Король терний - Лоуренс Марк - Страница 21

Уже через несколько минут, лавируя и обгоняя солдат Дозора, я настиг Макина. Он бежал в компании начальника Дозора Хоббза и его капитанов Гарольда и Стодда. Был там и старина Кеппен, который несколько лет назад проявил благоразумие, отказавшись прыгать вслед за бывшим начальником Дозора в водопад Ралоу. Я погорячился, когда сказал, что начальник Дозора бежал, точнее будет — шел скорым шагом.

— Отправь четыре отряда вон на те горные хребты, — приказал я. — Пусть уложат еще несколько сотен солдат Стрелы.

— А если солдаты противника их настигнут? — спросил Хоббз.

— Ну, тогда снова надо будет спасаться бегством, — ответил я.

— По крайней мере, будет время для короткой передышки, — сказал Кеппен и сплюнул на камень.

— И тебе, старина, гарантирована передышка, — усмехнулся я. — Это задание для твоих отрядов.

— Лучше бы я тогда прыгнул, — пробормотал Кеппен, покачал головой и высоко поднял свой лук — красная лента на нем, подхваченная ветром, затрепетала. Он потрусил в сторону хребтов, его люди потянулись за ним.

— Бег — дело хорошее, — не сбавляя хода, сказал Хоббз, — но мы рискуем в конце концов оказаться слишком далеко от Логова, а в худшем случае нас полностью вытеснят за пределы Высокогорья.

— Что в конечном счете… — Макин с трудом перевел дыхание и закончил: — наилучший вариант исхода дела. — В беге Макин уступал нам всем, сказывались долгие годы, проведенные верхом на коне. Он взобрался на большой валун и оттуда окинул взглядом долину. — У нас на хвосте тысячи три, а может быть, и все четыре.

— Принц любит, чтобы счет был в его пользу, — сказал Хоббз и почесал седую голову в том месте, где неотвратимо намечалась лысина. — Король Йорг, надеюсь, у вас есть чертовски хороший план.

Мне тоже хотелось на это надеяться. Если бы не Норвуд и Геллет, Лесной Дозор уже давно бы исчез. Как быстро реальные факты превращаются в легенду, и что еще удивительнее, со временем люди с большей готовностью верят не фактам, а именно легендам. И, может быть, они были правы, веря в то, что я одержал победу над лордом Геллета, превратил в пепел его могущественный замок и его армию. Возможно, они были правы, а я не прав, но мне никак не верилось в те ловкие приемы и хитрости, которые я мог упрятать в маленькой медной шкатулке.

Верил я или нет, но шкатулка — это все, что у меня было. И поэтому я прижал ее ко лбу — изо всех сил, словно так я мог втиснуть в голову свою память, в которой так нуждался. Появилось чувство, как когда слово, которое вертелось на языке, но никак не вспоминалось, вдруг само по себе всплывает в памяти. Только сейчас это было не одно слово, а поток слов и образов, ощущений, вкусов и запахов. Вернулась часть прожитой жизни.

Воспоминания хлынули потоком, увлекая меня с ветреных горных склонов назад в прошлое. Куда-то исчезли солдаты Лесного Дозора, голоса, крики. Мое тело рванулось вперед за рукой, отпускающей одну опору, и, пока не потеряна инерция, нужно было успеть ухватиться за следующую. Лазанье по горам — это своего рода вера, здесь нельзя мешкать, здесь нет запасного варианта. Мои пальцы попали в трещину, царапаясь об острые края, ноги скребли по шероховатой поверхности скалы, кожаная одежда тормозила скольжение вниз.

Среди скал Маттеракса, как указующий перст Всевышнего, взмывает к небу каменная стела. Не знаю, как она здесь возникла и кто ее вытесал. В одной из имеющихся у меня книг говорится, что в незапамятные времена ветер, вода и лед создавали подобные скульптуры. Но мне кажется, это сказка для детей — и к тому же весьма скучная. Лучше бы в ней говорилось о демонах, повелевавших ветрами, о богах рек и озер, о ледяных гигантах из Йотенхейма. С тем же успехом получилась бы сказка, но только более интересная.

