Избранные стихи из всех книг - Киплинг Редьярд Джозеф - Страница 20

Вора Клепэма накажет Мартабан.

Вот вам мудрость навсегда — я узнал ее, когда

Лось ревел там, где Париж ревет теперь:

«Девяносто шесть дорог есть, чтоб песнь сложить ты мог,

И любая правильна, поверь!»

Легенды о зле*^[50]

1.

Это рассказ невеселый,

Сумеречный рассказ.

Под него обезьяны гуляют,

За хвосты соседок держась:

«В лесах наши предки жили,

Но были глупы они

И вышли в поля научить крестьян,

Чтоб играли целые дни.

Наши предки просо топтали,

Валялись в ячменных полях,

Цеплялись хвостами за ветви,

Плясали в сельских дворах.

Но страшные эти крестьяне

Вернулись домой, как на грех,

Переловили предков

И работать заставили всех

На полях — серпом и мотыгой

От рассвета до темноты!

Засадили их в тюрьмы из глины

И отрезали всем хвосты.

Вот и видим мы наших предков

Сгорбленных и седых,

Копающихся в навозе

На дурацких полях просяных,

Идущих за гадким плугом,

Возящихся с грязным ярмом,

Спящих в глиняных тюрьмах

И жгущих пищу огнем.

Мы с ними общаться боимся,

А вдруг да в недобрый час

Крестьяне придут к нам в джунгли,

Чтоб заставить работать и нас!

Это рассказ невеселый,

Сумеречный рассказ.

Под него обезьяны гуляют,

За хвосты соседок держась.

2.

Ливень лил, был шторм суровый, но ковчег стоял готовый.

Ной спешил загнать всех тварей — не накрыла бы гроза!

В трюм кидал их как попало, вся семья зверей хватала

Прямо за уши, за шкирки, за рога, хвосты и за…

Только ослик отчего-то пробурчал, что неохота,

Ну а Ной во славу божью обругал его: «Осел,

Черт отцов твоих создатель, твой, скотина, воспитатель!

Черт с тобой, осел упрямый!» И тогда осел вошел.

Ветер был отменно слабый — парус шевельнул хотя бы!

А в каютах душных дамы от жары лишались сил,

И не счесть скотов угрюмых, падавших в набитых трюмах…

Ной сказал: «Пожалуй, кто-то здесь билета не купил!»

Разыгралась суматоха, видит Ной, что дело плохо:

То слоны трубят, то волки воют, то жираф упал…

В темном трюме вдруг у борта старый Ной заметил черта,

Черт, поставив в угол вилы, за хвосты зверье тягал!

«Что же должен я, простите, думать о таком визите?»

Ной спросил. И черт ответил, тон спокойный сохраня, —

«Можете меня прогнать, но… Я не стану возражать, но…

Вы же сами пригласили вместе с осликом меня!»

Перевел В. Бетаки

Томлинсон^[51]

В собственном доме на Беркли-сквер

^[52]

отдал концы Томлинсон,

Явился дух и мертвеца сгреб за волосы он.

Ухватил покрепче, во весь кулак, чтоб сподручней было нести,

Через дальний брод, где поток ревет на бурном Млечном пути.

Но вот и Млечный путь отгудел — все глуше, дальше, слабей…

Вот и Петр Святой стоит у ворот со связкою ключей.

«А ну-ка на ноги встань, Томлинсон, будь откровенен со мной:

Что доброе сделал ты для людей в юдоли твоей земной?

Что доброе сделал ты для людей, чем ты прославил свой дом?»

И стала голая душа белее, чем кость под дождем.

«Был друг у меня, — сказал Томлинсон, — наставник и духовник,

Он все ответил бы за меня, когда бы сюда проник…»

«Ну, то что друга ты возлюбил — отличнейший пример,

Но мы с тобой у Райских врат, а это — не Беркли-сквер!

И пусть бы с постелей подняли мы всех знакомых твоих —

Но каждый в забеге — сам за себя, никто не бежит за двоих!»

И оглянулся Томлинсон: ах, не видать никого,

Только колючие звезды смеются над голой душой его…

Был ветер, веющий меж миров, как нож ледяной впотьмах,

И стал рассказывать Томлинсон о добрых своих делах:

«Об этом читал я, а это мне рассказывали не раз,

А это я думал, что кто-то узнал, будто некий московский князь…»

Добрые души, как голубки, порхали над светлой тропой,

А Петр забрякал связкой ключей, от ярости сам не свой:

«Ты читал, ты слыхал, ты узнал, молвил он, — речь твоя полна суеты,

Но во имя тела, что было твоим, скажи мне, что сделал ты?