Немецкая идеология - Маркс Карл Генрих - Страница 29

Итак, мы видим, как вся эта давно знакомая критическая критика, достаточно охарактеризованная уже в «Святом семействе», снова, – как будто бы ничего не произошло, – выступает перед нами со всеми своими мошенничествами. Удивляться этому не приходится, ибо ведь наш святой муж сам жалуется на стр. 140, что «Святое семейство» «отрезывает у критики всякую возможность дальнейшего развития». С величайшим негодованием упрекает святой Бруно авторов «Святого семейства» в том, что они, с помощью химического процесса выпаривания, перевели бауэровскую критику из ее «жидкого» агрегатного состояния в «кристаллическое» состояние.

Стало быть, «институты нищенства», «метрическое свидетельство совершеннолетия», «сфера пафоса и громоподобных аспектов», «мусульманская аффектация понятий» («Святое семейство», стр. 2, 3, 4^{85} по критической «Literatur-Zeitung») – все это является-де бессмыслицей лишь до тех пор, пока это понимается «кристаллически»; ну, а двадцать восемь исторических ошибок, обнаруженных в экскурсе, который критика делает в область «злободневных вопросов английской жизни»^{86}, – разве это, если взглянуть на них с «жидкой» точки зрения, не ошибки? Настаивает ли критика на том, что с жидкой точки зрения она a priori[93] пророчески предсказала^{87} науверковский инцидент^{88} – после того как он давным-давно произошел у нее на глазах, – а не конструировала его post festum[94]? Настаивает ли она еще на том, что слово maréchal с «кристаллической» точки зрения может означать «кузнец», но с «жидкой», во всяком случае, должно означать «маршал», или, что если, при «кристаллическом» понимании, слова «un fait physique» могут значить «факт, относящийся к материальной природе», то их истинный, «жидкий» перевод должен гласить «факт физики», или, что «la malveillance de nos bourgeois juste-milieux»[95] в «жидком» состоянии все-таки значит «беззаботность наших добрых бюргеров»? Настаивает ли она на том, что с «жидкой» точки зрения «дитя, которое не становится, в свою очередь, отцом или матерью, есть, по существу своему, дочь»? Что кто-нибудь может иметь своей задачей «изобразить как бы последнюю горестную слезу прошлого»? Что различные привратники, «львы», гризетки, маркизы, жулики и деревянные двери в Париже в своей «жидкой» форме суть не что иное, как фазы таинства, «понятию которого вообще присуще – полагать себя в ограниченной форме и это ограничение, в котором выражается это таинство благодаря своей всеобщей сущности, вновь уничтожать, ибо самая эта сущность есть только результат своего внутреннего саморазличения, своей деятельности»? Что критическая критика в «жидком» смысле этого слова «идет неудержимо своим путем, победоносная и уверенная в победе», когда она в каком-либо вопросе сперва утверждает, что раскрыла его «истинное и всеобщее значение», потом признает, что она «не хотела и не имела права выйти за пределы критики», а в конце концов заявляет, «что она должна была бы сделать еще один шаг, но этот шаг был невозможен, потому что… он был невозможен» («Святое семейство», стр. 184^{89})? Что с «жидкой» точки зрения «будущее все еще – дело» критики, хотя «судьба и может решать, как хочет»^{90}, что с жидкой точки зрения критика не совершала ничего сверхчеловеческого, когда она «становилась в противоречие со своими истинными элементами, – противоречие, которое нашло уже свое разрешение в этих самых элементах»?

Правда, авторы «Святого семейства» были так легкомысленны, что поняли эти и сотни других фраз как фразы, выражающие твердую, «кристаллическую» бессмыслицу, – но синоптиков следует читать в «жидком» виде, т.е. согласно смыслу их авторов, а – упаси боже – не в «кристаллическом», т.е. не согласно их действительной бессмыслице, – и лишь тогда мы придем к истинной вере и восхитимся гармонией, царящей в домашнем хозяйстве критики.

«Энгельс и Маркс и знают поэтому только критику „Literatur-Zeitung“»^{91}. Это – сознательная ложь, доказывающая, как «жидко» наш святой читал книгу, в которой его последние работы изображаются лишь как увенчание всей его «работы в прошлом». Но нашему отцу церкви не хватило спокойствия, чтобы читать кристаллически, ибо он боится своих противников как конкурентов, которые оспаривают-де у него честь канонизации и «хотят лишить его ореола святости, дабы провозгласить святыми самих себя».

Отметим еще мимоходом тот факт, что по теперешнему заявлению святого Бруно его «Literatur-Zeitung» отнюдь не имела целью основать «общественное общество» или «представить как бы последнюю скорбную слезу» немецкой идеологии; не преследовала она также и цели – противопоставить самым резким образом дух массе и развить критическую критику во всей ее чистоте, а только – «изобразить либерализм и радикализм 1842 г. и их отголоски в их половинчатости и фразерстве», т.е., другими словами, бороться с «отголосками» того, что уже давно заглохло. Tant de bruit pour une omelette!^{92} Впрочем, именно здесь понимание истории, свойственное немецкой теории, опять-таки проявляется в своем «чистейшем» виде. 1842 год объявляется периодом наибольшего блеска германского либерализма, потому что философия приняла тогда участие в политике. Либерализм исчезает для критика с прекращением выхода «Deutsche Jahrbücher» и «Rheinische Zeitung»^{93}, органов либеральной и радикальной теории. После этого остаются будто бы лишь «отголоски», – между тем как на самом деле только теперь, когда немецкая буржуазия испытывает действительную, вызванную экономическими отношениями потребность в политической власти и стремится удовлетворить эту потребность, либерализм приобрел в Германии практическое существование и тем самым шансы на некоторый успех.

Глубокое огорчение святого Бруно по поводу «Святого семейства» не позволило ему критически разобрать это сочинение «из самого себя, через само себя и с самим собой». Чтобы справиться со своим горем, он должен был сначала достать себе эту книгу в «жидкой» форме. Эту жидкую форму он нашел в путаной и кишащей недоразумениями рецензии в «Westphälisches Dampfboot», майский выпуск, стр. 206 – 214. Все его цитаты взяты из мест, цитируемых в «Westphälisches Dampfboot», и сверх этого последнего ничто цитируемое не цитируется.

Язык святого критика также определяется языком вестфальского критика. Сперва все положения, приводимые вестфальцем («Dampfboot», стр. 206) из предисловия, переносятся в трехмесячник Виганда (стр. 140 – 141). Это перенесение составляет главную часть бауэровской критики, согласно старому, рекомендованному еще Гегелем принципу: