Голубые капитаны - Казаков Владимир - Страница 70

• Предыдущая
• 70/123
• Следующая

Первая мысль: Романовский! Но, дочитав статью, увидел незнакомую подпись «Н. Клавин». Легче не стало.

Терепченко не сразу откликнулся на робкий стук в дверь и на слова зама, приглашавшего голосовать.

Он, почти не глядя, вычеркнул из списка последнюю фамилию, сунул листок в щель фанерного ящика под сургучной печатью и опять ушел из зала.

Через тридцать минут председатель счетной комиссии зачитал протокол:

— …Опущенных бюллетеней двести восемь. Испорченных нет. По большинству голосов в состав партийного комитета прошли… Аракелян, за — двести четыре, против — четыре. Опарин… Романовский… Шамсуддинов…

Фамилии Терепченко в списке не было.

«Борис Николаевич, здравствуй!

Получил твое письмо. Разбередил ты старика — не сплю третью ночь. Одобряю ли твои действия по поиску Иванова сына? Мы же говорили об этом. Поезжай навестить могилу Катюши, там прочитаешь слова — их высекли в граните по моему приказу. Не откладывай поездку в долгий ящик. Тебе не положен отпуск, но я знаю вашу работу, возьми отгул за неиспользованные выходные. На обратном пути загляни, поговорим. То, что ты задумал, по-моему, неэтично.

По вопросу отстранения тебя от полетов сегодня выезжает в Саратов инспектор. Он разберется. Но если ты виноват, как в случае с В. Тумановым, — пощады не жди.

С приветом, В. Смирнов».

Романовский перечитывал письмо в пассажирской кабине самолета, вылетевшего ранним рейсом на юг. Самолет шел в прозрачных слоистых облаках, и пассажиры дремали в мягких креслах, убаюканные рокотом моторов.

Из пилотской кабины выскользнула стюардесса. Кокетливо поправив синюю пилотку и одернув курточку, она звонко сказала:

— Внимание, товарищи пассажиры! Самолет приближается к цели нашего полета — городу Симферополю. Через две минуты начнем снижаться на посадку. Прошу застегнуть привязные ремни и не курить. Метеостанция аэропорта обещает встретить нас теплым бодрящим дождичком, так что не забудьте расчехлить зонтики, дорогие женщины. Мужчины, достаньте калоши. Экипаж благодарит вас за хорошее поведение и надеется на взаимность. Мне многие говорили, что кофе был крепким, боржоми — холодным. Книгу жалоб даю по первому требованию улыбающегося пассажира. Кстати, если не забыли, меня звать Мария Пробкина. Еще раз прошу застегнуть пряжки ремней. Мужчины, будьте галантны, помоги те дамам! — Стюардесса, улыбнувшись пассажирам, подошла к Романовскому.

— Борис Николаевич, послезавтра наш рейс на Москву. Может, успеете и полетите домой с нами?

— Постараюсь, Маша.

— Мандаринов для нашей дворовой пацанвы я куплю точно по вашему заказу. А теперь до свидания!

— Всего хорошего!

— Товарищ летчик, говорят, если открыть рот, давить на уши не будет? — спросил Романовского сосед, когда самолет начал терять высоту.

Романовский взглянул на контрольные приборы под по толком. Стрелка вариометра застыла между цифрами 2 и 3 метра.

— Спуск плавный. Но на всякий случай не очень широко открыть можно. По выходе из самолета рекомендуется закрыть, так как у вас с собой вещи.

— Благодарю! — буркнул сосед.

«Ил» мягко коснулся бетонной полосы, подвывая мотора ми, зарулил к аэровокзалу.

Романовский вышел из самолета, перепрыгивая через светлые лужицы, почти бегом двинулся к стоянке такси. Ему повезло: бежевая «Волга» скрипнула тормозами, и шофер распахнул дверцу.

— Прошу!

— Здравствуйте! Туда, где можно купить цветы, потом на плато Чатырдаг.

— Э-э, генацвале, рейс вылезет в большую копеечку!

— Едем, едем! — поторопил Романовский.

Водитель тронул машину и сразу загнал в разворот.

Когда они, посетив базар, выехали за город и слева открылось парное от дождя море, шофер начал рассказывать о достопримечательностях Крыма.

