Король терний - Лоуренс Марк - Страница 5

Кожа, кости и озорство — вот из чего сделан брат Гог. Монстр родился, монстр растет, и невозможно было бы отличить его от сына Адама, если бы не красно-черные крапины на его теле, темная бездна глаз, черные ногти на руках и ногах и острые выступы, начавшие расти вдоль позвоночника. Когда наблюдаешь за тем, как он бегает, играет и смеется, кажется, что он — расселина в мире, сквозь которую может прорваться огонь преисподней. В это свято веришь, видя, как он воспламеняется.

Я захватил трон моего дяди в четырнадцать лет, и сидеть на нем мне понравилось. К трону прилагался замок и сонм служанок, чтобы познать их достоинства, и дворянство, или, по крайней мере, то, что им считалось, чтобы его подавлять, и сокровища, чтобы их тратить. Первые три месяца я только этим и занимался.

Я проснулся мокрый от пота. Как правило, я просыпаюсь резко и со свежей головой, но сейчас я чувствовал себя так, будто тону.

«Слишком жарко…»

Я скатился с кровати и тяжело грохнулся на пол.

Дым.

Отдаленные крики.

Я подкрутил фитиль лампы. Дым шел из дверей, не просачивался под или над дверью, а проникал сквозь обгоревшее дерево и занавесом поднимался вверх.

«Черт…»

Я всегда боялся сгореть заживо. Можете назвать это моим слабым местом. Кто-то до смерти боится пауков. А я боюсь сгореть заживо. И пауков тоже боюсь.

— Гог! — завопил я.

Когда я лег спать, он остался в коридоре, примыкавшем к моей спальне. Я бросился, заходя сбоку, к двери. Меня обдало невыносимым жаром. Вариантов было несколько: умереть под дверью, или постараться протиснуться между обгоревшими досками, или, недолго думая, выпрыгнуть из окна с высоты девяносто футов.

Я схватил висевший на стене топор и прижался спиной к каменной стене. Боль раздирала легкие, и я не мог повернуться к дверям лицом. В таком положении махать топором — все равно что размахивать взрослым крепким мужчиной. Но обух делал свое дело, и наконец в обуглившихся досках образовался проем. И, словно я распахнул дверцу огромной раскаленной печи, в комнату с рокотом, выбрасывая оранжево-белые языки, ворвалось пламя. Вдруг пламя исчезло, будто его и вовсе не было, лишь чернели обгоревший пол и кровать.

В коридоре было жарче, чем в моей спальне, черная гарь покрывала стены от пола до потолка, в центре возвышалась гора красных углей. Я отпрянул назад, в спальню. От дыма и жара глаза заслезились, и на короткое мгновение зрение обострилось. Горой догоравших красных углей оказался Гог. Он лежал, свернувшись, как младенец в утробе матери, и выбрасывал тонкие струйки огня.

Со стороны комнаты стражников в коридор ворвалось что-то огромное. Горгот! Он сгреб мальчишку своей трехпалой рукой и поднял с пола, второй залепил ему хорошую затрещину. С резким криком Гог проснулся, в следующее мгновение огонь в нем погас, и теперь в руке Горгота болтался ребенок, чье тело покрывали красно-черные крапины. В воздухе отвратительно воняло горелой плотью.

Молча, пошатываясь, я прошел мимо ужасной парочки, и, можно сказать, упал в руки подоспевших стражников, позволяя им увести себя куда подальше.

До тронного зала они практически несли меня на себе. Только там я собрался с силами и пробормотал:

— Воды. — Я напился, ножом отсек обгоревшие кончики волос, и только потом хрипло выдавил: — Приведите сюда этих монстров.

В зал, грохоча сапогами по каменным плитам, вбежал Макин, на ходу натягивая латную рукавицу.

— Снова? — спросил он. — Очередной пожар?

— На этот раз было ужасно. Настоящий ад, — прохрипел я и закашлялся. — Но, по крайней мере, он избавил меня от старой мебели покойного дядюшки.

— Не позволяй ему спать в замке, — дал совет Макин.

— На этот раз я с тобой соглашусь, — сказал я.

— Хватит с ним церемониться, Йорг. — Макин стянул рукавицу. В конце концов, нам сейчас ничего не угрожает, и в качестве огнемета он нам не нужен.

— Его нельзя отпускать, — сказал появившийся с темными кругами под глазами Коддин. — Он слишком опасен. Кто-нибудь может им воспользоваться.

В воздухе повис никем не произнесенный приговор. Гог должен умереть.

