Пока не сказано прощай . Год жизни с радостью - Уиттер Брет - Страница 50

• Предыдущая
• 50/62
• Следующая

— Это неприлично, — добавил он.

Он был вежлив, внимателен — и непреклонен.

Я поняла. Без горечи. Его церковь, его правила.

Поблагодарила его за визит.

Все равно, раз папа не согласен, этого не будет. Я ведь и в самом деле пыталась устроить так, чтобы отголосок моего «я-я-я» был слышен в каждой детали похорон, забыв, что похороны нужны живым. Самое утешительное, что могли услышать мои родители в этот, вполне возможно худший, день их жизни, — это те же слова, которые они слышат не один десяток лет, в которые верят.

Они, а не я.

«Не мудрствуй, — сказала я себе. — Будь плюшевым мишкой».

Пусть мои похороны будут простыми. Несколько слов. Слайд-шоу из фотографий моей жизни под музыку, его помогает мне готовить Гвен Берри, коллега-журналистка, специалист по мультимедиа. Несколько друзей. Совсем немного. Моя семья. Джону так будет легче. Он не любит быть в центре внимания.

Хотя он все равно опоздает. Улыбка. Мой Джон.

Утро он проведет, с боем запихивая детей в приличную одежду. Да пусть идут в шортах, Джон! Пусть наслаждаются жизнью, пока могут. Что для них — для моих детей — лучше, того я и прошу у тебя, Джон.

А пока я буду жить, как все даосы: в мире и покое, не смущая себя борьбой из-за желаний и верований. Буду жить сегодняшним днем.

Как писал Лао-цзы: «Будь доволен тем, что имеешь; возрадуйся, что все так, как оно есть. Когда ты поймешь, что тебе всего довольно, тебе будет принадлежать весь мир».

Я поднимаю глаза от своего айфона и оглядываю двор. Я здесь. Сейчас. Я пишу Обри: «Можешь подойти?»

Я не пишу ему зачем: просто чтобы обняться. Или, точнее говоря, поскольку я больше обнимать не могу, я хочу, чтобы он обнял меня.

Будь довольна. Радуйся. Тебе принадлежит весь мир.

Произнесите эти слова, пастор Скроггинз, если хотите. Или другие. Не важно. Делайте то, что считаете правильным.

А потом передайте мое тело науке.

Наука — вот во что я верю.

Мы прилетели на Кипр в конце июня, в сорокаградусную жару. Да, жарковато, но для моей средиземноморской души — в самый раз.

В свой первый визит сюда я была в поиске. Я искала ответы на медицинские вопросы, но также историю семьи. А еще я налаживала связи.

Это путешествие было более спокойным. Я знала, кто я, мне были равно известны мое прошлое и мое будущее. Так что теперь я хотела лишь одного — побыть с родственниками. Пожить в их культуре. Пропитаться цветами, которые я так хорошо помнила: белизной зданий, зеленью пальм и фруктовых деревьев, сполохами бугенвиллеи, фуксии — красными, белыми, оранжевыми.

На этот раз со мной была не только Нэнси, но и Джон. Я очень хотела, чтобы он по достоинству оценил и эту землю, и ее людей, чтобы их связь не умерла вместе со мной.

А еще со мной приехала Эллен, моя кровная мать. Она сама захотела — чтобы объясниться. Добровольно вызвалась снести настоящий инквизиторский допрос родственников Паноса.

У нее не было к Паносу никаких чувств. Она не говорила с ним ни разу с тех пор, как узнала о своей беременности. Но, как я понимала, у нее были свои психологические лакуны, и она хотела их заполнить. Например, объяснить свое решение не сообщать ему обо мне.

Когда-то я сомневалась в ней, считая, что лишь ее трусость удержала ее — а заодно и Паноса — вдали от меня. Теперь я видела, что она боролась и что она сильная.

Бесстрашная!

Из аэропорта мы сразу направились в «Хилтон» на греческой стороне Никосии — роскошный отель с бархатными кушетками, верандами и большим бассейном.

В наших комнатах уже лежали подарки от семьи Паноса. Антикварное издание «Питера Пэна» — Сулла любила антиквариат. Украшения. Конфеты. Книга о Кипре. Федра, девятилетняя внучка Суллы, нарисовала открытку с бабочками и написала: «Добро пожаловать».

