Король терний - Лоуренс Марк - Страница 39

— Или сильную привязанность. — Вошел Райк, нагнул голову и злобно покосился. С того момента, как у меня появилась медная шкатулка, он решил, что может говорить то, что думает.

— Существуют две вещи, братья, которые вам надо запомнить, — сказал я.

Из-за спины Райка высунулись лица Грумлоу, Сима и Кента.

— Если еще раз кто-нибудь из вас затронет эту тему, клянусь всеми чертями преисподней, он не выйдет отсюда живым. Второе: если забыли, то потрудитесь вспомнить, как наши братья умирали у стен Логова, как нас убивали солдаты графа Ренара. И больше нет с нами Элбана, Лжеца и Толстяка Барлоу… И тогда Гог всю личную гвардию графа, более семидесяти отборных солдат, превратил в лужу кипящей крови и жира. А ему было всего семь лет. И кем он вырастет, и вырастет ли вообще — вопрос для меня очень важный, поважнее того, доживет ли ваша жалкая свора до завтра или нет. Честно говоря, Райк, меня заботит много вопросов, но сейчас Гог для меня на первом месте.

— Я там тебе понадоблюсь, — сказал Макин. За долгие годы его обязанность охранять меня стала привычкой и даже жизненной необходимостью.

— Если все пойдет хорошо, ты мне не понадобишься, — сказал я. — А если все пойдет плохо, то в распоряжении Ферракайнда небольшая армия троллей, готовая выполнить малейшее его повеление, и сам он способен лишь силой мысли спалить не одну сотню человек. Поэтому я не думаю, что лишний меч спасет ситуацию.

Я направился к выходу. Макин продолжал настаивать, братья, как побитые собаки, поджали хвосты. Но только не Красный Кент. У него был новый топор. И не просто новый, а отличный, такие ковали на дальнем севере и привозили галерами на продажу в Карлсвотер. Кент поднял свой топор, потряс им и ничего не сказал.

Горгот и Гог ждали меня в кладовой герцога, там уже были приготовлены мешок с провизией и специально пропитанные воском одеяла на случай, если нам придется устраиваться на ночлег в горах.

С восходом яркого весеннего солнца мы отправились в путь. Отправились пешком. Я редко расставался с Брейтом, но у меня не было желания оставлять его без призора на склоне вулкана. Тем более я знал, что тролли большие любители конины. Мне она и самому нравилась.

Не прошли мы и полмили, как нас нагнал Синдри, при легком галопе его косички высоко подпрыгивали и били по спине.

— Не в этот раз, Синдри. Идем только я и эти ребята, — я попытался его остановить.

— Я вас провожу через лес.

— Через лес? У нас там раньше не было проблем, — сказал я.

— Я присматривал, — усмехнулся Синдри. — Если бы что-то случилось недоброе, я бы вас вывел. Но тогда вам повезло.

— А чего в лесу надо бояться? — спросил я. — Зеленых троллей? Гоблинов? Самого Гренделя? У вас, дейнцев, больше всяких страшилищ, чем у всех остальных жителей империи вместе взятых.

— Надо бояться сосновых людей, — пояснил Синдри.

— А они хорошо горят? — пошутил я.

Он рассмеялся было, но тут же смолк.

— Что-то в лесу выпускает из людей кровь и вместо нее заливает смоляной сок. Люди не умирают, но становятся другими. — Он показал на свои глаза. — Белки делаются зелеными. У них нет крови, и топор им не страшен.

Я нахмурился.

— Ну что ж, веди нас. Я сегодня очень занят. И всем этим сосновым людям придется пожаловать в Высокогорье и выстроиться в очередь, если они желают моей краткой аудиенции.

Синдри спешился и повел своего коня под уздцы. Мы, подозрительно оглядываясь по сторонам, пошли рядом, по лесным тропинкам, которые он выбирал как безопасные. К полудню лес поредел и вывел нас к холмам, покрытым вереском. Мы пробирались сквозь папоротник, достигавший нам до пояса, и густой утесник, кустики вереска на каждом шагу пытались поймать нас в капкан, и облачка пыльцы стелились за нами следом.

Синдри не пришлось уговаривать отстать.

