Imprimatur - Мональди Рита - Страница 79

• Предыдущая
• 79/151
• Следующая

Людовик поистине не знал удержу: удалил от двора несчастного супруга Монтеспан – Луи де Гондрена, для выражения недовольства облачившегося в траур и прикрепившего огромные рога к своему экипажу. Людовик выстроил для своей возлюбленной два великолепных замка с садами и фонтанами. В 1674 году Монтеспан одна царила в сердце короля, ее соперница Ла Вальер удалилась в монастырь. Новая фаворитка располагала для выездов двумя экипажами, запряженными цугом, за ними по пятам всегда следовала повозка с десятками слуг и съестными припасами. Расин, Буало и Лафонтен прославляли ее в стихах, быть принятым в ее апартаментах означало удостоиться большой чести, тогда как почести, воздаваемые королеве, не шли дальше обычных требований этикета.

Звезда Монтеспан закатилась в тот миг, когда на глаза королю попалась Мария-Анжелика де Фонтанж, прекрасная, как ангел, и глупая, как цесарка. Однако ей было трудно смириться с теми рамками, которые ей отводились; она претендовала на большее – стала появляться на публике рядом с королем и отказывалась приветствовать кого бы то ни было, включая королеву, ко двору которой когда-то принадлежала.

И наконец король воспылал страстью к госпоже де Ментенон, которой доверил как своих законных детей, так и многочисленных бастардов от всех своих любовниц. Но на этом унижения Марии-Терезии не закончились. Наихристианнейший из королей отдавал предпочтение незаконным детям, с небрежением относясь к дофину, своему старшему сыну. Он женил его на Марии-Анне-Виктории, дочери курфюрста Баварского, отличавшейся исключительной непривлекательностью. Красотки были предназначены лишь ему одному! – Девизе запнулся.

– А что же королева? – недоверчиво спросил я, опешив от такой круговерти королевских любовниц и сгорая от нетерпения узнать, как повела себя Мария-Терезия.

– Молча все сносила, – как-то глухо отвечал Девизе. – Никому так и не удалось узнать, что делалось в ее душе.

Измены мужа, унижения, насмешки безжалостного двора и простонародья… со временем она научилась с улыбкой на устах сносить все. Король ей изменял? Она вела себя еще более доброжелательно и скромно. Король выставлял напоказ свои победы? Она множила молитвы. Король приударил за мадемуазель де Теобон или за мадемуазель де Ла Мот, фрейлинами своей законной половины? Мария-Терезия дарила всех улыбками, мудрыми советами, ласковыми взглядами.

Когда еще была жива королева-мать Анна Австрийская, Мария-Терезия попробовала однажды два дня холодно обращаться с Людовиком, что было, в общем-то, пустяком по сравнению с тем, что приходилось выносить ей самой. Король неделями после этого не удостаивал ее взглядом, как ни старалась королева-мать смягчить его. Уже тогда Мария-Терезия поняла, что у нее нет другого пути и что придется смиренно принимать все, в том числе горе, ничего не ожидая взамен, разве что то малое, что соизволит дать ей король.

Он во всем одерживал победы, превзойдя искусство побеждать. И в семейной жизни он разработал некую линию поведения, по его мнению, наилучшую: к своей жене, королеве Франции, он относился с должным почтением – пищу принимал всегда только с ней, ночи проводил в супружеской постели, выполнял все семейные обязанности, вел с нею беседы так, словно и в помине не было никаких любовниц.

Большая часть времени уходила у королевы на молитвы, редко позволяла она себе скромные развлечения. Ее окружало с полдюжины шутов, которых она звала так: Бедный мальчик, Сердце мое, Сынок, да свора собак, к которым относилась с неумеренной лаской. У ее любимцев был особый экипаж для прогулок; часто кролики и собаки ели вместе с королевой; она тратила на них огромные суммы.

– Разве вы не сказали, что это была доброжелательная и скромная женщина? – удивился я.

