Убийца с крестом - Монтечино Марсель - Страница 76

• Предыдущая
• 76/125
• Следующая

Голд был в тупике и знал это. Он никогда не был следователем в прямом значении слова, никогда не верил уликам и очевидцам; его не убеждали пробы краски, микроскопические ворсинки, фотороботы и компьютерные распечатки. Его сила была в другом. Угроза, шантаж, надежная сеть осведомителей. Чуть-чуть поддать жару – и крысы зашевелятся. Подстроив ловушку, надо только вовремя закрыть дверцу. Рано или поздно твой герой себя проявит. Только, боялся Голд, это будет скорее поздно, чем рано. А он не мог позволить себе роскоши ждать. Слишком много людей требовали от него быстрых результатов. И, он знал, в дальнейшем их число будет только расти.

А времени совсем не оставалось.

Ровно в семь тридцать в кабинет ввалился член Городского совета Харви Оренцстайн в сопровождении трех помощников с хмурыми и серьезными лицами.

– Вас что, мама не научила стучаться? – проворчал Голд.

Замора немедленно продрал глаза, чуть не свалившись со стула, и, часто мигая, огляделся.

– Вот видите, ребенка разбудили, – ехидно вставил Оренцстайну Голд.

– Лейтенант, – начал Оренцстайн, – в двенадцать я назначил у себя пресс-конференцию. Мне бы очень хотелось, чтобы вы там выступили.

– Грешникам в аду тоже хочется холодной водички. Но это вовсе не означает, что им дадут напиться.

– Тогда доложите мне, как продвигается расследование.

– Если я и буду что докладывать – а я и не подумаю – о результатах следствия, каковых просто нет, то сделаю это через официальные каналы полицейского управления.

Оренцстайн закипал.

– Так что, черт возьми, я должен говорить прессе?

Голд улыбнулся.

– Сэр, это ваше личное дело.

Замора хмыкнул.

– Нет, вы только посмотрите, – брызгая слюней, распалялся Оренцстайн, – народ хочет знать, чем занимается полиция, чтобы положить конец убийствам!

Голд улыбнулся еще ласковее.

– Народу вы можете сказать, что в течение дня мы будем допрашивать подозреваемых.

Оренцстайн, помедлив, спросил:

– Это правда?

– Истинная.

– Вы что, хотите сказать, что нет даже примет убийцы?

– Разве что удастся разговорить эту собачку. – Вздохнул Голд, положив на стол одну из фотографий. – Она пока единственный свидетель. Все остальные видели его только со спины, с довольно далекого расстояния. Он, как призрак, растворяется в ночи. Фактически мы даже не знаем, один ли это человек. Их может быть сотня. Хотя мне кажется, что убийца действует в одиночку.

Оренцстайн замотал головой.

– Быть того не может!

Голд улыбнулся в третий раз.

– Сэр, а шли бы вы куда подальше.

Оренцстайн стоял в растерянности. Он украдкой поглядел на помощников и сел, почти вплотную придвинувшись к Голду.

– Лейтенант, зачем разговаривать в таком тоне? Мы могли бы вместе заниматься этим вопросом. Ведь у нас одна и та же цель!

– Не уверен. Чего, например, хотите вы?

– Естественно, чтобы убийца был задержан.

– Любопытно. А я-то думал, что вы хотите стать мэром.

Оренцстайн, казалось, не заметил колкости.

– Джек, можно я буду называть вас Джеком?

– Вы это только что сделали.

– Джек, многие считают, что Гунц чересчур затягивает дело.

Голд хотел возразить, но Оренцстайн продолжал:

– Отношения Гунца с национальными меньшинствами складываются не лучшим образом. Он унижал испано-говорящих полицейских, его репутация среди черных – чудовищная; он отталкивает женщин сальными шуточками, он примитивный расист, с ним все понятно. И за это расследование он взялся без особого рвения. А почему? Жертвами все время оказываются евреи, а Гунц – антисемит, ясно как дважды два. – Оренцстайн для пущей важности выпрямился. – Ко всему этому делу до последнего момента не относились достаточно серьезно, покуда на улицах не появились трупы евреев, а международная печать не вынесла его на первые полосы. И мы оба знаем, что было множество предупреждений. А сколько человек задействовал Гунц? Двадцать? Всего-то?! Но это же возмутительно! Это преступно! – Оренцстайн опять наклонился к Голду: – Джек, Гунца необходимо выставить в истинном свете! Такой человек – и шеф полиции здесь, в Лос-Анджелесе, где столько евреев! Это просто безнравственно! Я очень рассчитываю, что ты поможешь мне выдворить его с этого поста. Так будет лучше для всех. – Он склонился еще ниже. – Мы должны это сделать во имя нашего народа! Голд долго медлил с ответом. Он аккуратно сложил фотографии, смел со стола крошки и сахарную пудру, выбросил стаканчик из-под кофе. Потом раскрыл руку и начал поочередно загибать пальцы.

