Кто тебя предал? - Беляев Владимир Павлович - Страница 33

• Предыдущая
• 33/59
• Следующая

 — Будете отправлять службу в соседней дочерней церкви святых Космы и Дамиана, а со временем на пепелище вашего деканата мы воздвигнем новый, на этот раз уже каменный храм,— утешил Ставничего митрополит.— Святой отец наш, папа Пий XII, отпустил нашему капитулу пятнадцать миллионов немецких марок на скорейшую ликвидацию последствий тлетворного влияния большевизма. Часть этих средств мы обратим на восстановление и обновление наших храмов...

 — Есть одно неудобство, ваша эксцеленция,— растерянно пробормотал Ставничий.— В дочерней церкви святых Космы и Дамиана после рукоположения собирался править службу божию Роман Герета. Он мой будущий зять, а получится, что я перебегаю ему дорогу...

 Взмахом руки митрополит остановил Ставничего.

 — Я отзываю Романа сюда. Он человек молодой, деятельный. Ну, словом, могу сообщить вам доверительно, пока не для огласки: самые достойные и самые уважаемые представители нашего украинского общества адресовались по моему совету к фюреру великой Германии Адольфу Гитлеру с всемилостивейшей просьбой разрешить нам создать воинское соединение из украинцев, которое смогло бы бок о бок с доблестным немецким воинством идти под знаменами рейха на безбожную Москву... Если имперская канцелярия доведет нашу просьбу до сведения фюрера и он разрешит нам сформировать такое соединение, я назначу в него капелланом Романа Герету.

 — Простите мою назойливость, ваша эксцеленция. А моя дочь? Они ведь обручены...

 — До Москвы отсюда недалеко, отец Теодозий,— сказал, мило улыбнувшись, митрополит.— После взятия Москвы, когда это гнездо антихристов окажется в наших руках, Роман получит по моему ходатайству отпуск и справит свадьбу с моей крестницей и вашей дочерью не в Тули-головах, а здесь, во Львове. А пока, на этот переходный период, я советую вам, отец Теодозий, оставить вашу дочь в монастыре под покровительством игуменьи Веры...

 «В эти горькие минуты,— читал я в тетради отца Теодозия,— я так верил митрополиту. Мог ли я предполагать, во что обернется дальше его кротость и ласка?..»

НА ГОРЕ ВРОНОВСКИХ

Полицейский в черном мундире изо всех сил заколотил ломиком по стальному рельсу, подвешенному у караульного помещения — «вахи» — Сталага-325, на горе Вроновских.

 Назойливые и властные звуки гонга проникали в подвалы кирпичных бастионов, разносились над загородками-клетушками, сделанными из колючей проволоки на макушке горы, под открытым небом.

 Под эти звуки из подвалов и проволочных загородок стали появляться военнопленные. Истощенные, заросшие, подталкиваемые охраной, они старались поддержать раненых. Об участи, которая ждала их здесь, за колючей проволокой львовской Цитадели, красноречиво говорили надписи, выделенные белой краской огромными буквами на полукруглых стенах кирпичных бастионов:

ЗАПРЕЩЕНО ЕСТЬ РАЗРЕЗЫВАТЬ ТРУПОВ ВОЕН. ПЛЕННЫХ И ОТДАЛЯТЬ ТАКОВЫХ ЧАСТЕЙ. НЕПОВИНОВЕНИЕ — СМЕРТЬ!

Комендант Сталага-325 Оберет ОХЕРНАЛЬ

 Дюжие полицаи, вооруженные деревянными палками, подгоняли отстающих ударами палки, громкими окриками:

 «Шнель! Шнель!»^[12]

 Опухшие от голода, оборванные, люди прилагали все усилия, чтобы дотянуться до главной линии колючей проволоки, отделяющей их от лагерной линейки, и, уцепившись за нее грязными пальцами, ждать. Чего? Быть может, после очередной «селекции» — отбора их повезут на расстрел? Или удары гонга призывают их для очередного пересчета?

