Убийца с крестом - Монтечино Марсель - Страница 87

• Предыдущая
• 87/125
• Следующая

– Зря потратил затяжку, – мягко упрекнул его Нэтти.

– Прости меня, – отозвался юноша и обвил руками тонкую шею Нэтти. Тот погладил его соски и лизнул в шею. Сунув руку в трусики юноши, он вынул его необрезанный член и ласкал, пока тот не поднялся в эрекции.

Голд вернулся к машине. Под горку «форд» бежал гораздо резвее.

Хаймен Гусман по прозвищу Гершель с трудом поднял свое двухсотшестидесятифунтовое тело с дивана, стоявшего в его двухэтажной квартире, и выключил телевизор, немедленно разбудив тем самым свою малютку жену Рут, уже около часа дремавшую в соседнем кресле.

– Гершель, – сонным голосом спросила она, увидев в его руке связку ключей, – ты что – в ресторан собрался? В такое-то время?

Гершель не мог припомнить, когда его в последний раз звали настоящим именем – Хайменом. Его все звали Гершелем, и жена не была исключением. По имени его отца. По названию ресторана. Даже когда он был ребенком и его старик был еще жив, завсегдатаи звали мальчика «молодым Гершелем». Теперь, спустя тридцать лет после смерти отца, он стал собственно Гершелем. Теперь он уже и сам так себя называл.

– Да, – буркнул он. – Схожу туда.

– Зачем? – спросила Рут, вновь погружаясь в сон.

– Сегодня собирался прийти Джеки Макс. Может быть, приведет с собой еще несколько человек. Я должен быть на месте.

В ответ послышалось сопение.

Гершель вышел, беззвучно заперев замок. Проезжая по холмам в сторону Лорел-Каньона, он перебрал в памяти все, что ему предстояло сделать. Печеночный фарш – Джеки Макс обожал котлеты из печени с луком. Содовая – Джеки терпеть не мог льда в содовой, но теплое пиво он ненавидел еще больше. Хлеб – достаточно ли его напекли утром? Джеки Макс был бы очень разочарован, если бы у Гершеля не нашлось котлет из печенки с луком. Он мог бы устроить скандал в присутствии своих парней. Разумеется, он ограничился бы насмешкой, но это все равно повредило бы репутации заведения. Такой уж у него стиль. От Джеки Макса всегда можно ожидать дурацкой выходки.

Гершель Гусман и Джеки Макс были – как бы это выразиться – друзьями, если вам будет угодно так сказать, уже в течение тридцати лет. Аккурат с той поры, когда старший Гершель умер и ресторан достался сыну. Тогда Макс был молодым безработным писателем-юмористом. Он подрабатывал на роли конферансье в стрип-шоу на западном конце улицы Сансет и шлялся по телестудии Си-би-эс, расположенной в квартале Ферфакс неподалеку от заведения Гершеля в надежде найти кого-нибудь, кто мог бы помочь ему реализовать свои таланты.

Гершелю было жалко худосочного, постоянно голодного бродягу. Как-то вечером он по своей инициативе соорудил для Джеки отменную печеночную котлету толщиной в три пальца и украсил ее свежим укропом. Котлета была горячая и издавала соблазнительный аромат. Он положил ее на стол Джеки Макса, который с видом голодающего человека сидел, прихлебывая остывший кофе и читая недельной давности журнал. Парень посмотрел на сандвич, затем поднял глаза на Гершеля.

– Я это не заказывал.

– Знаю.

– Но... у меня нет денег. Мне нечем заплатить.

– Ну и ладно. Заплатишь, когда станешь знаменитым. Как и все вокруг.

На лице Джеки Макса появилась серьезная мина.

– Я обязательно стану знаменитым. Но я вовсе не такой, как все вокруг. Я отработаю вам за бутерброд.

– Ешь, парень, – рассмеялся Гершель. – И не беспокойся. Это всего-навсего сандвич.

– Нет, Гершель, я хочу отработать. Может быть, помыть чашки и миски?

– Для этого у меня есть судомойки. Сделай одолжение, съешь сандвич – и все тут.

– Минутку, – отозвался Макс, оглядывая помещение. – У вас старые ценники. Я могу сделать новые. Мой старик рисовал вывески. Утром я приду сюда и все вам сделаю. Новые ценники украсят магазин. Зачем вам оставаться внакладе?

С этими словами Джеки набросился на сандвич, улыбаясь Гершелю, и, набив рот, принялся пережевывать печенку. И утром он, конечно же, явился с карандашами и кисточками и нарисовал новые ярлыки, без спросу завысив все цены на двадцать процентов. Гершель выразил удивление, и Джеки Макс спросил:

– Сколько они тут провисели?

– Два года.

– Долгонько, – непререкаемым тоном заявил Джеки.

