Под созвездием Ориона (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 4
- Предыдущая
- 4/154
- Следующая
Ряды демонстрантов долго томились на Первомайской. К отчиму подошел какой-то дядька, его знакомый. Они решили, что ждать «прохождения» придется еще немало времени, можно сходить домой (мы жили тогда на Смоленской) и быстро отметить там начало Первомая.
И пошли, хотя я отчаянно убеждал, что мы можем опоздать к моменту, когда колонна двинется на главную улицу.
Мы не опоздали. Мы просто не пошли. Потому что отчим и его приятель быстро разомлели и решили, что в массе демонстрантов не заметят отсутствия их скромных персон. Дело было, кстати, рискованное. Могли заметить и приписать что-нибудь «антисоветское» — особенно отчиму с его неблагополучным прошлым. Но водочка оказалась сильнее здравых опасений.
А я ронял слезы на дворе у забора. И надеялся на чудо до последнего момента. Даже тогда, когда было ясно, что надеяться поздно…
Лишь когда я был в четвертом классе, мне с несколькими незнакомыми пацанами удалось Первого мая втереться в ко-донну и промаршировать мимо трибуны, где маячили шляпы 0 пиджаки с алыми бантами. Я был счастлив «по самую макушку». И продолжал печатать шаг по асфальту еще долго после того, как трибуна осталась позади. Пока идущий рядом сумрачный мальчишка-скептик не сказал мне:
— Хватит топать-то, ненормальный…
Я застеснялся, но полностью моя радость не угасла.
Итак, по кварталу проходили и похоронные процессии, и праздничные колонны. А еще — в годы войны — маршировали красноармейцы, бойцы (только в сорок третьем году, после введения погон, стали говорить «солдаты», а командиров нйчали называть офицерами; поначалу это было дико: мы привыкли, что офицеры и солдаты — только у белых и у немцев).
В ту пору в Тюмени формировались для отправки на фронт военные части, было пехотное (и, кажется, еще какое-то) училище. В районе Затюменки располагался военный городок.
По улице Герцена часто проходили военные колонны. Иногда — на стрельбище. Это было видно по тому, что на плечах бойцы несли — как портреты для демонстрации — фанерные щиты на длинных палках. На щитах — мишени с зелеными и черными фигурами фашистов в касках.
Иногда бойцы несли противотанковые ружья. Одно ружье — два человека. У переднего на плече лежал ствол, у заднего приклад.
Сбоку от колонны обычно шел командир. Сначала командиры были с «кубиками» в петлицах на отложных воротниках гимнастерок. Потом — с погонами (а у гимнастерок появились стоячие воротники).
Командиры (молодые и строгие) бодро командовали:
— Ать-два-три-и… Ать-два-три-и… Запевай!
И бойцы запевали:
Или:
А еще:
Коней не было, «копытами били» немощеную дорогу сами бойцы. Сперва — ботинками, которые носили с обмотками, а ближе к коццу войны — кирзовыми сапогами (которые потом наверняка приходилось как следует чистить, потому что пыль на улице Герцена лежала в колеях мягким глубоким слоем)…
Иногда колонны шли под оркестр. На бойцах — шинельные скатки через плечо и вещевые мешки. Над пилотками — чаща штыков. Она колыхалась в такт ударам барабана и ритму маршевой мелодии, в которой угадывались слова:
Колонна сворачивала на Первомайскую, направо, к вокзалу. Все понимали — на фронт. И бежали за колонной по тротуарам и подорожникам обочин мальчишки. И стояли у калиток по двум сторонам квартала женщины. Молча. Каждая знала — не все из этих ребят в новеньких гимнастерках вернутся. Может быть, никто не вернется. И у каждой женщины кто-то из родных был уже т а м, на передовой. Впрочем, не у всех. Кое-кто получил похоронки. Потому и плакали у калиток…
Только жившая в нашем дворе Таисия Тихоновна не плакала. Ей, как говорится, нечего и некого было терять. Детей у нее не было, а муж ее (которого все звали по фамилии — Вальцев) уже вернулся с войны. Возможно, он храбро воевал. Вернулся домой инвалидом — без левой руки. Но соседи смотрели на него и на Таисию Тихоновну искоса. Может быть, от зависти (хотя и без руки, но живой все-таки). Может быть, потому, что Вальцев, вернувшись, занял какой-то ответственный пост, ходил в новом офицерском обмундировании без погон и тугих хромовых сапожках (сам тоже «тугой», кругленький) и получал «литерный» паек. Так говорили соседки… А Таисию Тихоновну не любили еще и за склочный характер, за любовь к сплетням. В ней непонятным образом сочетались манеры жеманной дамы и базарной торговки. Она была худа, сварлива, и любила воспитывать соседских ребят…
Так вот, Таисия Тихоновна махала уходящей колонне платочком, а потом с чувством исполненного долга удалялась в калитку. А оркестр делался все глуше, на дорогу оседала поднятая сапогами пыль. От вечернего солнца она казалась желтой.
