Безмятежные годы (сборник) - Новицкая Вера Сергеевна - Страница 89
- Предыдущая
- 89/93
- Следующая
– Господа, действуем! Теперь, пока Клеопатры Михайловны нет, – подзадоривает Шурка. – Вот эффект будет! Сама тут же в двух шагах, а мы тю-тю!..
Поднимается шум и возня.
– Mesdames, тише, ведь в других классах уже уроки идут, – снова на одно мгновение появляется классная дама и, закрыв – о прелесть! – двери, остается все с той же гигиеншей по ту их сторону.
Класс чуть не умирает от смеха, но тишина строго соблюдается, так как шум погубит всю затею. Без особых усилий ученицы отодвигают пустой шкаф и, как мыши, одна за другой, бесшумно ныряют на лестницу. Двое остаются в углублении стены; в их обязанности входит, во-первых, сзади за ножки притянуть обратно шкаф, во-вторых, донести обо всем, что будет происходить. Остальные бесшумно спускаются парами по черной лестнице до самого низа, подгоняемые страхом и свежим воздухом, бегом летят через двор, благополучно проникают в парадный подъезд, в идеальнейшем порядке и безмолвии поднимаются на первый этаж, так же чинно и благонравно занимают места в физическом кабинете.
В пустующем классе в это время разыгрывается следующее. Клеопатра Михайловна приоткрывает дверь:
– Ну, господа… – вдруг, пораженная, она останавливается. – Господи! Что же это? Где они? – от избытка чувств громко выражает она свое изумление. – Что же я, с ума, что ли, схожу?
Она возвращается в коридор.
– Андрей, вы не видели, первый «Б» не проходил тут? – обращается она к метущему залу швейцару.
– Никак нет, не видать было, разве, может, пока я тот конец прибирал…
Клеопатра опять входит в класс: учениц не прибавилось. Кроме трех невидимок-соглядатаев, укрытых в дверной нише, – ни души.
– Но ведь не сквозь землю ж они, все-таки, провалились? – продолжает она свой монолог.
– Елена Васильевна, вы не видели мой класс? – атакует она проходящую мимо классную даму первого «А».
– Видела. Сидят в физическом кабинете. А что?
– Неужели там?
– Ну, да.
– Непостижимо! Понимаете, стояла в двух шагах от закрытой двери, разговаривала с Ольгой Петровной, вот на этом самом месте. Никто не открывал дверей, никто не выходил, а учениц в классе – ни одной. Прямо даже неприятно, точно наваждение какое-то.
– Полно, какое там наваждение, просто заболтались и не заметили.
Но Клепка, все же смущенная странностью явления, вся в красных пятнах, точно муаровая, спускается вниз в физический кабинет.
– Скажите, пожалуйста, каким образом вы прошли? – допытывается она после урока.
– Как всегда, Клеопатра Михайловна.
– Как же я могла вас не заметить?
– Разве вы нас не видели? Вот странно! – удивляются все. – Еще мы на сей раз, против обыкновения, так шумели, я все шикала, – поясняет Ира.
Но душа Клеопатры Михайловны продолжает пребывать в полном смятении: прощальный бенефис произвел свое действие.
Вот настал и последний учебный день. Последний!.. Мне грустно произносить это слово… Было так хорошо!.. Может быть, и дальше жизнь потечет светло и ясно, но эта, здешняя, больше не возвратится. Умерла, безвозвратно исчезла и Муся-гимназистка. Ведь мы уже почти не ученицы, нас распустили на пасхальные каникулы, а на Фоминой неделе, в понедельник – первый письменный экзамен…
Торопятся сниматься, чтобы вовремя поспели фотографические карточки, обдумывают подарок Клеопатре Михайловне. Бедная! Она его вполне заслужила: сколько мы ее дергали, изводили, а ведь, в сущности, никогда ничего плохого не сделала нам эта добрая душа.
Страстная неделя, светлая, ясная, невзирая на раннее время сравнительно теплая, прошла в говенье, в предпраздничных приготовлениях, в том радостном, мирном, умиленном, совсем особенном настроении, которое охватывает душу в эти дни. Будто все лучше становятся, и сам всех больше любишь; кажется, что в каждой душе притаилось, присмирело что-то, словно прислушивается и вот-вот радостно вырвется и вспорхнет при первом звуке пасхального благовеста. Как люблю я этот проникающий в душу звон колоколов! Скорбные, смиренные, полные глубокой тоски, плачут они в печальные великие дни Страстной недели, а потом, торжествующие, восторженные, словно перебивая друг друга, спешат возвестить миру великую, светлую радость.