Через полчаса лихой езды по побережью начали подниматься в горы. Машина жадно поднимала километры узкой ленты серого выщербленного асфальта. Она скользила борта ми по отвесным краям ущелий, ревела двигателем на крутых подъемах, шуршала шинами, мчась под уклон. Такая езда нравилась Романовскому: она была похожа на бреющий по лет. Он похвалил шофера, и тот, перекинув папиросу, прибавил газу.

Под колеса легла плохая грунтовая дорога. Шофер сбавил скорость, откинулся на спинку сиденья.

— В поселок?

— В трех километрах от него должен быть памятник.

— Летчице? Знаю. Туда нередко заглядывают туристы, хотя он и не включен в маршрут. Когда я работал на прогулочных…

Взглянув на прикрытые глаза пассажира, шофер замолк. Селение открылось неожиданно за поворотом, в низине. Шофер показал поверх него на холмы.

— Над деревьями шпиль. Видите?

Они объехали селение по обводной дороге, миновали магнолиевую рощу, и Романовский увидел памятник. Шофер остановил машину.

Романовский медленно пошел по узкой тропинке к глыбе положенных друг на друга камней, огороженной частоколом из зеленых дощечек. Он опустил голову и поднял ее, только пройдя заборчик.

Камни, сцементированные в единую конусообразную глыбу, венчались четырехгранным шпилем из белых гранитных плит.

На вершине бронзовая звезда. А у основания шпиля, на большом отполированном валуне, под погнутым винтом истребителя — черная мраморная доска. Резец мастера оставил на ней глубокие буквы:

Романовский снял фуражку, наклонился и увидел у подножия свежие полевые цветы. Рядом положил свой букет роз и тут только на плоском сером камне заметил еще одну надпись:

«Спасибо, Василий Тимофеевич!» — тепло подумал о генерале.

Долго стоял Романовский у обелиска и смотрел на не большую нишу, предназначенную для портрета Кати. В этой нише, как на экране, он видел Катю, видел товарищей, видел памятные эпизоды войны. Они проходили в его сознании неторопливой чередой. Он даже вспомнил мокроносого щенка, встречавшего их, молодых летчиков, на аэродроме первым. Катя любила и баловала ласкового пса. Не смог вырасти щенок. Сгорел в самолете! Сжалось сердце, когда возник образ сбитого Ивана Дроботова, и начало биться толчками, радостно, когда рядом вставала девушка в тяжелом летном комбинезоне… Потом снова бои, белые облака в темной нише, облака, растрепанные крыльями истребителей, приглушенные радиоголоса друзей, шум лесов и шум моторов, и снова… Катя.

Романовский очнулся, увидел руки около цветов. Повернулся. Его букет заботливо поправляла глазастая девчонка. Рядом стояли и смотрели на него два мальчика в алых галстуках. Девочка спросила:

— Вы ее знали, дядя?

— Да, курносая.

— А почему портрета нет на могилке? А почему вы плачете, дядя!

— Ты конфузишь меня, говорунья. Просто пыль попала в глаза… Портрет скоро будет. Проводите меня до машины, ребята, — попросил Романовский и положил руку на остренькое плечо девочки.

Пионеры отдали салют памятнику и пошли за Романовским.

— Дядя, наша школа имени Екатерины Романовой. Вы не могли бы рассказать о ней? — спросил один.

Романовский остановился. Школа имени… Так и должно быть. Память о мертвых — в делах живых.

— У меня скоро отпуск. Я приеду, ребята. Обязательно приеду!

— Мы ждем вас! — сказал второй мальчик.

Шофер захлопнул капот машины. «Волга» потихоньку тронулась с места.

— До свидания, курносая! До свидания, мальчики!

В этот же день Романовский прилетел в Москву. Генерал Смирнов открыл дверь, снял с гостя фуражку и, взяв за руку, ввел в квартиру. В пижаме, с домашней трубкой в зубах, в шлепанцах, довольно потрепанных, он побежал на кухню, оставив гостя среди зала.

— Ты там располагайся без стеснения, — донеслось сквозь грохот посуды. — Мои еще на даче, я только с работы, так что мы с тобой по-холостяцки что-нибудь сварганим. Сильно есть хочешь?

• Предыдущая
• 70/123
• Следующая