– Ну да, однако такова была цена ее одиночества. С восьми утра до десяти вечера, – продолжал Девизе, – Мария-Терезия предавалась игре в карты, ожидая, когда король соизволит поужинать с ней. Княгини и герцогини полукругом обступали ее, а прочие, менее знатные, толпились за ее спиной, вздыхая и обливаясь потом. Королева особенно любила играть в I'hombre [148], но была слишком невнимательна и постоянно проигрывала. Случалось, принцесса д'Эльбёф поддавалась, чтобы королева могла выиграть: в такие минуты всем становилось не по себе. Она до самой смерти испытывала чувство возрастающего одиночества, по ее собственному признанию немногочисленным друзьям. Свою душевную боль она выразила в предсмертной фразе: «Король стал со мною нежнее только потому, что я ухожу».

Рассказ Девизе пробудил во мне жалость и наполнил нетерпением: я надеялся услышать еще немало интересного из его уст. Растирая ему спину, я невольно смотрел на стол, который находился как раз передо мной. От рассеянности я поставил несколько склянок на разложенные на нем листы, а спохватившись, попросил у Девизе прощения. Он вздрогнул, встал и принялся смотреть, не испачкал ли я их часом. И впрямь на одном из листов было посажено жирное пятно.

– Да ты просто дурак набитый, вот ты кто! – взорвался он. – Испортил рондо моего учителя.

Я страшно перепугался: и как меня угораздило запачкать пьесу, которую я так полюбил! И пока Девизе предавался брани и изрыгал проклятия, я посыпал пятно мелким сухим песком, чтобы он впитал жир, стараясь хоть как-то исправить положение, как вдруг взгляд мой приковала к себе надпись на верхнем поле: «a Mademoiselle» [149].

– Что это, любовное посвящение? – спросил я, извиняясь за содеянное.

– Любовное? Кто ж станет любить Мадемуазель… единственную в мире женщину, более одинокую и несчастную, чем королева!

– А кто это Мадемуазель?

– О, это сущая бедняжка, одна из кузин Его Величества. Она приняла сторону восставших во время Фронды и поплатилась за это. Ты только вообрази, она приказала направить пушки Бастилии против королевских войск.

– И ее приговорили к повешению?

– Хуже, к безбрачию, – усмехнулся Девизе. – Король запретил ей выходить замуж. Мазарини говаривал: «Эти пушки убили ее мужа».

– Королю никого не жалко, даже своих родных, – вставил я.

– О да. Когда в июле этого года не стало Марии-Терезии, знаешь, что сказал Его Величество? «Это первое горе, которое она мне причинила». И все. С таким же безразличием отнесся он и к кончине Кольбера, верой и правдой служившего ему в течение двух десятков лет.

Девизе что-то еще говорил, но я уже ничего не слышал. В голове у меня стучало: июль, июль.

– Вы сказали, королева скончалась в июле?

– Что? Ах да, 30 июля, после болезни.

С меня было довольно. Я закончил оттирать лист таблатуры, по-быстрому снял излишек мази со спины Девизе и протянул ему сорочку. После чего откланялся и вышел вон, испытывая необыкновенное возбуждение, так что пришлось даже прислониться к стене в коридоре, чтобы успокоиться.

Королева Франции, унесенная болезнью в последнюю неделю июля: ведь это именно то, о чем написано в астрологическом предсказании. Неотвратимость судьбы была налицо!

Девизе ответил мне таким тоном, как будто пожурил: новости этой было уже несколько недель! Несчастнейший из смертных, я был, видно, единственным, кто ничего не знал.

Вот Кристофано тоже ведь не считает, что астрология непременно идет вразрез с верой, напротив, полагает, она даже полезна тому, кто занимается врачеванием. Тут же в памяти встали и такие непонятные размышления Стилоне Приазо, и темная история, приключившаяся с Кампанеллой, и трагическая судьба отца Моранди. Я мысленно воззвал к Небу о ниспослании мне знака, освободившего бы меня от страха и указавшего путь.

И тут грянули звуки чудного рондо, исполняемого на теорбе, – Девизе вновь взялся за инструмент. Я молитвенно сложил руки и замер, закрыв глаза, раздираемый между надеждой и страхом, покуда не смолкла последняя нота.

Дотащившись до своей комнаты, повалился на постель, лишившись и сил, и воли, мучимый знанием о чреде событий, смысл которых был мне неведом. Впав в оцепенение, я стал напевать нежную мелодию, только что слышанную мною, словно она одна могла одарить меня милостью и послужить тайным ключом ко всему тому, что составило лабиринт моих страданий.

• Предыдущая
• 79/151
• Следующая