– Во-первых, – произнес он, – если кто и недооценил опасность ситуации, так это не Гунц, а я.

Он загнул следующий палец.

– Во-вторых, сегодня в шесть утра Гунц дал в помощь следствию еще сорок человек. Невзирая на мои возражения, смею добавить. Итого, уже шестьдесят. В-третьих, пожалуй, нет другого человека, который так же сильно ненавидит Гунца, как я. Он, конечно, фанатик. Но в полиции трудно сыскать человека без предрассудков. Откуда, по-вашему, нас набирают? Из воскресной школы? Как вам известно, нет среди кандидатов в полицейскую академию и лауреатов Нобелевской премии. В-четвертых, вы мне отвратительны куда больше, чем Гунц. Вы явились, размахивая флагом Израиля, произносите громкие речи о нашем народе и хотите на этом заработать политический капитал, прикрываясь трогательной заботой об Анне Штейнер, Ирвинге Роузуолле и, самое интересное, о Хани Дью Меллон. Тогда как вами движет одна мысль – по трупам этих несчастных пробраться к власти. Да вы после всего – просто дрек мит пфеффер![62] Вы оскорбили меня как человека, как офицера полиции и, наконец, как еврея. Меня от вас блевать тянет. В-пятых, – Голд загнул мизинец, – вон из моего кабинета и никогда больше не появляйтесь здесь.

Воцарилась гробовая тишина. Слышно было только попискивание компьютера с нижнего этажа. Помощники безмолвно таращились то на Голда, то на Оренцстайна.

Оренцстайн медленно поднялся, одернул пиджак. В его тихом голосе звучала угроза:

– Человеку с вашей репутацией лучше бы не наживать новых врагов.

– Человеку с моей репутацией уже нечего терять. – Голд передернул плечами. – А теперь попрошу вас закрыть за собой дверь.

Оренцстайн в сопровождении помощников мрачно вышел в коридор. На пороге обернулся, многозначительно подняв палец.

– Я вам этого не забуду!

– В чем и не сомневаюсь, – рассмеялся Голд. – Ничуть.

Оренцстайн с силой хлопнул дверью. Замора, давясь от хохота, что-то быстро записывал в блокнот.

– Ну просто черт меня побери!

– Что? – переспросил Голд.

– Не фильм, а конфетка! Просто черт побери! – Он взглянул на Голда. – Как ты думаешь, я не слишком молод для твоей роли?

– Салага! А почему бы тебе не сыграть самого себя?

– Нет, не выйдет. Роль уж больно хиловата. А мой режиссер этого не любит.

Голд встал и потянулся за пиджаком.

– Надо же кому-то в жизни быть и на вторых ролях. Такова жизнь. Пригладь вихры. Мы уходим.

– Куда?

– На похороны. Надо выразить соболезнование.

Перед войной Бойл-Хайтс был средоточием еврейской жизни Лос-Анджелеса. На холмах, к востоку от центра, лепились друг к другу небогатые каркасные дома, почти вплотную примыкая к синагоге. Теперь здесь осталась всего одна община, и «Таймс» не замедлила разразиться статьей, что порой, дескать, не набрать положенных десяти человек для совершения обряда. По мере того как удавалось скопить деньжат, евреи уезжали в более престижные районы, где ничто не напоминало им о том времени, когда их деды должны были вкалывать по двенадцать – четырнадцать часов в день, чтобы выбиться из нужды. Нынешние предпочитали селиться в Эсчино, в долине, в Западном Лос-Анджелесе, Беверли-Хиллз, Пасифик-Палисадес, Малибу и Санта-Монике. В Бойл-Хайтс ныне осталось совсем немного старых евреев, у которых уже не было сил – или денег – сниматься с места. Теперь здесь жили в основном мексиканцы, и стены были исписаны именами вроде Сли-пи и Допи, Локо и Негро, Чуэй и Уайт Бой, Чиндо и Чако. Этакий латиноамериканский вариант сказки про Белоснежку и семь гномов.

• Предыдущая
• 76/125
• Следующая