Милый друг - де Мопассан Ги - Страница 40

• Предыдущая
• 40/76
• Следующая

– Благодарю, благодарю, как я люблю вас! – страстно целуя ее руки, бормотал он.

Она встала. Последовав ее примеру, он вдруг заметил, что она очень бледна. И тут он понял, что нравится ей, быть может, уже давно. Они стояли друг против друга; воспользовавшись этим, он привлек ее к себе и запечатлел на ее лбу долгий, нежный, почтительный поцелуй.

– Послушайте, друг мой, – выскользнув у него из рук, строго заговорила она, – я еще ничего не решила. Однако может случиться, что я соглашусь. Но вы должны обещать мне держать это в строжайшем секрете до тех пор, пока я вам не скажу.

Он поклялся ей и ушел, чувствуя себя на седьмом небе.

С этого дня он начал проявлять в разговорах с ней сугубую сдержанность и уже не добивался от нее точного ответа, поскольку в ее манере говорить о будущем, в тоне, каким она произносила: «В дальнейшем», в ее проектах совместной жизни угадывалось нечто более значительное и более интимное, чем формальное согласие.

Дюруа работал не покладая рук и тратил мало, стараясь накопить немного денег, чтобы ко дню свадьбы не остаться без гроша, так что теперешняя его скупость равнялась его былой расточительности.

Прошло лето, затем осень, но ни у кого по-прежнему не возникало никаких подозрений, так как виделись они редко и держали себя в высшей степени непринужденно.

Однажды вечером Мадлена, глядя ему прямо в глаза, спросила:

– Вы ничего не говорили о нашем проекте госпоже де Марель?

– Нет, дорогая. Я обещал вам хранить его в тайне, и ни одна живая душа о нем не знает.

– Ну, теперь можете ей сказать. А я сообщу Вальтерам. На этой же неделе. Хорошо?

Он покраснел.

– Да, завтра же.

– Если хотите, – медленно отведя глаза в сторону, словно для того, чтобы не замечать его смущения, продолжала она, – мы можем пожениться в начале мая. Это будет вполне прилично.

– С радостью повинуюсь вам во всем.

– Мне бы очень хотелось десятого мая, в субботу. Это как раз день моего рождения.

– Десятого мая, отлично.

– Ваши родители живут близ Руана, да? Так вы мне по крайней мере говорили.

– Да, близ Руана, в Кантеле.

– Чем они занимаются?

– Они… мелкие рантье.

– А! Я мечтаю с ними познакомиться.

Дюруа, крайне смущенный, замялся:

– Но… дело в том, что они… – Затем, внушив себе, что надо быть мужественным, решительно заговорил: – Дорогая, они крестьяне, содержатели кабачка, они из кожи вон лезли, чтобы дать мне образование. Я их не стыжусь, но их… простота… их… неотесанность… может неприятно на вас подействовать.

Она улыбалась прелестной улыбкой, все лицо ее светилось нежностью и добротой.

– Нет. Я буду их очень любить. Мы съездим к ним. Непременно. Мы еще с вами об этом поговорим. Мои родители тоже были простые люди… Но они умерли. Во всем мире у маня нет никого… кроме вас, – добавила она, протянув ему руку.

Он был взволнован, растроган, покорен, – до сих пор ни одна женщина не внушала ему таких чувств.

– Я кое-что надумала, – сказала она, – но это довольно трудно объяснить.

– Что именно? – спросил он.

– Видите ли, дорогой, у меня, как и у всякой женщины, есть свои… свои слабости, свои причуды, я люблю все блестящее и звучное. Я была бы счастлива носить аристократическую фамилию. Не можете ли вы, по случаю нашего бракосочетания, сделаться… сделаться дворянином?

Теперь уже покраснела она, покраснела так, словно совершила бестактность.

– Я сам об этом подумывал, – простодушно ответил Дюруа, – но, по-моему, это не так-то легко.

– Почему же?

Он засмеялся:

– Боюсь показаться смешным.

Она пожала плечами:

– Что вы, что вы! Так поступают все, и никто над этим не смеется. Разделите свою фамилию на две части: «Дю Руа». Очень хорошо!