Рука ныла от боли, мышцы ноги разрывались от напряжения: я застыл в неудобной позе, вцепившись в покрытый трещинами утес, ртом хватая холодный воздух. Запрещается смотреть вниз, но люблю это делать. Люблю смотреть, как отрываются и исчезают в пустоте мелкие осколки скалы. Все тело горело от напряжения, холодный ветер налетал и снимал избыток жара. Было ощущение, что меня бросает то в огонь, то в ледяную купель.

Каменная стела рвалась ввысь из горного кряжа, тянувшегося вдоль двух глубоких долин. От ее усыпанного щебнем подножия до плоской вершины, где прилепилась хижина, было четыреста футов каменной глыбы, уходившей вверх практически вертикально, лишь с небольшими выступами в некоторых местах.

Сотней футов ниже был выступ, на котором я однажды увидел горного козла. Способность этих животных в поисках клочка зеленой растительности подниматься на невероятную высоту не переставала удивлять меня. Очевидно, они владеют своим особым искусством скалолазания. Я чуть подтянулся вверх, чтобы мои глаза оказались на одном уровне с глазами животного. Вытянутая морда козла венчалась двумя витыми рогами. В его глазах было что-то чужеродное, такого не увидишь в глазах собаки, лошади или птицы. Вероятно, причина заключалась в прямоугольных зрачках. Казалось, горный козел выбрался из расселины, ведущей в ад, или упал сюда прямо с луны. Мы смотрели друг другу в глаза, пока я переводил дыхание и ждал, когда мое тело обретет силы двигаться дальше.

Я обнаружил эту каменную стелу в первый год, как сел на трон Ренара, и, возможно, с того момента эта каменная игла была моим самым вероятным убийцей. Семь раз я пробовал подняться на ее вершину, и семь раз я терпел фиаско. Но меня нелегко заставить сдаться.

И когда Коддин спросил меня, зачем я занимаюсь лазаньем по скалам, я наплел ему какую-то чушь. Правда же кроется — по крайней мере, так мне кажется на данный момент, — в далеком прошлом, когда на меня еще не давил груз прожитых лет. Моя мать в Высоком Замке играла для нас с Уильямом на инструменте. На пианино. Магический объект со множеством белых и черных клавиш. Должен признаться, мы с Уиллом доставляли немало хлопот. Дрались, строили друг другу козни, проказничали, насколько хватало фантазии. Но когда мама играла на пианино, мы затихали и слушали. Я помню все до мельчайших подробностей: как быстро мелькают ее пальцы — не уследить за их движением, — как раскачивается ее тело и длинная коса мечется по спине и плечам, как падает свет на крышку музыкального инструмента. Но я ничего не слышу. Она играет за толстым стеклом, вставшим стеной много лет назад, когда я сбежал от всего этого — от нее, от кареты, от тернового куста.

Я вижу, но не слышу.

Но когда я взбираюсь на какую-нибудь кручу, только тогда, на самом краю жизни, я начинаю различать отдельные звуки. Так слышатся издалека слова, смысл которых разобрать невозможно. Музыка едва касается меня… И ради этого я готов подняться на любую высоту.

В начале лета я пытался в восьмой раз взять каменную стелу, когда принц Стрелы пересек мои границы со своей армией, тяжело нагруженной добычей от военных грабежей в Нормардии и Орланте. С добычей и, стоит заметить, с рекрутами, потому что лорды тех земель не пользовались особой любовью, и принц завоевал сердца их вассалов еще до того, как тела лордов были преданы земле.

Скалолазание — это выбор, ответственность и решимость. На стеле есть такие отвесные места, что одну опору нужно полностью отпустить, чтобы ухватиться за следующую, а иногда нужно делать рывок вверх в пространстве вовсе без опоры. В такие минуты ты летишь — вверх; но если не сумеешь найти следующую опору — летишь вниз. В таких подъемах нет полумер: каждый раз, принимая решение, ты вкладываешь в него все, что ты из себя в этот момент представляешь.

В таком духе можно прожить всю жизнь, хотя я бы этого не рекомендовал. В конце концов, все люди умирают, но не все люди живут. Скалолаз может умереть молодым, но он, по крайней мере, эту короткую жизнь проживет. Во время длительного подъема достигается точка, когда ты понимаешь, что должен либо отступить, либо умереть. И третьего не дано. До вершины пятьдесят футов, я, прижавшись к холодной скале, вишу и чувствую себя слабым ребенком, голодным, с волдырями, вздувшимися на руках и ногах, с нестерпимой болью в мышцах.