С особенным удовольствием и в необычайно хорошем настроении шла я в этом году к заутрене – прошлый раз я, к сожалению, прохворала ее. Этот залитый огнями величественный храм, эти светлые платья, светлые лица, – радостью и праздником, светлым праздником веет от всего этого. И голос батюшки звучит особенно, и серебристые ризы его блестящими искорками весело сверкают от падающих на них огненных язычков; нет ни одного темного уголка, – все горит и светится. В руках каждого зажигается свеча, и в душе тоже затепливается праздничный огонек; все светлее разгорается он под пение крестного хода и ярко вспыхивает при чудесных звуках «Христос Воскресе!» Что-то сжимает горло, по спине проходит легкий холодок, блаженные слезы наворачиваются на глаза.
В эту великую торжественную минуту я вдруг чувствую, точно еще что-то извне, помимо воли, завладевает мной. Бессознательно, но быстро поворачиваюсь – в нескольких шагах от меня стоит Дмитрий Николаевич. Взоры наши встречаются; он безмолвным наклоном головы здоровается со мной. Боже, что за лицо!.. Пламя горящей свечи, зажженной в его руке, снизу бросает свет на него, золотит бородку, розоватой зорькой ложится на продолговатые щеки, отражается в зрачках глаз и кажется, что сами эти большие влажные глаза освещены изнутри горячим блеском, будто мягкое сияние разливается от этого чудесного одухотворенного лица.
«Христос Воскресе!» – растроганно и ласково несется приветствие батюшки, и радостное «воистину!» звучит в ответ. Душу приподнимает, захлестывает светлым потоком, в ушах звучит дивное пение хора, мелодичные переливы колоколов, в глазах неотступно стоит фантастично освещенное милое лицо – это ясное, лучистое, совсем особенное, никогда еще не виданное лицо…Я уж давно улеглась; в комнате совсем темно, но уснуть я не могу. Впечатление пережитого так ярко, так сильно. Опять раздается пение хора, опять блестящей праздничной вереницей направляется к выходу крестный ход. Сколько людей! Все приливают новые и новые толпы их, блаженной улыбкой сияют их лица, ласково приветствуют они друг друга, маняще и призывно улыбаются и кивают они мне, точно приглашая меня следовать за ними. На этот раз и я иду, присоединяюсь к праздничной толпе, выхожу с ней из дверей храма. Теплый воздух касается моих щек. Со всех сторон несется тонкое благоухание; запах ладана смешивается с нежным ароматом цветов. Боже! Сколько их в том громаднейшем саду, по которому мы идем. Теплая весенняя ночь. Деревья в полном цвету; бледно-розовые гигантские гвоздики и громадные белые колокольчики нежно выделяются на темной изумрудной листве.
Ярко светятся зажженные на могучих ветках деревьев восковые свечи; огоньки их бросают перламутровые отливы на розоватые гвоздички, серебрят матово-белые колокольчики, отражаются в искрящейся, словно парчовой, снежной пелене, разостланной у подножия горящих тысячами огней великанов. Вдруг где-то далеко-далеко прозвучало «Христос Воскресе!» В то же мгновение заколыхались на своих стебельках матово-белые колокольчики; радостными переливами зазвенели они, сливаясь с хором удаляющихся людских голосов. Словно серебристая рябь всколыхнула дотоле спокойно дремавший глубокий небесный океан. Зароились в воздухе, как алмазные сверкающие пчелки, яркие звезды, то радостно кружась и собираясь в хороводы, то снова блестящими брызгами рассыпаясь по темной сапфирной выси. Пение хора все удалялось, только колокольчики, нежно звеня, продолжали напевать радостный пасхальный гимн.
Я стояла, словно завороженная лучезарной, необычайной красотой окружающего. Вдруг опять, как сейчас там, в церкви, почувствовала я, что кто-то стоит за мной. С радостно бьющимся сердцем от предчувствия чего-то большого, хорошего, повернувшись, остановилась я. Он, конечно, он! Я знала, чувствовала, что он придет сказать мне: «Христос Воскресе!» – без этого праздник не был бы праздником для меня.
- Предыдущая
- 89/93
- Следующая