Я сразу почувствовала себя как дома.

Дома, где меня баловали. Зять Суллы, Комбинатор Авраам (который привез «Ред Булл» на Кипр!), был знаком с менеджером «Хилтона». И вуаля — я получила номер с приспособлениями для инвалидной коляски на ВИП-этаже.

— Мило, да? — сказал Джон.

— Нэ, — ответила я.

По-гречески «нэ» означает «да». Так что я, разумеется, тут же начала тренироваться на своем бедняге-муже.

— Тебе надо в туалет? — спрашивал он.

— Нэ.

— Нет?

— Нэ!

— Прекрати!

Еще мне понравилось греческое слово для «о’кей» — «эндaкси». Или просто «докс», для краткости.

— Докс, — отвечала я Джону, и он закатывал глаза. Потом, когда кто-то из моих знакомых американцев пошутил: «Для меня это как греческая грамота», настала моя очередь закатывать глаза.

В свой первый приезд на Кипр, всего два года тому назад, я исколесила всю Никосию. Я поднималась на лифте на террасу к Сулле. Взбиралась по лестнице в квартиру столетнего Зенона. Выезжала на улицу из дома Джорджа. Объездила весь исторический торговый квартал.

Один раз Джордж повез нас на пляж под названием Инжирная бухта. Вода была холодной, но я не хотела упускать шанс выкупаться в Средиземном море. Так что мы с Нэнси (последняя — с большой неохотой, поскольку боится холодной воды) проплыли пару сотен ярдов до плавучей платформы. Я забралась на нее без посторонней помощи. Лежала, впитывая краски, свет солнца, и не хотела возвращаться.

Теперь я отсиживалась в «Хилтоне». У меня не было сил ходить; запертая в оковах собственного тела, я разучилась даже плавать.

Не беда. В «Хилтоне» оказалась терраса с тентом, арками и столиками, с видом на бассейн. Чудесный уголок Средиземноморья. Мой уголок. Где меня могли навещать мои родственники.

И они приходили ко мне почти каждый вечер той недели, что мы провели на Кипре. Замечательные были встречи, не испорченные ожиданиями и спешкой, много еды, много выпивки и регулярных попыток найти сидячие места для всех.

В этот раз меня особенно очаровали дети, Федра и Анастасия.

Теперь я особенно чувствительна к тому, что малыши часто пугаются меня. Мое кресло все черное, с большими колесами, я сижу в нем скрюченная, бормочу что-то заплетающимся языком и не могу ни встать, ни поиграть. Один раз я видела, как маленький мальчик, увидев меня, отвернулся и спрятал лицо в коленях матери. В его возрасте я бы тоже испугалась.

Я — но только не Федра и Анастасия. Для них мое кресло было игрушкой. Каждый раз, когда оно пустовало, они заскакивали в него и катали друг друга. И Джон их тоже катал. А однажды вечером, когда мы все сидели за ужином, Анастасия забралась к Джону на колени и свернулась клубочком.

Две мои семьи — старая и новая. Вместе.

Не хватало только Паноса. Придется опять вызывать его дух. Придется ехать к нему, раз он сам не может ко мне прийти.

Мы посетили его могилу в разгар неимоверно жаркого дня.

— Странно, что мы все в черном, — сказала Эллен по пути туда.

— Я специально так оделась, — ответила я. — Для кладбища.

— А я ни о чем таком не думала. В Калифорнии так не принято, — сказала она.

По дороге мы остановились купить цветов. Нэнси выбрала темно-бордовые иммортели, названные так потому, что они никогда не вянут ни живые, ни срезанные.

Панос был похоронен на семейном участке на кладбище в центре Никосии — таком древнем и густонаселенном, что, когда нужно кого-то похоронить, старые могилы вскрывают, кости собирают в мешок и этот мешок снова закапывают.

Древнее место. Молчаливое место, где живых и мертвых обступают кипарисы.

В мой первый визит я стояла у могилы одна. «Панос Келалис. 1932–2002». Я могла прочесть лишь его имя, написанное греческими буквами. У меня было такое чувство, как будто это наш с ним тайный язык.

«Я горжусь тем, что я часть тебя, — протелеграфировала я ему тогда мысленно. — Мне жаль, что я так и не встретилась с тобой».

• Предыдущая
• 50/62
• Следующая