– Но цифры не совпадают с ценами, указанными в меню.

– Я и их переделаю.

С этого дня Макс приходил сюда каждый день после полуночи. Обсудив с другими юмористами новые шуточки, он заказывал печеночный паштет с пивом и, когда ему приносили сандвич, громко и с достоинством говорил официантке:

– Запишите за мой счет.

Он регулярно сменял ценники и этикетки. И меню тоже. Затем окрасил помещение внутри, потом снаружи. Внешний вид здания не менялся лет двадцать, и Макс сделал из старого дома конфетку. Гершель любил и уважал его куда больше, чем всех прочих постоянных своих посетителей вместе взятых. В сущности, он и в грош не ставил телевизионщиков и киношников. Вот его отец был одним из тех, кого прельщал мишурный блеск, окружающий этих типов. Младший же Гершель видел в них лишь шумную толпу лентяев, жестоких друг с другом, неверных своим женщинам, людей, которым нельзя было доверять в серьезном деле. Он ни капли не жалел актеров, не желавших честно трудиться и ночами напролет сидевших в его ресторане, жалуясь на безработицу. А их агенты и менеджеры и того чище! Ящик его стола был забит чеками двадцатипятилетней давности, подписанными юными балбесами, утверждавшими, что они и есть будущие Сэмы Голдвины, и исчезавшими, как только почта приносила банковские протесты.

Нет, по мнению Гершеля Гусмана, для которого шестнадцатичасовой рабочий день был нормой жизни, всех этих шоуменов явно переоценивали.

Именно поэтому Гершелю тогда, тридцать лет назад, так понравился этот худосочный юнец, Джеки Макс. Он был исключением из правил.

Гершель до сих пор обожал рассказывать посетителям о том дне, когда Джеки Макс пришел и сказал ему:

– Гершель, я больше не могу рисовать тебе вывески.

– Вот как? Стало быть, возвращаешься домой? Отлично. Этот хренов Голливуд – не место для тебя.

– Нет, Гершель, не в том дело. – Лицо Макса расплылось в улыбке. – Я начинаю делать собственный сериал.

– Ого! Еще какой сериал! На второй месяц после выхода в эфир сериал «И это любовь?» стал телевизионным шоу номер один. Шутливые получасовые сценки о бруклинском мусорщике, женившемся на даме из высших кругов Манхэттена, казалось, вернули зрителям Америку 50-х годов с ее добродушным сердечным юмором. Пронзительный вопль соседа: «Мистер Макс! Сделайте нам одолжение, примите ванну!» – стал едва ли не самой популярной национальной хохмой. Шоу было бесспорным лидером экрана, и Джеки Макс мгновенно превратился в звезду первой величины. Он был сценаристом, директором, исполнителем главной роли. К третьему сезону он стал также и менеджером. И в этот самый год шоу получило название "Джеки Макс и «Это любовь?». В следующем году сериал уже назывался просто «Шоу Джеки Макса».

Сериал продержался восемь сезонов, сказочно обогатив Джеки Макса. После его завершения в 1964 году Макс снялся в двух фильмах, которые сам же финансировал. Обе ленты направились прямиком в мусорную корзину, и голливудские сплетники, всегда готовые подхватить дурной слух, объявившие Джеки королем малого экрана, заговорили о том, что якобы кино ему не по силам. Джеки исчерпал себя, утверждали они, его успехи – в прошлом. Его звезда закатилась. Макс потихоньку уехал в свое имение в сельском районе штата Нью-Йорк и жил там на протяжении десятка лет. Это было десятилетие революций, перемен, наступления наркотиков. Добродушный, печальный юмор Джеки Макса остался за рамками эпохи, в которой слово «респектабельность» вызывало неизменный смех.

Начиная с семьдесят восьмого года Джеки Макс вновь стал время от времени появляться на подмостках – в ночных клубах, на концертах и – что наиболее примечательно – в теледебатах Мэрва и Дины, Давида и Дика. Как же он изменился! Прибавил в весе пятьдесят фунтов, пепельные волосы засеребрились сединой. Он стал носить английские галстуки, и юмор его стал острым, жестким, отчаянно-веселым. Его шутки приобрели оскорбительный, скандальный оттенок в традициях Дона Риклеса. Однако если Риклес был любезен и галантен, Джеки Макс держался холодно и сдержанно. Эдакий Мистер Самообладание. Его колючие реплики блистали интеллектом. Вам бросают в лицо оскорбление, но вы не в силах сдержать смех. Карсон буквально давился от хохота, сидя за своим столом. Публика ревела от восторга. Приглашенный на передачу гость, которому были адресованы ядовитые стрелы красноречия Джеки, натужно улыбался и краснел.

• Предыдущая
• 87/125
• Следующая