 А может, что самое желанное в нынешних условиях, для вывода на работу? Пока они будут тащиться туда, на шоссе к Одеську, окруженные вахманами и сторожевыми псами, чтобы ремонтировать там дороги, кто-нибудь из прохожих нет-нет да и забросит кусок хлеба или пару картофелин в середину колонны. Да и там, под палящим солнцем, когда они дрожащими, ослабевшими руками будут ремонтировать мостовую, укладывая на подушку дороги тяжелые каменюки, иные смельчаки из сердобольных жителей, подползая огородами, будут бросать им початки вареной кукурузы, буханки домашнего черного хлеба, а иной раз — и это великое счастье — кинут шмат ржавого, посыпанного солью запорожского сала. Голод мучил военнопленных: в Цитадели уже давно съедены вся лебеда и крапива. Даже кора на молодых и без того чахлых липах и ясенях начисто счищена — в рост человека. Даже крысы и кошки боятся забегать сюда, чтобы не стать случайно добычей пленников. У внутреннего входа в лагерь в камне стены хорошо заметна надпись на немецком языке: «Отсюда только один путь — на кладбище».

 Кто ее выцарапал? Может быть, в бессонную ночь дежурства вахман-немец, ужаснувшийся тем, что ему довелось увидеть в Сталаге-325?

 И повсюду проволока! Тонны проволоки густыми рядами вдоль и поперек переплели дреколья — привезенные специально из Германии на славянскую землю железные скрюченные палки. Неведомые немецкие конструкторы Берлина или Дюссельдорфа немало поломали себе головы, чтобы эти остроконечные палки делали еще более прочными густые проволочные заграждения. Казалось, нет силы в мире, которая смогла бы разорвать эту стальную паутину.

 Вызванные на лагердый плац военнопленные увидели сквозь переплеты из колючей проволоки и через круглые шары проволочных спиралей Бруно, как вахманы услужливо пропустили в распахнутые ворота Цитадели дамскую делегацию «украинского комитета помощи». Ее направил на помощь страждущим и жаждущим сам митрополит Шептицкий.

 Дамы-патронессы, жены и вдовы Львовских адвокатов, судебных советников, бывших делегатов польского сейма и австрийского парламента чинно шествовали по дороге, по которой еще сегодня ночью вывозили в Лисеницкий лес на сожжение сотни трупов.

 В черных платьях, отороченных кружевами, в старомодных мантильях, вытащенных из пропахших нафталином сундуков, с четками в руках и крестиками на груди, они мелкими шажками, с опаской приближались к лагерному плацу. Из-за колючей проволоки на них глядели тысячи голодных, настороженных глаз.

 Среди светских благотворительниц на вершину горы Вроновских поднимались и монахини-василианки: игуменья Вера, сестра Моника, Иванна Ставничая и другие монахини. Они несли сюда связки молитвенников, шкатулки с крестиками и нагрудными иконками.

 Игуменья Вера, взобравшись на услужливо подставленный ей полицаем в зеленой одежде деревянный ящик, скорбным голосом обратилась к пленникам:

 — Дорогие сыночки! Братья Христовы! Не по своей воле многие из вас сражались под знаменем антихриста в безбожной Красной Армии, а теперь попали в большую беду. По милостивому соизволению немецких властей мы пришли к вам на помощь. Подпишите декларацию о своем полном разрыве с большевизмом, попросите помилования

  у фюрера великой Германии Адольфа Гитлера! И мы похлопочем о вашем скорейшем освобождении и окажем посильную помощь каждому декларанту независимо от его прошлого. Пусть же учение смиренного господа бога нашего Иисуса Христа возвратит вас на путь покорности и благоразумия...

 — Вопросик, мамаша! — крикнул из-за проволоки заросший военнопленный с зелеными петлицами пограничника.

 — Прошу, сын мой! — сказала игуменья, радостно оживившись.

• Предыдущая
• 33/59
• Следующая