— Я вас здесь подожду, — сказал он и устроился в разлапистом папоротнике на солнечном склоне холма. — Удачной встречи с Ферракайндом. Если вы его убьете, то обретете на севере друзей, по крайней мере, одного друга точно. А возможно, и тысячу!

— Я иду к нему не для того, чтобы убить, — сказал я.

— Может быть, это и к лучшему, — сказал Синдри.

Я нахмурился. Если бы у меня трое братьев погибли в Химрифте, возможно, я бы хотел свести счеты с тем, кто там правил. Хотя, казалось, дейнцы не делают особого различия между Ферракайндом и вулканами. Для них вступить в распрю с ним равносильно тому, чтобы начать враждовать с горой, с которой упал твой друг.

Я повел своих спутников к Халрадре по тем же тропинкам и склонам, по которым мы шли в прошлый раз. На высоте появился ветер и мгновенно осушил наш пот. Солнце светило ярко, обещая хорошую погоду. Если это будет наш последний день, то он будет хорошим. Мы шли по длинной лощине, под ногами черный пепел и расколотые лавовые потоки, давно застывшие, но сохранившие траекторию движения. Высоко над нами виднелась одинокая хижина пастуха, вероятно, построенная в те времена, когда вокруг росла трава. Она казалась крошечной среди горных махин. Легкое облако закрыло солнце, и тень разлилась по безмолвно застывшему утесу с востока на запад. В груди Горгота глухо зарокотало. За время путешествия с Горготом я успел полюбить этот его рокот. Он держал слова при себе, и узнать, что он думает в тот или иной момент, было невозможно. Но он не пропускал ничего, даже тех редких случаев, когда бесчисленное множество тропинок нашего грязного, поношенного мира сходились на короткое время в линию, которая создавала такую ослепительную — смотреть больно — красоту.

Там, где Горгот молчал, Гог трещал за двоих. По большей части я это ему спускал. Детская болтовня. Для них это естественно, ну а для меня естественно не прерывать ее. Хотя во время второго восхождения на Халрадру Гог не сказал ни слова. И это после того, как он в течение нескольких недель засыпал меня вопросами: «Почему у лошади четыре ноги, брат Йорг?» — «Из чего делается зеленый цвет, брат Йорг?» — «Почему это дерево выше того, брат Йорг?» Можно было бы подумать, что его вопросы меня раздражали, но, честно говоря, его молчание раздражало меня в большей степени.

— Гог, сегодня у тебя нет вопросов? — спросил я.

— Нет. — Он стрельнул в меня глазами и тут же отвел взгляд в сторону.

— Ни одного? — уточнил я.

Мы поднимались по склону молча. И я знал, что не страх запечатал ему рот. Для ребенка ужас в том, что он вдруг обнаруживает ограниченность возможностей тех, кого он любит. Приходит время, и ты понимаешь, что твоя мать не всегда может защитить тебя, что твой наставник тоже делает ошибки, что выбирается неправильный путь только потому, что взрослым недостает силы выбрать путь верный… И каждое из таких открытий урезает твое детство; словно удары, они постепенно убивают в тебе ребенка, и вместе с этим в тебе рождается мужчина. Ты становишься сильнее, но к этой силе примешивается чувство горечи и разочарования.

Гог не хотел задавать вопросов, потому что не хотел слушать, как я лгу.

Мы подошли к пещерам и, поморщив носы от вони, производимой троллями, шагнули в темноту.

— Гог, будь добр, дай немного света, — попросил я.

Он раскрыл ладонь, и вспыхнул огонь, как будто он все время держал его зажатым в кулаке.

Я шел первым: через большой зал, по узкому проходу, поднимавшемуся вверх на пятьдесят ярдов и выводившему в сферическую камеру с рельефными стенами и выбоинами в полу.

На этот раз тролли появились очень быстро, с полдюжины выступило из темноты и обступило Гога, державшего в ладони огонь. Горгот напрягся, новички не вызывали у него доверия, но они присели на корточки и наблюдали за нами, за Горготом, не проявляя агрессии.

— Зачем мы сюда пришли? — наконец спросил Горгот. Я не раз задавал себе вопрос, можно ли Горгота вывести из строя.

— Я выбрал свое поле, — сказал я. — Если тебе предстоит встреча со львом, то лучше, чтобы это было не в его логове.

— Ты еще нигде не искал, — усомнился Горгот.

— То, что мне нужно, я нашел здесь.