Избранные произведения в двух томах: том I - Артюхова Нина Михайловна - Страница 58

• Предыдущая
• 58/104
• Следующая

Сережа осторожно разрезал рукав и отогнул его. И только теперь со всей ясностью понял, какая большая разница: перевязывать здоровую лапу школьному товарищу, который при этом скалит зубы, или увидеть вот такое…

Он почувствовал мгновенную дурноту и отвернулся.

— Э, нет, — сказал Владимир резко, — я так не играю! Начал, изволь доканчивать, не падать в обморок! А то не нужно было и начинать!

Сережа тихо ответил:

— Я сейчас сделаю… — крепко закусил губы и стал бинтовать. — Так хорошо? Не туго?

— Очень хорошо. Молодец. Теперь разрежь сапог… Правый. А потом вот здесь посмотри.

Сережа завязал последний узел последнего бинта и низко нагнулся к лицу Владимира.

— Ну как?

Тот открыл глаза.

— Очень хорошо. Просто замечательно!

— Владимир Николаевич, я сейчас схожу в деревню и очень скоро вернусь.

— Ступай, ступай. Положи наган поближе… чтобы я мог достать.

Зачем вам наган?

— Для порядка.

Он пошарил рукой около себя и спросил тревожно:

— Где моя рукавица?

— Да их не было у вас. Должно быть, вы их уронили.

— Нет, нет, одна осталась. Я в карман сунул. Будь другом, поищи. Тут где-нибудь.

Сережа разрывал сено, обошел весь сарай — рукавицы не было.

Владимир жалобно повторял:

— Поищи, пожалуйста… Может быть, вот здесь. А около двери смотрел?

Потом сказал огорченно:

— Ладно. Ступай. Все равно.

Сережа вышел из сарая и сейчас же вернулся:

— Вот она. Там в снегу лежала.

Он отряхнул рукавицу и хотел надеть ее Владимиру на здоровую руку.

— Нет, нет, я руку в карман… не будет холодно. Ты мне ее… под голову положи. Вот так. — Он шумно вздохнул. — Просто замечательно! Ну, беги, беги.

Дверь сарая скрипнула и отворилась. Вошел седой карлик, уродливый, бородатый, одетый во что-то белое, меховое. Он приближался в полутьме, шуршал по сену, переступая маленькими узкими ногами.

Когда Владимир заметил рога на голове карлика, он закрыл глаза и тоскливо подумал:

«Плохо дело! Уже начинаю бредить».

Шелестело сухое сено. Кто-то ходил совсем рядом… Много маленьких ног. Шептались.

Владимир почувствовал на своей щеке чье-то теплое дыхание и услышал слова:

— Спит.

— Нет, проснулся, — сказал другой голос.

Владимир увидел Федю, Любочку и Нюрку, а за ними белую козу, которую он принял за карлика. У него уже окончательно все перемешалось в голове, и он сказал:

— Очень хорошо. Сейчас придет Катюшка, и мы пойдем за земляникой.

Нюрка и Любочка засмеялись.

Сережа подошел и положил руку ему на лоб.

— Аня, если бы ты подержала так свою лапку, было бы гораздо легче.

Девочки не смеялись больше, они испуганно переглянулись.

— …Небо такое синее… Странно, ведь лето? Почему такая холодная земля?.. Что это за шум?.. Опять танки?.. Идут по нашей земле!

Сережа достал салфетку из принесенного узла, насыпал в нее снега, завязал и положил Владимиру на лоб.

— Вот видишь, как хорошо. Просто замечательно. Аня, очень не хочется умирать. Хочется дожить… дожить, самому увидеть, как прогоним их, как не будет их больше здесь, на нашей земле!

Сережа потрогал его за плечо.

— Владимир Николаевич, вы меня слышите?

— Я очень хорошо тебя слышу.

— Скажите, наши войска сейчас в Семенове и в Белькове?

— Да. Почему ты спрашиваешь?

— Я сейчас пойду в Бельково.

— Зачем?

— Рассказать про вас. В деревне никого не осталось. Никто вам помочь не может. Или, может быть, пройти в вашу часть? Это ближе.

— Глупости какие! Слышишь, что там делается? Тебя убьют.

— Тогда пойду в Бельково.

— Как ты можешь уйти и оставить сестренку? Зачем ты ее сюда привел?

— Она побудет с вами, и Федя, и Нюрка тоже. Их мать за санками ушла, отец больной лежит.

— А при чем здесь коза?

— Я же не мог ее одну оставить!