– Нет, нехорошо, – с видом знатока возразил он. – Это слишком простой, слишком шаблонный, слишком избитый прием. Я лично думал взять сперва в качестве литературного псевдонима название моей родной деревни, затем незаметно присоединить ее к фамилии, а потом уже, как вы предлагаете, разделить ее на две части.

– Ваша деревня называется Кантеле? – спросила она.

– Да.

Она призадумалась.

– Нет. Мне не нравится окончание. Послушайте, нельзя ли чуть-чуть изменить это слово… Кантеле?

Г-жа Форестье взяла со стола перо и начала выписывать разные фамилии, всматриваясь при этом в их начертание.

– Готово, смотрите, смотрите! – неожиданно воскликнула она и протянула ему лист бумаги, на котором стояло: «Госпожа Дюруа де Кантель».

– Да, это очень удачно, – подумав несколько секунд, заметил он с важностью.

– Дюруа де Кантель, Дюруа де Кантель, госпожа Дюруа де Кантель. Чудесно! Чудесно! – в полном восторге повторяла г-жа Форестье. – Вы увидите, как просто все к этому отнесутся, – уверенно продолжала она. – Только не надо терять времени. Потом будет уже поздно. Свои статьи вы с завтрашнего же дня начинайте подписывать: «Дюруа де Кантель», а заметки – просто «Дюруа». Среди журналистов это так принято, и ваш псевдоним никого не удивит. Ко дню нашей свадьбы мы еще кое-что изменим, а друзьям объясним, что до сих пор вы отказывались от частицы «дю», из скромности, что к этому вас вынуждало занимаемое положение, а может, и вовсе ничего не объясним. Как зовут вашего отца?

– Александр.

– Александр, Александр, – несколько раз повторила она, прислушиваясь к звучанию этого слова, потом взяла чистый лист бумаги и написала:

«Господин и госпожа Александр дю Руа де Кантель имеют честь сообщить вам о бракосочетании их сына Жоржа дю Руа де Кантель с госпожой Мадленой Форестье».

Она издали взглянула на свое рукописание и, довольная эффектом, заявила:

– При известной сноровке можно добиться чего угодно.

Выйдя от нее с твердым намерением именоваться впредь «дю Руа» и даже «дю Руа де Кантель», он почувствовал, что вырос в собственных глазах. Походка у него стала еще более молодцеватой, голову он держал выше, а его усы были теперь особенно лихо закручены, – так, по его мнению, должен был выглядеть дворянин. Он находился в таком приподнятом состоянии, что ему хотелось объявить первому встречному: «Меня зовут дю Руа де Кантель».

Но, вернувшись домой, он с беспокойством подумал о г-же де Марель и тотчас же написал письмо, в котором назначил ей свидание на завтра.

Затем, с той же врожденной беспечностью, благодаря которой он ко всему относился легко, Дюруа махнул на это рукой и начал писать бойкую статью о новых налогах, которые он предлагал установить в целях укрепления государственного бюджета.

За частицу, указывающую на дворянское происхождение, он считал нужным взимать сто франков в год, а за титул, начиная с баронского и кончая княжеским, от пятисот до тысячи франков.

Подписался он: «Д. де Кантель».

На другой день из «голубого листочка», посланного ему любовницей, он узнал, что она будет у него в час.

Дюруа ждал ее с некоторым волнением; он решил сразу приступить к делу, сказать ей все напрямик, и только потом, когда острая боль пройдет, привести убедительные доводы, объяснить ей, что он не может оставаться холостяком до бесконечности и что раз г-н де Марель упорно не желает отправляться на тот свет, то ему пришлось подумать о законной супруге.

И все же ему было не по себе. Когда раздался звонок, у него сильно забилось сердце.

Она бросилась к нему:

– Здравствуй, Милый друг!

Холодность его объятий не укрылась от г-жи де Марель.

– Что с тобой? – внимательно посмотрев на него, спросила она.

– Сядь, – сказал он. – Нам надо серьезно поговорить.

Не снимая шляпы, а лишь приподняв вуалетку, г-жа де Марель села в ожидании.

Дюруа опустил глаза, – он собирался с мыслями.

– Дорогая моя, – медленно заговорил он, – меня очень волнует, расстраивает и огорчает то, что я должен тебе сообщить. Я горячо люблю тебя, люблю всем сердцем, и боязнь причинить тебе горе удручает меня сильней, чем сама новость.

• Предыдущая
• 40/76
• Следующая