Сегодня первый день после перевода часов на летнее время. А на улице — полная зима. Пространство за окном заштриховано косыми линиями летящего снега. Природа компенсирует сверхпозднее начало зимнего сезона: в первых числах декабря была еще теплая осень.
Все в этом мире встало на голову…
А в сороковых годах не делали перевода времени с зимнего на летнее и наоборот. Не до того было. Была война.
До нашего, далекого от боев, городка война докатывалась глухо: трагическими сводками по радио, ранеными на улицах, похоронками, приходившими в соседние дома, и постоянным страхом: а что там с папой?
Мама до войны заведовала детским садом, потом уволилась, потому что родился я. А во время войны снова пришлось идти на работу — жить-то надо. Сперва мама работала поваром в столовой, потом в госпитале и наконец стала заведующей женским отделом («женотделом») в городском военкомате. Должность была какая-то странная, чуть ли не на общественных началах, но мама получала паек, дрова, и были у нее еще какие-то «офицерские» льготы. Иногда полушутя мама говорила, что имеет право на звание капитана…
Но я опять отвлекся. Я же писал о приметах войны в нашем квартале.
Помимо военных колонн и раненых бойцов и командиров были и другие приметы. Зимой сорок второго года брат сообщил, что на нашей улице идет бой. Только не настоящий, а учебный. Называется «маневры». Я понимал, что такое учебный бой. Видел уже учебные винтовки (деревянные) и гранаты, с которыми старшеклассники обучались военному делу. А «маневры» — это учеба красноармейцев, чтобы потом бить фашистов по-настоящему.
— Смотри, — сказал Сережа. Взял меня под мышки и поставил на подоконник.
Я увидел, как в открытую калитку вбежали два бойца в суконных шишкастых шлемах — буденновках. Буденновки в армии тогда были уже отменены, однако в тыловых частях их еще донашивали (не пропадать же добру).
Один боец встал на колено и выставил в калитку винтовку со штыком. Второй тоже прицелился, но стоя, над головой у товарища.
— Будут стрелять? — опасливо прошептал я, потому что боялся громких выстрелов (например, когда Сережа и Володя Шаклины палили на кухне из поджигов).
— Не знаю, — завистливо сказал Сережа. — Хорошо бы…
Но бойцы стрелять не стали. Поцелились немного и выскочили за калитку.
Иногда военные вели неподалеку какие-то работы (то ли ремонтировали забор вокруг ближней пекарни, то ли разгружали дрова для поселившегося в соседних домах воинского начальства). Один раз к нам постучали два солдатика — в обмотках, в куцых шинелишках, в ушанках, завязанных под подбородками. На улице был зимний холод. Солдатики сказали, что родом они из-под Ташкента.
- Предыдущая
- 4/154
- Следующая