— Понимаю. Я буду защищать их. Они будут защищать меня. У них живая сила, у меня техника. Где моя техника? — он нащупал кобуру. — Ага, вот она! — И продолжал, передохнув немного: — Мне трудно говорить. Граждане, разойдитесь по домам. Уведите это домашнее животное. Если будут меня искать, сообщите, что я здесь, — и довольно об этом.

— Владимир Николаевич, ведь вы бы сами никого так не оставили. Зачем же вы нам это говорите?

— Обиделся! Мама тебе что скажет, если уйдешь?

— Я свою маму знаю и знаю, что она скажет.

— Не могу с тобой спорить… Имей в виду… наши там продержатся день-два — не больше.

Сережа стал разворачивать узел.

— Вы есть хотите? Или молока? Мы принесли в котелке горячей картошки.

— Есть не хочу, а молока пожалуйста. Очень пить хочется.

Сережа напоил его, подложил ему под голову принесенную подушку. Заметив беспокойный взгляд Владимира, пристроил туда же рукавицу. Потом прикрыл одеялом и строго сказал ребятам:

— Смотрите, не заморозьте. Владимир Николаевич, если станет холодно ночью, пускай все сядут рядом с вами и вот так этим большим одеялом закроются. Можно и Альбу рядом положить, она очень теплая. Вы не бойтесь, она вас не толкнет и не ушибет. Она теперь ко всему привыкла и стала очень смирная.

— Да я ее не боюсь.

— Если вам что-нибудь нужно, вы им скажите только, они все сделают.

Федя сказал, нахмурившись:

— Да уж иди ты, сделаем. Не беспокойся.

Владимир пошарил рукой на груди.

— Постой… Сережа, ты вынул у меня из кармана?..

— Здесь, здесь, в сумке, я вынул, когда перевязку вам делал.

Сережа взял фотографию, письмо и маленькую красную книжечку.

Владимир протянул руку и повелительно сказал:

— Дай сюда!

— Владимир Николаевич, может быть, спрятать партбилет? Вы же знаете, как они…

— Дай сюда, тебе говорят!

Он оперся на локоть и хотел приподняться.

— Лежите, лежите! — испуганно крикнул Сережа. — Вот, вот! Все здесь! Я вам в карман кладу.

Владимир положил руку на грудь и закрыл глаза.

Сережа поправил упавшую салфетку со снегом.

— Вам оставить это?.. Владимир Николаевич, вам сейчас очень нехорошо?

— Ведь если я скажу: «Хорошо»… Ты же мне… не поверишь. Скажем — средне. Думаю, бывает гораздо хуже. Имей в виду… шоссе минировано.

— Я знаю. Я пойду через поле на Городищи.

Сережа медлил, его лицо было совсем близко.

Владимир сморщил губы в ласковую и немного смущенную улыбку.

— Я вижу, милый друг, тебе поцеловаться хочется. Я ничего не имею против!

Когда идешь ночью в поле зимой, нужно искать дорогу ногами. Совсем темно не бывает, потому что снег. Но эта беловатая туманная муть хуже темноты. Земля и небо все такое одинаковое и неясное. Не нужно смотреть близко перед собой на дорогу, не нужно оглядываться, нужно верить ногам: пускай сами ищут твердое и идут прямо. Может быть, это поле не такое страшное, как лес у реки, в котором даже ночью не умолкают звуки боя. Но здесь так пустынно, холодно и одиноко…

Белые вихри поземки налетали сухими, острыми волнами, все огромное поле звенело колючим шелестом снега.

Ветер дул иногда с такой силой, что казалось — ничего на тебе не надето. Ветер входил прямо в грудь и выходил в спину.

Первые кустики должны быть слева. Когда они покажутся, будет пройдена четверть поля…

Сколько может быть времени сейчас?

Сережа стал считать, сколько он прошел километров.

— До линии — один. От линии до леса — два. — Сережа загнул три пальца внутри варежки: Лесом три. — Он перешел на другую руку. — Полем… — Но ведь неизвестно, сколько он прошел полем, раз не видно еще первых кустиков.

Почему-то все время кажется, что дорога правее, хочется — просто так и тянет — идти вправо. Но ведь ноги же чувствуют твердое, значит, он идет правильно.

Странно все-таки: когда идешь, кажется, что каждый шаг сделать очень трудно. А потом делаешь двадцать шагов и сто шагов, и вот уже целый километр прошел… Нужно только переставлять ноги и не думать о них.

• Предыдущая
• 58/104
• Следующая