Трижды с лязгом ударили в дверь, она распахнулась. Горгот с Гогом вошли в тронный зал в сопровождении четырех рыцарей, которые на фоне Горгота казались щуплыми подростками. Среди людей левкроты выглядели все теми же монстрами, с которыми я когда-то столкнулся у горы Хонас. Несмотря на полумрак в тронном зале, Горгот щурил свои кошачьи глаза, его темно-красная шкура сделалась почти черной, словно он заразился чернотой ночи.

— Сколько тебе лет, Гог, восемь? И ты пытаешься сжечь мой замок. — Я почувствовал на себе взгляд Горгота. Его огромная грудь тяжело вздымалась.

— Верзила полезет в драку, — пробормотал стоявший у меня за спиной Коддин. — С ним трудно будет справиться.

— Восемь лет, — подтвердил Гог. Он не знал своего возраста, но ему нравилось со мной соглашаться. Когда я встретил его у горы Хонас, его голос был высоким и нежным. Сейчас он хрипло потрескивал, как огонь в камине, словно мальчишка, как дракон, в любое мгновение мог изрыгнуть пламя.

— Я уведу его, — едва слышно пророкотал Горгот. — Далеко.

«Играй свою роль, Йорг». Повисло молчание.

Я бы не сидел на этом троне, если бы Горгот не держал защитную решетку ворот замка. Если бы Гог не испепелил солдат графа Ренара. Опаленная кожа на моем лице болезненно натянулась, в груди саднило, в носу стояла вонь жженых волос.

— Я сожалею, что ваша кровать сгорела, брат Йорг, — сказал Гог. Горгот одним своим мощным пальцем хлопнул Гога по плечу, этого было достаточно, чтобы мальчишка пошатнулся. — Король Йорг, — поправился Гог.

Я сижу на троне благодаря усилиям очень многих людей, благодаря тысячам случайностей, счастливо выпавших на мою долю или вырванных у невозможного, и неисчислимому количеству человеческих жизней, принесенных в жертву, жизней вполне благородных и совсем пропащих. Человек не может на каждом новом повороте судьбы взваливать на себя груз новых долгов — в конечном итоге эта ноша его придавит и лишит способности двигаться.

— Горгот, ты был готов отдать этого ребенка некромантам, — сказал я. — Его и его младшего брата. — Я не спросил Горгота, готов ли он умереть, защищая Гога. Это было написано на его лице.

— Обстоятельства изменились, — ответил Горгот.

— Ты желал, чтобы им выпала быстрая смерть, — я поднялся, — поскольку перемены в них происходят слишком быстро. Слишком быстро, чтобы их можно было выдержать. Ты говорил, перемены вывернут их наизнанку.

— Дайте мальчишке шанс, — сказал Горгот.

— Сегодня я чуть не погиб в собственной постели, — я спустился с помоста, на котором стоял трон. Макин следовал за мной тенью. — Королевская спальня выгорела дотла. Но умереть в собственной постели не входит в мои планы. Ну, разве что глубоко состарившимся императором на ложе своей слишком пылкой любовницы.

— Огонь нельзя сдержать, — огромные руки Горгота сжались в кулаки. — Это в его утробе.

— В его утробе? — Моя рука лежала на рукоятке меча. Я хорошо помнил, как Гог дрался, чтобы спасти своего младшего брата. Какого накала была его ярость! Я ему даже завидовал, мне этой страсти недостает. Еще вчера выбор был таким легким. Белое — черное. Вонзить кинжал в шею Джемта или нет. А сейчас? Все оттенки серого. В них человеку легко потеряться.

— В его утробе. Судьба каждого человека записана в его сердцевине: кто он, кем станет в будущем — все записано и свернуто, как кольца змеи, — сказал Горгот.

Я еще ни разу не слышал от монстра так много слов за один раз.

— Знаешь, Горгот, я в своей жизни вспорол много животов, и если там что-то и записано, то красным на красном и воняет отвратительно.

— Сердцевину человека во вспоротом животе не найти, ваше высочество, нужна другая геометрия.

Горгот цепко держал меня взглядом своих кошачьих глаз. Раньше он никогда не называл меня «ваше высочество». Чего доброго еще умолять начнет. Я посмотрел на Гога. Он присел на корточки и переводил взгляд то на меня, то на Горгота. Мне нравился мальчишка. Простой и понятный. И каждый из нас лишился младшего брата, которого не сумел спасти, и в каждом из нас бурлила, кипела и рвалась наружу примитивная сила разрушения.