вот стеклянные либо керамические сосуды, вмурованные в ниши склепов с внутренней стороны и содержащие красноватую жидкость, почитаемую за священную кровь мучеников, являются massime доказательством подлинности. Этот животрепещущий вопрос долго обсуждался, покуда наконец некая комиссия не положила конец неуверенности, постановив, что palman et vas illorum sanguine tinctum pro signis certissimis habendas esse.

• Предыдущая
• 43/151
• Следующая